Страница 14 из 40
Примечательный опыт!..
Ни русские поэты, ни декабристы расистами не были. Отнюдь! В отличие от нынешних либералов они ясно различали причины и следствия. Вот примечательный вывод в вышеупомянутой Конституции: "Образ жизни, проводимой в ежевременных (так в тексте — М.Т.) военных действиях, одарил сии народы примечательной отважностью и отличной предприимчивостью; но самый сей образ жизни есть причиной, что сии народы столь же бедны, сколь и мало просвещенны".
Русские военные в пору покорения Кавказа и Средней Азии вынуждены были в своих действиях брать в расчет специфику исламского Востока. Генерал-губернатор Туркестана К.П. Кауфман получает категорическое повеление императора вернуть эмиру бухарскому недавно захваченные территории. Власть своим великодушием стремилась заполучить союзника в этом регионе на случай тяжбы с британской короной, владевшей Индией. Кауфман, однако, не исполнил высочайшего повеления, но сам явился, как говорится, пред очи государевы.
В воспоминаниях Кауфмана описывается эта аудиенция, терзавшие его опасения: "Ваше Величество, я не исполнил Вашего повеления и исполнить его не могу...". Наступила минута молчания, и в эту минуту на меня смотрел разгневанный царь... "Ваше Величество. Азия — страна своеобразная, она понимает и уважает только силу. Из раз завоеванного ей нельзя уступать ни одной пяди. Ваше великодушное намерение вернуть Самарканд Бухаре Азия объяснит единственно слабостью нашей и боязнью... Малейшая уступка, и нас не только перестанут уважать и бояться, но мы рискуем потерять все, чем завладели раньше, или будем вынуждены все опять брать с бою".
Это выношенное убеждение русского военачальника и администратора почти слово в слово совпадает с мнением одного из его предшественников, генерала Г.И. Глазенапа, за полвека до того столкнувшегося с реалиями исламского менталитета: "На азиатцев человеколюбие и амнистия не производят ничего доброго: они принимают это как знак слабости и трусость... Мир (имеется в виду предложение мира — М.Т.) означает робость и слабосилие".
О столкновении цивилизаций, миров, говорят всем своим творчеством и русский художник Верещагин, и английский писатель Киплинг, равно взращенные в христианской ауре. Примеры можно бесконечно умножить. В Хасавюрте Александр Лебедь и Аслан Масхадов, говоря о мире, имели в виду совершенно разное. Громкая фраза "Ради мира надо идти на всё!" означала для одного — возможность компромиссов, для другого — требования как раз этого — всего. Успех необычайно окрылил боевиков. Они тут же заговорили о разгроме России. Тут же воскресла старинная, времен имама Шамиля, идея Кавказской исламской конфедерации "от моря до моря" — от Черного до Каспия. В воспаленном воображении ваххабитов их держава должна была включать поначалу также равнинное Предкавказье с Адыгеей на западе и Калмыкией на востоке. В перспективе маячило уже и "освобождение" Поволжья — территорий бывших Астраханского и Казанского ханств. Каму (за тридевять земель от Кавказа) называли при этом на арабский манер — Идель...
В случае осуществления исламского сценария к осетинам, вообще, претензии были бы особые. Что было тогда уже как бы мимоходом заявлено руководством "независимой Ичкерии": "предоставление Осетией своей территории для размещения российских сил" было расценено как casus belli (лат.), повод для объявления войны...
Но когда во исполнение своих геополитических планов чеченские боевики вступили в Дагестан, на территорию, входившую некогда в имамат Гази-Магомета, Гамзат-бека и Шамиля ("3-го имама Дагестана и Чечни"), произошло неожиданное. Местное мусульманское население встретило их не как освободителей, а как оккупантов. Действия артиллерии, бившей по аулам, в которых засели бандиты, приветствовались даже тамошними жителями, бежавшими в расположение федеральных войск. Началось народное сопротивление, что стало крутым переломом в войне.
Да только ли переломом? Коренное население Северного Кавказа в массе своей поняло, что сулит им по обретении суверенитета власть исламских бандитов — и это обеспечило Москву решающим моральным кредитом.
Маркс ТАРТАКОВСКИЙ
Мюнхен
ЧТОБЫ ПОМНИЛИ Несвоевременные мысли
"Русский — это православный" Ф. Достоевский
Так уж получилось, что, запамятовав по причине прогрессирующего склероза час отпевания Феликса Светова (Фриндлянда), в прошлом крупного советского писателя, вместе с Шафаревичем и Солженицыным много сделавшего для духовного возрождения России, а последние годы — скромного литератора пен-клуба, пятого сентября в Храме Иоанна Предтечи, что на Красной Пресне, я оказался задолго до назначенного времени.
Отстояв Литургию и отдав последнее целование благороднейшему из всех "граждан еврейской национальности", повстречавшихся на моём жизненном пути, я присел на скамейку поблизости и попробовал помолиться.
Однако не тут-то было. Только и успел, что прошептать: "Боже, помилуй мя, грешного, не возьми неготового", как в Храм стали стекаться представители нашего либерального истэблишмента.
Удивительно ли, что с их появлением от моего благочестивого намерения не осталось и следа. Такой уж это народец, либералы. Лихо умеют переключать всё внимание на себя. Почти как дрозды в известной песенке на слова поэта Поперечного. Навострились "петь на голоса" будто бы избранники России.
А когда вслед за Глебом Якуниным (в представлении не нуждается) и основоположником Гласности г-ном Григорянцем (я имени его не знаю и не хочу узнать) буквально ввалился, осенив себя сугубо православным Крестом, погрузневший по отлучении от НТВ Евгений Киселёв и по залу прошелестело "будет Гусинский", я понял, почему на нонешнем шоу не будет телеоператора. Чтобы достойно нас представить, тут хоть извертухайся, всё одно "рыбий глаз" получится.
И полезли вдруг в скорбную, лишённую по скудности моей и не без милости собравшихся молитвы, голову, несвоевременные мысли. Или, если угодно, — образы.
Вот жертва постмодерна, прекрасный русский писатель Е.П. из "города К. на реке Е.", заигравшийся в своём последнем романе настолько, что перепутал воцерковление с апостасией, что-то шепчет на ушко "великой поэтессе Б.А.". Надеюсь, что "негоже, матушка, в Храм в портках являтся, тем паче — не в простой джинсе, а с прибамбасами. Не юница какая-нибудь несмышлёная".
Скользя мимо всё ещё прекраснейшей из "евтушенок", вспоминает, по-видимому, несчастного Шпаликова маститый кинематографист — "на дворе пригожий год, Белле чёлочка идёт". И отметив, что на год нынешний и шляпка от Кардена (или кто ещё их там мастерит) — тоже решает снять ремейк фильма "Мне двадцать лет". Уже с учётом, разумеется, что возрастали из славы в славу "евтушенки" и прочие романтики в унисон с погромом Православия, который устроили их покровители из оголтелой хрущёвской братии.
Совсем рядом учитель нобелевского лауреата, сменявшего Васильевский остров на евангелический погост в Венеции, поэт с реки Рейн, судя по всему внушает многострадальному супругу поэтессы, "патриарху" московской богемы на покое художнику М., что пошло автора "Москва-Петушки" выставкой из пивных натюрмортов поминать. Не столько пьянкой беспробудной, мол славен был Венечка, сколько тем, что заявив "не нужны стигматы Святой Терезе, а желанны" (ну, как принципиальной бомжихе), немедленно выпил и заковылял в католицизм.