Страница 12 из 41
Показателен один из первых диалогов с Довлатовым:
" — …Недаром имя у тебя библейское — Ванюра! Ты, оказывается, наш.
— Что значит "наш"? — спросил я.
— Наш, еврейский!
— Вот спасибо, вот уважил! В один миг сделал то, чего не сделает Господь — поменял национальность! И скажу тебе для памяти: русский я, но белорус…
— И мать тоже?
— Мою маму зовут Клавдия Николаевна Бортник!
— Значит, наш!
— Нет, Серёжа. (…) Бортниками были древние славяне, от слова "борть". Они собирали дикий мёд и строили борти. А Белая Русь, как утверждают некоторые учёные, — символ непокорённой части Древней Руси. Не вошли в неё татаро-монголы. Не пропустила их остальная Русь!.."
Со временем обнаружилась родословная Ивана Сабило; в выписке из "Гербовника Витебского Дворянства Российской Империи" (1898 г.) значилось, что он выходец из дворян. Прапращур его Иван Сабилла был начальником казачьих войск Великого Княжества Литовского при князе Витовте. И привилегии рода были подтверждены королями Сигизмундом, Казимиром и другими.
Автор как-то рассказал Довлатову, что был знаком с Карандашом. Одно время работал с ним в Минском цирке. И когда на арене цирка замахнулся на него метлой, чтобы подыграть, тот сильно испугался и потребовал у директора убрать мальчишку из цирка. Автору показалось странным, что в таком знаменитом артисте — в самом Карандаше! — "совершенно отсутствовало внутреннее пространство".
"Человек, которого не было, — скажет Довлатов. — Под Чарли Чаплина работал".
И совершенно неожиданные слова:
"Чарли Чаплин породил в довоенном мире миллионы "маленьких людей", которые покорно шли в газовые камеры…".
Затрагивает центральный нервный узел книги полемический диалог с Довлатовым, в котором возник вопрос об исторической памяти евреев.
"— Евреям хорошо известно, как это плохо, когда их бьют, — говорит Довлатов.— (…) И всякий раз объясняли это якобы вечной виной евреев за смерть Иисуса Христа.
— Но, действительно, зачем они его убили?
— Боюсь, что они в нём ошиблись. Евреи ждали мессию, который объяснил бы людям, что евреи — народ богоизбранный. А Иисус стал проповедовать равенство всех народов.
— И они его распяли, так? Да ещё на кресте — на дохристианском символе жизни! И за это их бьют? Я бы уточнил: чаще всего именно они бьют первыми. И не просто бьют, а убивают. Как в случае со Свердловым и Юровским, расстрелявшим царскую семью…"
И. Сабило в полемике с Довлатовым ставит вопрос о "межняках", объясняя, кто это такие, особенно "международные межняки": "Их главное правило — собственные меркантильные интересы выдавать за дела и связи целых государств и народов. То есть, не море соприкасается с морем, а пена одного моря с пеной другого. И эта пена при помощи средств массовой информации, нашпигованной такими же межняками, кричит, к собственной выгоде, о том, что это и есть контакты морей. Они же умело, математически расчётливо, создают общественное мнение о народах: этот народ "нормальный", а этот — "ненормальный", если всё ещё не смирился. И стараются самым свирепым образом подавить тех, кто ведёт дело к разоблачению властолюбителей, хищнической сути межняков".
Это определение — межняки — возникло у автора много раньше, когда наиболее отчётливо наметилось размежевание в интеллигентской среде. Оно было связано с агрессией Израиля против арабов и их победой в 1967 году. Советская общественность осудила эту агрессию. А еврейская интеллигенция восхваляла её, ругая наше руководство, и русских в своём кругу заставляла пить за "великую победу Израиля".
Беседуя об этом со случайным человеком — водителем Алексеем, автор неожиданно для себя сделал такой вывод: "Что-то у него недосказано по мысли, но Алексей прав в главном — они действительно никому не принадлежали, но принадлежали своим, то есть пятой колонне. И эта их принадлежность самим себе не только сближала их, но и укрепляла их силу. И в нашей стране, и в других странах они были не внутри, а между. Точнее, и внутри, и между. Этакие межники… Нет, межники — это в сельском хозяйстве пустые места между грядами, где чаще всего и больше всего произрастает сорняк. И откуда сорняки осуществляют свою агрессию на гряды и поля. Но люди не межники, а межняки, которые вроде бы здесь, а вроде бы там. А на самом деле, они и здесь — не здесь, и там — не там. Они между…
— Межняки всех стран, соединяйтесь! Это их лозунг, — сказал я и подумал, что если брякнуть где-нибудь такое в общественном месте, то сидеть мне — не пересидеть".
Уже тогда они с Довлатовым находились в разных идеологических лагерях. Тот был убеждён, что "евреи переделывают мир"". Презрительное отношение Сабило к тем, что "бегут за бугор", ничуть не меняет внутренней установки Довлатова, уже готовившего себя к эмиграции в Америку, то бишь к бегству "за бугор".
Размышляя о судьбах писателей-классиков, автор говорит Галине, с которой в дальнейшем судьба его сведёт навеки: "Иное время было. Тогда писатели мучительно думали об устройстве общественной жизни, а нынешние — об устройстве своей собственной".
Он не признаёт в писательстве конъюнктуры и меркантильности, и вспоминает, какой гнев вызвала у Погодина статья В. Астафьева в "Правде", где тот утверждал, что-де "советское руководство и ленинградцы поступили неверно, отстояв свой город от фашистов. Дескать, нужно было сдать Ленинград. Тогда меньше было бы жертв и разрушений — как это сделали французы, сдав врагу свой Париж". Тогда Погодин назвал его "типичным пораженцем".
Когда речь зашла о правительстве страны и города, то есть Ельцина и Собчака, автор выразил мнение, что "хороший писатель — сам Правительство. А посему может ли Правительство любить Правительство? Абсурд!"
Писатель и общественный деятель — Иван Сабило, не снимая с себя вины, поначалу догадывался, а потом ясно осознал, что межняки — свои и зарубежные — давно готовили демократический развал великой державы и рвались к власти. Горбачёвская перестройка развязала им языки и руки. Власть в стране захватило правительство межняков. "Им всегда есть куда уехать. Поэтому созидать они здесь не будут, только разрушать. Им за это насыплют тридцать сребреников".
Страницы о любви в романе свежи и трогательны. Как бы ни складывались отношения с любимыми, автор сохраняет благородную благодарность ко всем, кто подарил ему радости любви и душевное волнение.
Разные судьбы у представителей его поколения: кто сбежал за бугор, кто ушёл за земной предел. Автор остался на ринге литературной борьбы, зачастую получая непредвиденные удары судьбы.
В финале романа автор просит помощи у неба, но уже не для себя, а для самых дорогих ему в жизни людей — для жены и дочери…