Страница 34 из 38
— Что, на ваш взгляд, главное в русской душе?
— Совестливость. И религиозность. Христианство — это и есть совестливость.
— Что же случилось с русской душой, когда почти весь народ стал атеистами, причем воинствующими?
— Вот за это и страдаем мы до сих пор. Кара Господня. Не простился нам этот атеизм. И если не вернем свою душу, так и погибнем.
— Что же нам надо — смириться с этим наказанием в виде Чубайсов и Ельциных, или бороться с ними?
— Прежде всего нам надо жить. Значит, противостоять дурному. Почему не можем мы побороться за семью? Или за русских, нынче разбросанных по всем независимым республикам, лишенных всяческих прав?
— Вот Эдуард Лимонов со своими соратниками боролся за интересы русских в Латвии, на Украине и в Казахстане, а теперь сидит уже больше года в нашей русской тюрьме. Это справедливо?
— Надо спасти его от тюрьмы. А как мы спасем его? Я теперь сомневаюсь, что спасем, потому что он тоже дерзкий человек и не смиряется перед властями. А этого власти не любят. Я отрицаю его эстетику, но в своей борьбе за интересы русских он — молодец. Он и в эстетике изменяется. Нет же таких людей, которые остаются всю жизнь одинаковыми. Я по себе знаю. Хотя я и ортодокс, может быть, я стараюсь понять всех людей, которые защищают интересы русских.
— Интересно, зачем тому же Владимиру Путину надо, чтобы известный писатель сидел в тюрьме? Сегодня Лимонов, завтра Проханов, а потом и мы с вами. И Куняева можно посадить за статьи в журнале. Что за государство у нас такое, что почти во все времена в тюрьмах сидят известнейшие писатели, от Чернышевского до Горького, от Гумилева до Заболоцкого. И от Леонида Бородина до Эдуарда Лимонова… Каждый режим изобретает для себя своего Солженицына.
— Как губили русский народ, так и губят. И проснется ли русский народ от спячки своей — не знаю. Но мы обязаны будить. Я только этим и занимаюсь все годы. Всей прозой своей. Будить можно по разному: за плечо трясти, за волосы дергать. А может, народу выспаться надо? Пусть еще поспит немного. Накопится энергия. Во время сна он тоже растет.
— Вам сейчас исполняется семьдесят лет, можно ли уже подвести какие-то итоги?
— Никогда не думал становиться знаменитым, ни о какой известности не мечтал. А вот и премии какие-то получил, и книги выходят. Может, я даже лишка какого-то сделал в своей жизни. Никогда бы в молодости о таком подумать не мог. Допустим, роман "Все впереди" я даже не мечтал написать. А он сюжетный. Я сюжет очень ценю в прозе, это организующее начало. Если нет сильного сюжета, нет и прозы. Почему я занялся драматургией? Потому что люблю сюжет, действие, когда есть начало, середина и конец. Талант должен сам чувствовать слабину в своих сюжетах, и выстраивать их. Я с Михаилом Лобановым спорил много по политике, а он прочитал роман "Все впереди" и написал очень хорошее письмо…
— Такому консерватору, как вы, наверное, пристало писать только ручкой? Или все-таки на машинке печатаете?
— Только ручкой. А потом жена или сестра перепечатывают. Это не только магия, но еще чего-то, что трудно понять. Надо писать своей рукой. Мне необходимо непосредственное общение с бумагой, со словом, когда каждая буква тобой написана. Та же буква "ё", за которую я всегда борюсь. Не зря же раньше писали перьями, и как писали! Все лучшее в литературе написано перьями. И нам уже такого никогда не написать. Начиная с Библии и заканчивая нашими великими классиками. Пушкин-то перьями писал. А Николай Гоголь переписывал свои произведения по девять раз теми же перьями. Есть его письмо начинающему литератору. Первый раз написал все, что задумал, и спрятал. И забыл на время. Потом надо прочитать снова, сделать пометки, исправления и вновь спрятать и забыть. Так до девяти раз. Я думаю, что сегодня ни Личутин, ни Распутин так не пишут. Белов тем более. Я, например, самое большое — переписывал только три раза. Пытался подражать Гоголю. Напишешь. Забудешь, и потом вновь переписываешь. Чаще хватало только до двух раз. Реже — три. Легче стало, когда машинку купил. Жена перепечатает, и уже по машинописному тексту я правлю. Так получалось до трех раз. А дальше уже бумаги жалко.
— Если уж мы заговорили о Николае Гоголе, то скажите, кто из русской классики вам наиболее близок, и эстетикой своей, и сюжетами, и языком?
— Достоевского я долго не мог читать. А Щедрина и сейчас не могу. Не лежит душа к Щедрину — и все. С Федором Михайловичем так же было. Только спустя многие годы начал к нему привыкать. Любимое чтение у меня сейчас — Иоанн Златоуст. Отец Тихон подарил мне целую кипу Иоанна Златоуста. Такой замечательный писатель! Еще сейчас много читаю Игнатия Брянчанинова, моего земляка. Он такие вещи писал, какие современному человеку никогда не написать. Уже сознание другое, прохудилось.
— А в литературе ХХ века кого бы вы назвали из лучших?
— Я не буду оригинальничать. Льва Толстого, я думаю, никто не переплюнул еще. Он все-таки застал ХХ век. Максима Горького тоже ценю. А из последних… Называют Солженицына, но у меня не лежит душа перечитывать его. Почему — не знаю. Наверное, виновата политика. Очень люблю американца Джона Стейнбека. Чрезвычайно сильный писатель. Близок нашей классике. Фолкнера тоже высоко ценю, великий писатель.
— А что бы делал сегодня в нашей жизни ваш Иван Африканович? Или таких людей уже нет даже в деревне?
— Нет, они есть. Думаю, что также старался выжить бы. И дух не потерял, если не спился бы только. Стреляться бы не стал. Стремление к самоубийству, кстати, русскому человеку не свойственно. Ты должен нести свой крест в жизни, какой бы она ни была. В любых условиях.
— По-вашему, христианство способно нынче спасти Россию?
— Не только способно, но и обязано спасти — христианство в наших душах. История России продолжается и сегодня. И русская литература продолжается. И нам надо делать сообща наше русское дело.
— Все наши читатели поздравляют вас, Василий Иванович, с юбилеем. Дай Бог вам долголетия, успешной работы над книгой о Гаврилине, а там, глядишь, дальше и новые книги будут. Что бы вы пожелали своим читателям?
— Победить. Я не думаю, что возможно какое-то восстание. Если бы было возможно, то уже и случилось бы. Все данные к тому, чтобы восставать народу, есть. Но поскольку мы — христиане, мы соблюдаем христианскую этику. Если придет война на Россию, я и в свои семьдесят лет пойду на войну. И как мой отец, погибну, может быть. Я каждый вечер молюсь за Россию и за свой русский народ, за родных и близких. Молюсь за спасение русских людей, за погибших в Чечне и по всей нашей стране.
* Полностью читайте беседу в следующем номере “Нашего современни ка”