Страница 30 из 36
Хрипы, стоны, мясистые шлепки ударов.
— Сучара! Уебок! Да я тебя порву, мразь! — хрипло рычал прапор, заводя сам себя страшными, грязными ругательствами…
И вид этого избиения вдруг взорвался в Кудрявцеве диким, необъяснимым стыдом. Он почувствовал, как лицо его заливает багровый жар, словно его поймали на чем-то запретном, унизительном. Словно смотреть на это нельзя, запрещено.
Олег быстро, чтобы никто не заметил, скосил глаза на окружающих.
С лица Марусина ушло окаменение, и в глазах его была только какая-то усталость, опустошение…
Комбриг бесстрастно и отстраненно наблюдал за происходящим, накручивая на палец ус.
Начальник штаба курил, стряхивая пепел в латунное донце от снаряда.
Солдат за компьютером деревянно пялился глазами в пустой экран монитора…
Наконец "дух" обмяк и повис на трубе.
— Хорош, Васильченко! — так же негромко окликнул прапора Марусин. — Приведи его в себя!
Прапорщик разжал кулаки. Вытер рукавом пот со лба. Подхватил за кисти обвисшего "духа", как тушу снял его с крюка, усадил на табуретку. Потом за подбородок поднял его голову. Зачерпнул кружкой воду из ведра и плеснул ее "духу" в лицо.
— Ну ты, пидор кандагарский! Глаза открой! — Васильченко несколько раз хлестко ударил афганца ладонью по щекам.
"Убил! — обожгла Олега мысль. — Так просто, взял и убил…"
Но "дух" неожиданно дернулся, отворачиваясь от пощечин, запрокинул голову. Открыл глаза.
Васильченко выпрямился.
Афганец обвел всех мутными, полубезумными от пережитой боли глазами. Было слышно, как хрипло и тяжело он дышит. Неожиданно с угла рта, по подбородку потекла тонкая струйка слюны, смешанной с кровью…
— Он будет говорить?
Олег перевел.
Афганец заговорил. Но уже незнакомым, севшим, надтреснутым голосом. Было видно, что каждое слово болью отдается в его изуродованном теле.
— Он говорит, что два его брата погибли в бою с русскими под Кундузом, третьего брата до смерти запытали в "хаде". Отец умер от голода в Пешаваре. И он счастлив, что скоро с ними встретится в раю. Он жалеет, что мало убил русских за это время. Но он сам свежевал их, как баранов. Всех русских надо резать, как свиней.
— Он говорит, что русские уже не те. Они стали трусливы и робки, как бабы. Боятся воевать. Могут только бомбить и стрелять из пушек. Один чеченец стоит трех русских солдат. И с Чечней теперь весь мусульманский мир. И они поставят Россию на колени…
— Хорош демагогии! Он будет говорить? — нетерпеливо перебил его Марусин.
Олег перевел и неожиданно поймал себя на ощущении, что старается говорить как можно безразличнее, всем своим видом пытаясь показать пленному, что он только переводчик и ничего кроме этого. Этот стыд перед афганцем вдруг разозлил Кудрявцева.
"Он — сука! Наемник! Мразь! Он резал наших, пришел сюда нас убивать! А я разнюнился, как тряпка. Это война!"
Афганец ответил, что его могут забить до смерти, но он никого не сдаст.
Марусин разочарованно вздохнул, потом неторопливо поднялся.
— Это мы поглядим. Васильченко, мы в штаб, а вы с Кудрявцевым поработайте с ним. Как будет готов — дашь знать!
— Есть! Усе зробимо, товарищу полковник!
Васильченко отодвинулся, пропуская мимо себя к выходу офицеров. Потом, когда дверь за ним закрылась, прошел в дальний угол "кунга" и из небольшого настенного ящика достал замотанный в провода и резиновый медицинский жгут полевой телефон без трубки.
— Ну, урод, ты зараз не так заголосуешь! — сказал прапор, поворачиваясь к пленному.
Афганец испуганно сжался.
Но Васильченко легко, словно пушинку, оторвал его от табурета и вновь подвесил за наручники к потолку. Потом достал из ножен на поясе нож и одним резким движением разрезал грязные камуфлированные штаны и синие байковые кальсоны, обнажая серые худые ягодицы. Потом наклонился и сдернул штаны до колен.
Афганец забился, как пойманная на крючок рыба, но Васильченко впечатал "духу" в поясницу кулак, и тот, охнув, обвис.
Потом прапорщик деловито и быстро раскрутил провода. Один из них он, приподняв длинную полотняную рубаху, воткнул между ягодиц пленного, другой крепко обкрутил вокруг лица и, разжав стиснутые зубы "духа", воткнул конец провода ему в рот. После чего жгутом ловко стиснул челюсти так, что "дух" мог только мычать, но даже выплюнуть провод не мог.
— Лэйтенант, спроси эту гниду, будет он говорить или нет?
Холодея от предчувствия чего-то ужасного, запретного, Олег перевел. И впервые от себя добавил:
— Говори. Эти люди не шутят. Ты умрешь здесь.
Но это его участие вдруг зажгло яростью лицо душмана. Стянутые жгутом челюсти не давали ему говорить, и он только что-то промычал, зло сверкая налитыми кровью глазами.
— Ясно! Можешь не переводить. — Ну-ка, лэйтенант, отойди в сторонку. Бо сейчас его так начнет колотить, шо зашибить может.
Олег сделал шаг назад. За его спиной зажужжал генератор телефона.
"Дух" вздыбился, словно неведомая сила схватила его и подбросила вверх. Глаза его вылезли из орбит, а из-под рубахи на ноги и штаны вдруг брызнула мутная, пенная струя.
"Обоссался!" — обожгло Олега, и от ощущения гадливого позора этой картины его передернуло…
За спиной вновь зажужжал генератор.
Духа выгибало, корчило и трясло, словно в него вселилась сотня бесов. Наконец он вновь потерял сознание. В ноздрях и углах губ пузырилась кровавая пена. Васильченко поставил телефон на полку и подошел к духу. Окатил его водой из кружки, пощечинами привел в себя. В глазах "духа" застыл ужас.
— Он будет говорить?
Олег торопливо перевел.
Дух что-то промычал.
— Нехай головой кивнет.
— Джав ла дмакн.
Пленный замолчал.
— Добре!