Страница 44 из 129
Все на этом южном материке совершается в грандиозных масштабах: вся суша от Ла-Платы до Огненной Земли, на протяжении 1 200 миль, поднялась (в Патагонии до высоты от 300 до 400 футов) в тот период, когда уже существовали современные морские моллюски. Старые выветрелые раковины, которые остались на поверхности поднявшейся равнины, еще сохраняют частично свою окраску. Процесс поднятия прерывался по меньшей мере восемью продолжительными периодами покоя, в течение которых море снова глубоко врезалось в- сушу, образуя на последовательных уровнях длинные ряды обрывов или уступов, отделяющих друг от друга равнины, поднимающиеся подобно ступеням одна над другой.
Процесс поднятия и обратное наступление моря в периоды покоя происходили равномерно на больших протяжениях береговой линии: я с удивлением обнаружил, что в разных местах, очень далеких друг от друга, ступени равнин лежат почти на одинаковой высоте. Самая низкая равнина лежит на высоте 90 футов, а самая высокая, на которую я поднимался у берега, — на высоте 950 футов, но от нее сохранились только остатки в виде плоских, прикрытых гравием возвышений. Верхняя равнина на Санта-Крус постепенно поднимается до высоты 3 000 футов у подножия Кордильер. Я уже говорил, что в период современных моллюсков Патагония поднялась на 300–400 футов; могу добавить, что в тот период, когда ледники переносили валуны по верхней равнине у Санта-Крус, произошло поднятие по крайней мере на 1 500 футов. Но Патагония подверглась не только перемещению кверху; согласно профессору Э. Форбсу, вымершие третичные моллюски, раковины которых найдены в бухте Сан-Хулиан и на Санта-Крус, не могли жить на глубине, превышающей 40-250 футов; но теперь они покрыты слоями морских отложений толщиной от 800 до 1 000 футов, — значит, чтобы смогли накопиться вышележащие слои, морское дно, на котором- некогда жили эти моллюски, должно было опуститься на несколько сот футов^ Какую историю геологических изменений раскрывает перед нами столь простой по своему строению берег Патагонии!
В бухте Сан-Хулиан в красном иле, прикрывающем гравий на равнине, лежащей на уровне 90 футов, я нашел половину скелета Macrauchenia patagonica, замечательного четвероногого, которое целиком было бы величиной с верблюда. Оно относится к тому же подразделению Pachydermata, что и носорог, тапир и палеотерий, но по строению костей длинной шеи обнаруживает несомненное родство с верблюдом или скорее с гуанако или ламой. Судя по раковинам современных морских моллюсков, найденным на двух верхних ступенчатых равнинах, сформировавшихся и поднявшихся до того, как отложился ил, в котором была погребена макраухения, ясно, что это любопытное четвероногое жило много времени спустя после того, как море заселили современные моллюски. Сначала меня поражало, как могло существовать так недавно крупное четвероногое под 49° 15 широты на этих жалких галечных равнинах с их чахлой растительностью; но родство макраухении с гуанако, нынешним обитателем самых бесплодных мест, отчасти разъясняет этот трудный вопрос.
Скелет макраухении (Macrauchenia patagonica) и контуры ее тела
Родство, пусть отдаленное, между макраухенией и гуанако, между токсодоном и водосвинкой, более близкое родство между многими вымершими Edentata и современными ленивцами, муравьедами и броненосцами, ныне столь характерными для южноамериканской фауны, и, наконец, еще более близкое родство между ископаемыми и современными видами Ctenomys и Hydrochoerus — факты чрезвычайно интересные. Это родство изумительно выявляется — столь же изумительно, сколь между ископаемыми и вымершими сумчатыми животными Австралии — большой коллекцией, недавно привезенной в Европу из бразильских пещер г-ми Лундом и Клаузеном. В этой коллекции имеются вымершие виды всех 32 родов (кроме четырех) наземных четвероногих, живущих ныне в провинциях, где расположены эти пещеры; вымершие виды гораздо многочисленнее современных: среди них имеются ископаемые муравьеды, броненосцы, тапиры, пекари, гуанако, опоссумы и многочисленные южноамериканские грызуны и обезьяны, а также другие животные. Я не сомневаюсь, что это изумительное родство между вымершим и современным миром на одном и том же материке прольет со временем больше света на вопрос о появлении и исчезновении живых существ на нашей земле, нежели факты какого бы то ни было иного порядка.
Нельзя без глубочайшего изумления размышлять о тех переменах, которые постигли Американский континент. В прежние времена он, должно быть, изобиловал громадными чудовищами; в наши дни мы находим здесь просто пигмеев по сравнению с предшествовавшими близкими им расами. Если бы Бюффону были известны гигантский ленивец, громадные животные, похожие на броненосцев, и погибшие толстокожие, он мог бы сказать, что в Америке творческая сила утратила свою мощь, и это звучало бы правдоподобнее, чем его утверждение, что она никогда не отличалась большим могуществом. Большинство этих вымерших четвероногих, если не все, жили в поздний период, в одно время с большей частью современных морских моллюсков. С тех пор как они жили, не могло произойти очень большой перемены в облике страны. Что же в таком случае повело к исчезновению стольких видов и целых родов? С первого раза трудно устоять против мысли о какой-то гигантской катастрофе; но для того, чтобы таким образом были уничтожены как крупные, так и мелкие животные в южной Патагонии, в Бразилии, на Перуанских Кордильерах, в Северной Америке вплоть до Берингова пролива, нам пришлось бы допустить потрясение всего земного шара. Кроме того, изучение геологии Ла-Платы и Патагонии ведет к мысли, что весь ландшафт, со всеми его особенностями, есть результат медленных и постепенных изменений. Из характера окаме-нелостей Европы, Азии, Австралии, Северной и Южной Америки следует, что условия, благоприятствующие существованию более крупных четвероногих, еще недавно были распространены по всему свету, но что это были за условия, никто пока и не догадывается. Едва ли дело здесь в перемене температуры, которая уничтожила бы приблизительно в одно и то же время обитателей тропических, умеренных и полярных широт в обоих полушариях. О Северной Америке нам положительно известно благодаря исследованиям м-ра Ляйелля, что крупные четвероногие жили там после того периода, когда валуны были занесены в широты, куда ледники ныне никогда не заходят; убедительные, хотя и косвенные доводы позволяют нам питать уверенность, что и в южном полушарии макраухе-ниях жила много времени спустя после того периода, когда валуны переносились ледниками. Не человек ли, после первого своего вторжения в Южную Америку, уничтожил неповоротливого мегатерия и других Edentata, как предполагали некоторые? Но что касается гибели по крайней мере маленького тукутуко в Баия-Бланке, а также многих ископаемых мышей и других мелких четвероногих в Бразилии, то здесь мы должны искать иную причину. Никому и в голову не придет, чтобы засуха, даже гораздо более жестокая, чем те, что причиняют такой ущерб провинциям Ла-Платы, могла повести к уничтожению всех поголовно особей каждого вида от южной Патагонии до Берингова пролива. А что сказать об исчезновении лошади? Неужели не хватило корма на тех равнинах, которые впоследствии наводнили тысячи и сотни тысяч потомков ввезенной испанцами породы? Неужели ввезенные впоследствии виды отняли пищу у великих предшествовавших рас? Можно ли поверить, чтобы водосвинка отбила пищу у токсодона, гуанако — у макраухении, современные мелкие Edentata — у своих многочисленных гигантских прототипов? Ни одно событие не поражает так в долгой истории мира, как повсеместное и не раз повторявшееся полное исчезновение его обитателей.
Тем не менее, если рассматривать вопрос с другой точки зрения, он покажется не таким запутанным. Мы не всегда помним о том, как поверхностны наши знания об условиях существования каждого отдельного вида животных; мы забываем также о существовании постоянно действующих препятствий, не допускающих слишком быстрого размножения любого организма, остающегося в естественном состоянии. Запас пищи в среднем остается постоянным, тогда как тенденция к размножению растет у каждого животного в геометрической прогрессии, и неожиданные последствия этого нигде не проявлялись столь поразительным образом, как в Америке, где в течение нескольких последних столетий европейские животные бродили в одичалом состоянии. Каждое животное в естественном состоянии регулярно размножается: но для какого-нибудь давно установившегося вида всякий значительный прирост в численности явно невозможен и потому должен встречать какие-то препятствия. Мы. однако, редко можем с уверенностью сказать в отношении какого-либо данного вида, в какой период его жизни, в какое время года и только ли через продолжительные промежутки времени перестает действовать это препятствие и какова именно природа этого препятствия. Потому-то, вероятно, нас так мало удивляет то обстоятельство, что один из двух видов, очень сходных между собой по своему образу жизни, в одном и том же районе встречается редко, а другой — в изобилии; или что один водится в изобилии в одном районе, а другой, занимающий то же место в экономии природы, водится в изобилии в соседнем районе, по своим условиям очень мало отличающемся от первого. Если спросить, почему это так, то сразу же получишь ответ, что это определяется каким-нибудь слабым различием в климате, пище или численности врагов; но как редко можем мы (если, впрочем, хоть когда-нибудь можем) точно указать причину препятствия и тот способ, которым оно действует! Таким образом, нам приходится сделать вывод, что изобилие или малочисленность данного вида определяются какими-то обычно совершенно неуловимыми для нас причинами.