Страница 23 из 129
Представление, будто там, где водятся крупные четвероногие, обязательно должна быть пышная растительность, еще более интересно потому, что и обратное соотношение далеко от истины. М-р Бёрчелл говорил мне, что при первом знакомстве с Бразилией ничего не поразило его так сильно, как великолепие южноамериканской растительности, представляющей такой контраст с южноафриканской, и при этом — отсутствие каких бы то ни было крупных четвероногих. В своих «Путешествиях» он высказывает мысль, что было бы чрезвычайно любопытно сравнить относительный вес (если бы имелось достаточно для того данных) равного числа крупнейших травоядных четвероногих в обеих странах. Если мы возьмем, с одной стороны, слона, бегемота, жирафу, кафрского буйвола, оленебыка, три, а может быть и пять видов носорога, а с другой стороны (для Америки), двух тапиров, гуанако, трех оленей, вигонь, пекари, водосвинку (после чего нам, чтобы сравнять счет, осталось бы взять одну из обезьян) и затем поставим обе группы рядом, то трудно представить себе большее несоответствие размеров. Вышеприведенные факты заставляют нас прийти к выводу вопреки вероятности прежних высказываний, что в отношении млекопитающих не существует никакой тесной связи между размерами видов и количеством растительности в стране, где они обитают.
Что касается количества крупных четвероногих, то на земном шаре положительно не существует такого места, которое выдержало бы сравнение с Южной Африкой. После приведенных выше различных данных крайне пустынный характер этой области не оставляет никакого сомнения. В европейской области мы должны вернуться к третичным эпохам для того, чтобы найти в отношении млекопитающих положение вещей, сходное с тем, какое существует в наши дни на Мысе Доброй Надежды. Но и те третичные эпохи, в которых мы склонны предполагать изумительное изобилие громадных животных, — ибо в некоторых местах мы находим остатки, накоплявшиеся на протяжении ряда веков, — едва ли могут похвастать более крупными четвероногими, чем в настоящее время Южная Африка. Строя те или иные предположения о состоянии растительности в те отдаленные эпохи, мы обязаны по крайней мере настолько считаться с ныне существующими аналогичными условиями, чтобы не настаивать на безусловной необходимости пышной растительности, имея перед глазами пример Мыса Доброй Надежды, где положение вещей совершенно иное.
Нам известно, что крайние области Северной Америки на расстоянии многих градусов за границей той зоны, где земля на глубине нескольких футов пребывает в состоянии вечной мерзлоты, покрыты лесами с крупными, высокими деревьями. Точно так же в Сибири леса из березы, пихты, осины и лиственницы растут под такой широтой (64°), где средняя температура воздуха падает ниже точки замерзания и где земля промерзла до такой степени, что прекрасно сохраняет трупы попавших туда животных. Если исходить из одного только количества растительности, то ввиду всех этих фактов нам придется согласиться, что огромные четвероногие более поздних эпох третичного периода могли жить в большей части северной Европы и Азии в тех самых местах, где находят в наши дни их остатки. Я не говорю здесь о том, какая растительность была необходима для их существования; ибо поскольку мы имеет доказательства происшедших физических перемен и поскольку эти животные вымерли, то можно предположить, что и растительные виды точно так же изменились.
Позволю себе добавить, что все эти замечания имеют непосредственное отношение к сибирским животным, сохранившимся во льду. Твердое убеждение в необходимости для поддержания жизни таких крупных животных пышной тропической растительности при невозможности примирить это предположение с фактом близости вечной мерзлоты было одной из главнейших причин появления нескольких теорий о внезапных и резких изменениях климата и; сокрушительных катастрофах — теорий, придуманных для того, чтобы объяснить найденные остатки. Я далек от предположения, что климат не менялся с того самого времени, когда жили животные, которые ныне погребены во льдах. Здесь я хочу лишь показать, что если исходить из одного только количества пищи, то окажется, что древние носороги могли бы бродить по степям средней Сибири (ее северные области, вероятно, находились под водой) даже в их нынешних условиях, так же как ныне живущие носороги и слоны по Карру в Южной Африке.
Скелет токсодона (Toxodon platensis, Owen или Toxodon darwinii, Burmeister)
Теперь я расскажу о нравах некоторых наиболее интересных птиц, встречающихся на безлюдных равнинах северной Патагонии, и, прежде всего самой большой из них — южноамериканского страуса. В общих чертах образ жизни страуса всем известен. Они едят растительную пищу — коренья, траву; но в Баия-Бланке я не раз видел, как три-четыре страуса спускались во время отлива к обширным илистым отмелям, в то время высыхавшим, для того, чтобы, как говорят гаучосы, поесть рыбешки. Хотя страус по нраву своему птица пугливая, осторожная и любящая уединение и хотя он быстро бегает, индейцы и гаучосы, вооруженные боласами, ловят его без особого труда. Если несколько всадников обступает его полукругом, он теряется и не знает, куда бежать. Большой частью страусы предпочитают бежать против ветра, но, трогаясь с места, распускают крылья- и пускаются, точно корабль, «на всех парусах». Раз в ясный жаркий день я видел, как несколько страусов зашло в заросли высокого тростника и село там, притаившись; они сидели так, пока я не подошел совсем близко. Не всем известно, что страусы охотно идут в воду. М-р Кинг сообщает мне, что в заливе Сан-Блас и в бухте Вальдес в Патагонии он видел, как эти птицы несколько раз переплывали с одного острова на другой. Они бросались в воду как в том случае, когда их загоняли к берегу, так и сами по себе, когда их никто не пугал; в воде они покрывали расстояние около 200 ярдов. При плавании их тело очень мало высовывается из воды, а шею они вытягивают несколько вперед: в общем продвигаются они медленно. Дважды видел я, как несколько страусов переплывали реку Санта-Крусв том месте, где ширина ее около 400 ярдов, а течение быстрое. Капитан Стёрт*, плывя вниз по реке Мёррембиджи в Австралии, видел там двух плававших эму.
Местные жители даже издали легко отличают самца страуса от самки. Самец крупнее и темнее цветом, и голова у него больше. Страус, и я думаю, что именно самец, издает своеобразный низкий свистящий звук; когда я впервые услышал его, стоя среди песчаных бугров, то подумал, что это кричит какой-то дикий зверь. Потому что нельзя было понять, с какого направления и расстояния доносится этот звук. Во время нашего пребывания в Баия-Бланке в сентябре и октябре в окрестностях повсюду находили огромные количества страусовых яиц. Они бывают разбросаны поодиночке и в этом случае никогда не высиживаются (испанцы их называют уачо); или же они собраны кучкой в неглубокой впадинке, которая служит гнездом. Из тех четырех гнезд, которые я видел, в трех было по 22 яйца, а в четвертом 27. За день охоты верхом я нашел 64 яйца; из них 44 лежали в двух гнездах, а остальные 20 были разбросаны по равнине уачо. Гаучосы единодушно утверждают, и нет причины в том сомневаться, что самец один высиживает яйца и затем некоторое время водит молодых. Самец лежит в гнезде, тесно прижавшись к земле, и раз я сам чуть не наехал на одного. Уверяют, что в такие периоды они бывают свирепы и даже опасны; известны случаи, когда они нападают на человека, сидящего верхом на лошади, стараясь ударить его ногой и прыгнуть на него. Человек, рассказывавший об этом, показал мне старика, которого, как он сам видел, поверг в ужас гнавшийся за ним страус. В книге Бёрчелла о путешествиях по Южной Африке я обратил внимание на следующее замечание: «Когда у убитого самца страуса перья оказались грязными, готтентоты сказали, что это была птица, высиживавшая яйца». Мне известно, что самец эму в зоологических садах берет гнездо на свое попечение; следовательно, эта особенность является общей для всего семейства. |