Страница 22 из 76
Вскоре я получил письменный доклад, в котором китайцы утверждали как неоспоримый факт, что Лукхангва является империалистическим реакционером, который не хочет улучшения отношений между Китаем и Тибетом, и просили удалить его с поста. Мне передали также устное предложение Кашага, в котором выражалось мнение, что, вероятно, было бы лучше, если я попросил бы премьер-министров уйти в отставку. Это очень огорчило меня. Оба они проявили такую преданность и убежденность, такую честность и искренность, такую любовь к народу, которому они служили!
Когда примерно через день они пришли ко мне, чтобы подать в отставку, в глазах у них были слезы. Я тоже не мог сдержать слез. Но я понимал, что если я не смирюсь с этой ситуацией, то их жизнь будет в опасности. Поэтому с тяжелым сердцем я принял их отставку, сознавая, что должен, насколько это возможно, стремиться улучшить отношения с китайцами, с которыми мне теперь предстояло иметь дело непосредственно. Впервые я понял истинный смысл слов "принудить угрозами".
Примерно в то же время в Лхасу прибыл Панчен Лама. К своему несчастью, он был возведен в это звание при активном участии китайцев и только теперь направлялся в монастырь Ташилхунпо, чтобы занять там свое законное место. Когда он прибыл из провинции Амдо, вместе с ним явилось одно большое подразделение китайских войск (его "личная охрана"), а также семья и наставники.
Вскоре после прибытия молодого Панчен Ламы я принял его в официальной обстановке, а затем мы встретились неофициально за завтраком в Потале. Помню, с ним был очень бесцеремонный китайский офицер безопасности, который пытался войти, когда мы находились наедине. Моя собственная (церемониальная) личная охрана бросилась остановить его, в результате чего инцидент едва не закончился трагически: этот человек был вооружен.
В конце концов мне удалось провести некоторое время наедине с Панчен Ламой, и он произвел на меня впечатление очень честного и заслуживающего доверие молодого человека. Будучи на три года младше меня и не обладая положением, дающим власть, он сохранял простодушное выражение лица и был удивительно счастливым и приятным человеком. Я чувствовал к нему большое расположение. Оба мы еще не знали, какая трагическая жизнь предстоит ему.
Вскоре после визита Панчен Ламы меня снова пригласили в монастырь Татхага Ринпоче, где я очень тщательно и скрупулезно выполнял 15-часовую церемонию освящения "ступы" (памятника), посвященного моему гуру. Я чувствовал глубокую печаль, когда простерся перед ней во весь рост. После этого я совершил поход в горы и по окрестностям, чтобы отвлечься от тягот нашего бедственного положения.
Во время посещения монастыря мне показали кусок черепа Татхага Ринпоче, который сохранился после кремации. На нем ясно был виден отпечаток тибетской буквы, соответствующей его божеству-хранителю. Действительно, этот мистический феномен довольно обычен среди высоких лам. Когда таким образом обжигают кости, на них обнаруживаются буквы или изображения. Бывают случаи, как у моего предшественника, когда такие отпечатки наблюдаются на самом теле.
После вынужденной отставки Лукхангвы и Лобсана Таши ранней весной 1952 года последовал период тревожного перемирия с китайскими властями. Я использовал этот случай для создания Комитета по реформе, который я задумал еще во время поездки в Дромо больше года назад. Один из моих главных замыслов состоял в учреждении независимой системы судебных органов.
Как я уже упоминал в связи со случаем с Ретингом Ринпоче, я ничего не мог сделать, когда был несовершеннолетним, для того, чтобы помочь людям, которые вступали в конфликт с правительством, хотя мне часто этого хотелось. Я помню, например, случай с человеком, который, работая в администрации, был уличен в припрятывании золотого порошка, предназначенного для использования в создании икон "танка". Я наблюдал в свою подзорную трубу, как ему связали руки, посадили на мула задом наперед и изгнали из города. Это было традиционным наказанием за такие преступления.
Был и другой подобный случай, свидетелем которого я стал в Потале. С самого раннего возраста я знал несколько мест, откуда можно было, заглядывая через окна или световые люки, рассмотреть происходящее в тех комнатах, которые иначе я не мог увидеть изнутри. Один раз я таким образом наблюдал заседание секретариата Регента, который собрался, чтобы разобрать жалобу некоего арендатора на своего землевладельца. Я хорошо помню, каким несчастным выглядел этот человек. Он был совсем старым, маленького роста, сгорбленный, с седыми волосами и жидкими усами. К его несчастью, семья его хозяина и Регента (в то время еще Ретинга Ринпоче) были дружны между собой, и иск оказался отклоненным. Я всем сердцем был за него, но ничего не мог поделать. Поэтому теперь, когда я слышал о таких случаях несправедливости, я еще более убеждался в необходимости судебной реформы.
Также я хотел сделать что-нибудь в отношении образования. В то время еще не было системы всеобщего образования. Существовало несколько школ в Лхасе и горстка в сельской местности, но большей частью единственными центрами обучения были монастыри, а образование, которое они давали, было доступно только для членов монашеской общины. Соответственно, я дал указание Кашагу выдвинуть предложение для разработки хорошей программы по образованию.
Другой областью, в которой, как я считал, существовала настоятельная потребность в реформе, были коммуникации. В то время во всем Тибете не имелось ни одной дороги, и почти единственными колесными средствами передвижения были три автомобиля Тринадцатого Далай Ламы. Очевидно было, что множество людей получат огромную выгоду от системы дорог и транспорта. Но, как и образование, она требовала долговременной разработки, и я понимал, что должно пройти много лет, прежде чем здесь может быть достигнут прогресс.
Однако существовали вопросы, разрешение которых могло бы принести немедленные положительные результаты. Одним из них был вопрос отмены наследственных долгов. Эти долги были, как я узнал и от моих уборщиков и из бесед по пути в Дромо, настоящим бедствием для крестьян и сельских общин в Тибете. Было принято, что долги, причитающиеся землевладельцу от его арендатора, хотя бы они и происходили вследствие ряда неурожайных лет, передавались по наследству от одного поколения к другому. В результате многие семьи не могли обеспечить себе достойное существование, не говоря уже о надежде когда-нибудь расплатиться. Почти столь же пагубной была и система, по которой мелкие собственники земли могли делать займы у правительства во времена нужды. Здесь тоже долг был наследственным. Поэтому сначала я решил отменить принцип наследования долгов, а потом списать все долги по займам у правительства, которые не могли быть выплачены.
Зная, что эти реформы не могут быть очень популярны среди знати и богачей, я настоял, чтобы гофмейстер обнародовал эти декреты, но не обычным путем расклеивая плакаты в публичных местах. Вместо того я хотел, чтобы они были отпечатаны на бумаге при помощи деревянных пластин, как это делается при издании священных текстов. Так оставалось больше шансов, что информация будет широко распространена. Это помогло бы избежать вмешательства тех, кто мог захотеть помешать введению реформ, узнав о них заранее.
В условиях "Соглашения из семнадцати пунктов" было оговорено, что "местное правительство Тибета может проводить реформы по своему собственному усмотрению" и что эти реформы не будут объектом "давления со стороны властей (т. е. китайцев)". Но хотя эти первые попытки проведения земельной реформы сразу же принесли пользу многим тысячам людей, вскоре стало ясно, что наши освободители имеют совершенно противоположный подход к организации сельского хозяйства. Уже началась коллективизация в Амдо. Со временем она была навязана всему Тибету и вызвала повальный голод и смерти сотен тысяч тибетцев от голодного истощения. Хотя в дальнейшем власти и смягчили несколько "культурную революцию", последствия введения колхозного строя ощущаются до сих пор. Многие люди, посетившие Тибет, свидетельствуют, что в сельской местности из-за недоедания люди выглядят физически неразвитыми, щуплыми. Но тогда это было еще впереди. В то время я побуждал правительство сделать все возможное для искоренения старых и непродуктивных способов ведения хозяйства. Я был полон решимости приложить все силы к тому, чтобы продвинуть Тибет в двадцатое столетие.