Страница 26 из 59
Как обычно, это разозлило китайских генералов, и, как обычно, они вызвали Кашаг и обвинили в этом министров. Но на этот раз, помимо своих повседневных обвинений, они также назвали и троих народных лидеров, которые были среди тех, кто составлял резолюцию собрания против Подготовительного комитета.
Китайцы настаивали, что они же несли ответственность за листовки и плакаты, и потребовали, чтобы Кашаг распорядился арестовать их. Они не нарушили никакого из наших законов, но китайцы угрожали, что, если тибетцы откажутся их арестовать, они арестуют и допросят их сами. Поэтому, чтобы спасти их от этой гораздо худшей судьбы, Кашаг решил посадить их в тюрьму. Один из них там умер, другие вскоре были освобождены, после того, как три крупнейших монастыря Лхасы взяли на себя ответственность за их поведение. Один из этих людей сейчас живет в Индии.
В это время новости, которые приходили из Чамдо, восточного района, полностью находившегося под китайским военным правлением, демонстрировали, что дела становятся хуже и хуже. Во время праздника Монлам борьба в Литанге перехлестнула пределы.
Началось это так. Вскоре, после инаугурации Подготовительного комитета, китайский генерал, командующий в Чамдо, созвал на собрание 350 наиболее уважаемых тибетцев. Он сказал им, что, по моим словам, Тибет не готов для коммунистических реформ и они должны проводиться постепенно, и не ранее того, как большинство тибетцев их одобрит. Панчен Лама, сказал он, потребовал, чтобы реформы были проведены сейчас же. И собрание было созвано для того, чтобы обсудить эти две альтернативы и выбрать ту из них, которую следовало проводить в Чамдо.
Дискуссии продолжались день за днем. В конце концов около сотни присутствующих проголосовали за то, чтобы реформы вводить тогда, когда я и остальная часть Тибета их примет. Около 40 человек хотели, чтобы они начались немедленно. А остальные, примерно 200 человек, проголосовали, чтобы вообще никогда не было никаких реформ, хотя такой альтернативы никто не предлагал. Генерал поблагодарил всех, объявил, что реформы будут вводиться по мере надобности, и одарил каждого из присутствовавших делегатов книгой с картинками, ручкой с чернилами, бумагой и некоторыми туалетными принадлежностями, что показалось весьма забавной подборкой, и отпустил их.
Лишь через месяц эти чиновники пограничных провинций снова были собраны, на этот раз в крепость под названием Чомдха дзонг в районе Чамдо. Там они были окружены китайскими войсками, и им сообщили, что "демократические" реформы будут начаты сразу же. Они протестовали, потому что они видели несчастье, которое эти "демократические реформы" вызвали в других провинциях, и не хотели, чтобы это же произошло и у них.
Китайцы держали их под постоянным давлением в крепости около двух недель. К этому времени чиновники на словах согласились с тем, что им предлагали. Им было сказано, что все они будут посланы назад в свои районы для того, чтобы объяснять реформы народу, но сначала они сами должны пройти курс инструкций.
По этому соглашению китайская охрана вокруг крепости была ослаблена, и в ночь перед началом курса индоктринации все чиновники, а было их более двух сотен, прорвались из форта и убежали в горы.
Так, этим глупым действом китайцы перевели большую часть лидеров района в состояние партизанской жизни, в положение нелегалов, которые знали, что будут арестованы, как только вернутся домой.
Они сформировали ядро партизанского движения, которое росло и продолжало расти. Партизаны вынуждены были полагаться для самозащиты только на оружие и амуницию, которую могли захватить у китайцев, поэтому они вынуждены были драться, воевать, хотели они того или нет. Эти восточные тибетцы, в основном кхампа, люди упрямые и решительные. Они знали свои горы, а горы - идеальное место для партизанских действий. И уже в первой половине 1956 года стали появляться рассказы об их нападениях на китайские дороги и посты. Мне эта ситуация казалась отчаянной, не ведущей к какому-либо концу. В непроходимых горах партизаны смогут держаться годами. Китайцы никогда не смогут их выкурить. Однако и они никогда не смогут победить китайскую армию. И сколь долго это ни будет продолжаться, страдать-то будет тибетский народ, в особенности женщины и дети.
Я был крайне подавлен. Ситуация стала еще хуже, чем два года назад. Порочный круг диктаторских репрессий и народного недовольства, который, как мне казалось, я прорвал, когда позволил Лукхангве подать в отставку, снова сомкнулся. До сих пор все мои попытки привести к мирному решению наших проблем ничего не дали. А с этим Подготовительным комитетом, который был простой карикатурой на ответственное правительство, я уже не мог связывать никакой надежды на успех в будущем. И, что было хуже всего, я чувствовал, что терял контроль над народом. На востоке нас уже ввергли в состояние варварства. В Центральном Тибете решимость населения перейти к насилию нарастала, и я чувствовал, что долго не смогу их удерживать, несмотря на то, что не мог одобрить насилие и не думал, что оно может нам помочь.
Моя позиция в качестве Далай Ламы - и духовного и светского главы страны, - которая позволяла счастливо управлять Тибетом на протяжении столетий, стала почти фиктивной. В обоих моих качествах - и как религиозный и как светский лидер - я должен был противостоять всякому насилию со стороны народа.
Я знал, что китайцы пытаются подорвать мой политический авторитет, а поскольку я противостоял призыванию народа к насилию, я играл на руку китайцам, стремившимся подорвать доверие народа ко мне.
Однако, даже если они теряли веру в меня как светского лидера, они не должны были терять веру в меня как в лидера религиозного, это было гораздо важнее. Я мог передать кому-то или отказаться от своей светской позиции, но Далай Лама никак не может отказаться от своей позиции как религиозного лидера. И у меня даже в мыслях этого не было. Таким образом, я начал раздумывать, не лучше ли будет для Тибета, если я откажусь от всякой политической активности, чтобы сохранить свой религиозный авторитет. Однако, находясь в Тибете, я не мог уйти от политики. Для этого я должен был бы покинуть страну, как бы отчаянно и горько я ни ненавидел эту идею.
И в этот момент глубокого отчаяния я получил приглашение посетить Индию.
Глава восьмая
Паломничество в Индию
Мой друг Махарадж Кумар из Сиккима специально прибыл в Лхасу, чтобы доставить мне приглашение, его визит был подобен лучу симпатии и здравомыслия внешнего мира. Я был приглашен индийским обществом Махабодхи - организацией, основанной 70 лет назад для распространения учения Будды и для того, чтобы заботиться о паломниках в храмах Индии - посетить "Будда Джаянти" - празднование 2500 лет со дня рождения Будды.
По многим причинам, и политическим и религиозным, я очень хотел поехать. Само празднование Будда Джаянти было событием громадного значения для всех буддистов. Кроме того, всякий тибетец надеялся однажды совершить паломничество в Индию. Для нас это всегда была святая земля - место, где родился основатель буддийской культуры, и источник мудрости, которую на протяжении столетий привносили в наши горы индийские святые и провидцы. Религия и общество Тибета и Индии развивались по-разному, но, тем не менее, Тибет оставался порождением индийской цивилизации.
А со светской точки зрения визит в Индию предлагал мне как раз ту возможность, в которой я так нуждался, - чтобы, по крайней мере, на время отойти от тесных контактов и бесплодных споров с китайцами. И не только это. Я надеялся, что мне представится возможность поговорить с господином Неру и другими демократическими лидерами и последователями Махатмы Ганди и попросить их совета.
Мне трудно было бы преувеличить наше чувство политического одиночества в Тибете. Я знал, что все еще оставался неопытным в международной политике, но такими были все в нашей стране. Мы знали, что и в других странах бывали ситуации наподобие нашей и что в демократическом мире накоплена сокровищница политической мудрости и опыта. Но до сих пор ничто из этого не было нам доступно, и мы вынуждены были действовать, руководствуясь необразованным чувством. Мы отчаянно нуждались в дружественном мудром совете.