Страница 21 из 59
Чжу Дэ произнес приветственную речь, говоря, что тибетцы вернулись в свою отчизну и что правительство Китая сделает все, что в его силах, дабы помочь нам. Это для меня был совершенно новый опыт, и я не знал, не был уверен, как я должен себя вести со всеми членами китайского правительства. Но там было одно преимущество: все были вежливы, доброжелательны и казались чрезвычайно культурными и образованными людьми.
Через два дня я впервые встретился с Мао Цзе-дуном.
Это была памятная беседа. Наша встреча состоялась во дворце приемов, где обычно высокопоставленные визитеры знакомились с Председателем Китайской коммунистической партии.
Мао Цзэ-дун был окружен несколькими помощниками. Он начал с того, что выразил радость по поводу того, "что Тибет вернулся назад в лоно матери-родины" и что я согласился участвовать в Национальной ассамблее. Он сказал, что миссия Китая - принести прогресс в Тибет, развивая его природные ресурсы, и что генералы, которые были в Лхасе - Чжан-у и Фан Мин, именно для помощи мне были направлены туда как китайские представители. Они не должны были представлять какого-либо рода авторитет, осуществлять контроль над тибетским правительством или народом. И он попросил меня откровенно сказать, делали ли что-нибудь эти китайские представители против моей воли.
Я чувствовал, что нахожусь в очень трудном положении. Я был уверен, что, если я не смогу сохранять дружественную атмосферу, наша страна будет страдать еще больше, чем она уже выстрадала. Поэтому я ответил, что народ Тибета имеет большие надежды на будущее под его руководством и поэтому, когда возникали трудности с китайскими представителями, мы искренне высказывали наше мнение.
Следующая моя встреча с ним продолжалась около трех часов. При ней никто не присутствовал, за исключением переводчика. Опять-таки мы говорили, конечно, о Тибете и его будущем. Я изложил ему мое личное видение последних событий в Тибете, пытаясь рассеять какие-либо сомнения, которые могли у него быть относительно нашего положения. Я пытался вызвать в нем чувство доверия, поскольку был убежден, что мы все равно не можем избавиться от китайского правления методом бескомпромиссного противостояния. Мы могли лишь надеяться облегчить его и терпеливо пытаться развить его во что-то приемлемое.
Членами тибетской торговой делегации, которая посетила Китай в 1953 году, я был информирован, что китайские коммунистические лидеры имеют относительно меня серьезное сомнение. Прежде всего из-за того, что я разместил деньги в Индии, и, во-вторых, потому что они, как кажется, думали, что некоторые члены моей семьи имеют тесные связи с иностранными государствами. Это было совершенно неверно. При случае я использовал возможность сказать об этом Мао Цзэ-дуну.
Что касается денежных средств, о них китайцы спрашивали меня часто. Я всегда отвечал им, что думаю вернуть казну в Лхасу. Так оно и было, но, к счастью, я так этого и не сделал.
Мао казался очень довольным тем, что я сказал ему, и заявил, что на одном из подготовительных этапов китайское правительство решило было учредить комитет из политических и военных представителей, чтобы китайское правительство правило Тибетом непосредственно. Но сейчас ему кажется, что такой необходимости нет.
Возможно, подумал я, это уже победа моей политики.
Вместо этого, добавил он, теперь решено создать Подготовительный комитет по Тибетскому автономному району. Он спросил мое мнение, но это был слишком большой вопрос для торопливых суждений, и я сказал ему, что я не могу высказать какого-либо мнения, не проконсультировавшись с другими тибетцами, включая Панчен Ламу. Это подтолкнуло его к мысли о недоразумении между Панчен Ламой и тем, что он назвал местным правительством Тибета. Он предложил, чтобы, поскольку мы оба были в Пекине, мы использовали эту возможность для устранения наших разногласий. Я ответил, что эти разногласия были наследием прошлого и что лично у меня никаких расхождений с Панчен Ламой нет. Если же какие-то недоразумения оставались, то я буду только счастлив устранить их.
Через несколько дней я получил послание от Мао Цзэ-дуна, в котором сообщалось, что через час он собирается меня навестить. Когда он прибыл, он заметил, что зашел просто так. Затем почему-то сказал, что буддизм очень хорошая религия и что, хотя Будда и был царевичем, он много думал над тем, как улучшить жизнь народа. Он также высказал мнение, что богиня Тара была доброй женщиной, и через несколько минут ушел.
Я был весьма удивлен этими замечаниями и не знал как к ним относиться.
Однажды мне выдалась возможность увидеть, как Мао действует в роли великого лидера коммунистического Китая. Я был приглашен на встречу в его доме, на которой присутствовало около 20 высоких чинов.
Я сидел рядом с ним и мог ощущать влияние его личной силы. Предметом встречи был уровень жизни китайских крестьян. Он говорил грубовато и, как я думал, с большой искренностью о том, как он не удовлетворен тем, что делается в этом отношении. Он цитировал письма из своей родной деревни, в которых говорилось, что коммунистические руководители не все делают, чтобы помочь народу. Через некоторое время он повернулся ко мне и сказал, что тибетцы были упорны и даже упрямы в своих идеях, но через 20 лет Тибет станет сильным. Сейчас Китай помогает Тибету, а через 20 лет Тибет будет помогать Китаю. Он упомянул великого китайского военачальника Ши Лин-мо, который привел свои армии к множеству побед, пока не встретил достойного противника в лице тибетцев. Я снова был крайне удивлен тем, что он говорил, но в этот раз его замечания были, по крайней мере, более приемлемы.
Моя последняя встреча с этим примечательным человеком состоялась в конце моего пребывания в Китае. Я находился на совещании в Постоянном комитете Национальный ассамблеи, когда получил послание, приглашающее меня посетить его дома. К этому времени я уже завершил путешествие по китайским провинциям и был готов искренне сказать ему, что на меня действительно произвели впечатление и заинтересовали все проекты, которые я видел. В ответ он начал читать мне длинную лекцию об истинных формах демократии и советовать мне, как стать лидером народа и как использовать его симпатии. А затем он наклонился ближе ко мне со своего кресла и прошептал: "Я очень хорошо вас понимаю, но, конечно, религия - это яд. У нее два недостатка - во-первых, она тормозит рост населения и, во-вторых, тормозит развитие страны. Тибет и Монголия были отравлены ею".
Я был совершенно поражен. Я пытался взять себя в руки, но не знал, как понять его. Конечно я сознавал, что он должен быть ярым врагом религии, однако он казался действительно дружелюбным и любящим по отношению ко мне. После этих необыкновенных замечаний он вышел со мной вместе к машине, и его последний совет состоял лишь в том, что мне следует заботиться о своем здоровье.
В Китае выдающаяся личность Мао Цзэ-дуна произвела на меня большое впечатление. Помимо наших личных встреч, я встречался с ним много раз при различных особых обстоятельствах. Его внешность не выдавала мощи его интеллекта. Он не выглядел здоровым и часто отдыхал, тяжело дыша. Одежда его была точно такой же, как у всех, хотя и другого цвета, но он не много внимания обращал на свою одежду, и однажды я заметил, что обшлага рукавов его рубашки были обтрепаны. Ботинки его выглядели так, как будто он их никогда не чистил. Он был нетороплив в движениях и еще медленнее в речи. Он берег слова и говорил короткими предложениями, но каждое было полно значения и, как правило, ясно и точно. Говоря, он постоянно курил. Однако такая манера речи, конечно, захватывала умы и воображение слушателей и создавала впечатление его доброты и искренности.
Я был уверен, что он верил в то, что говорит, и в то, что достигнет цели, которую перед собой ставил. Я также был убежден, что он сам никогда не стал бы использовать силу, чтобы везде установить коммунистическое господство. Конечно, впоследствии, в связи с той политикой подавления, которая была принята китайскими властями в Тибете, я утратил иллюзии, но и до сих пор с трудом могу поверить, что эти карательные меры были одобрены и поддерживались Мао Цзэ-дуном.