Страница 26 из 28
Глава XV
НЕРАБОЧИЙ ДЕНЬ
Суббота в нашей школе — нерабочий день.
— Махнем в Малеевку? — предложил Алешка.
— Не глядя! — согласился я.
Алешка зачем-то захватил фотоаппарат, и мы помчались к метро. А через час уже шли к поселку по палым листьям. За эти дни они уже утратили свои ярко-желтые тона, побурели и потемнели. И не шуршали под ногами, а влажно чавкали. Только на некоторых деревьях листья пламенели, как маленькие флаги. И звенели под ветром.
Бабушки Светы дома не было, она ушла попасти Зойку на последней в этом году осенней травке.
Оля нас встретила радостно. И было видно, что это искренне. Мы прямо на ходу рассказали ей последние новости. И надо сказать, что известия о родителях порадовали ее гораздо больше, чем папино обещание устроить ссуду в банке.
Кстати, о картине, — сказала Оля, — надо вернуть ее на место.
И объявить благодарность бессонному Васе, — сказал я. — За бдительность.
Мы так и сделали. Оля вытащила из сундука картину, и мы пошли в музей.
Здравствуйте, Василий, — сказала Оля. — Привет, Абрек. Мы хотели немножко прибраться после вчерашних гостей и полюбоваться на картину моего дедушки.
Это можно, — зевнул Вася, распахивая дверь. — Прибирайтесь, любуйтесь. Заходите.
Первое, что нам бросилось в глаза в избе, — это сундук. Потому что мы сразу подумали, каково было в нем Ростику. Он пролежал в нем всю ночь.
(Правда, потом Ростик сказал, что всю ночь проспал на печке, потому что Вася так храпел, что можно было без опаски покинуть сундук и вовремя вернуться в него.)
Мы в самом деле прибрались. Сняли, кстати, лишние книги с полки, чтобы не вызывать лишних вопросов, а потом Оля, подмигнув нам, встревоженно позвала:
Василий!
Ну чего? — Мы услышали, как он спрыгнул с кровати.
Ты никуда не уходил? — в голосе Оли было столько тревоги, что я подумал: может, ей лучше стать не балериной, а драматической актрисой?
Вот еще! Куда ж тут пойдешь?
А где картина, Вася? — трагическим шепотом спросила Оля и трагическим жестом отбросила на мольберте холст.
Вася вытаращил глаза. Подошел поближе. Потрогал пустое место. Повернулся к нам.
— Сперли! — выдохнул он. — Вот беда-то! И вдруг лицо его озарила широкая улыбка.
Он хлопнул себя по коленям, захохотал:
Во здорово! Уйду теперь отсюда. Опух от бессонницы.
Да нет, Вася, — вздохнула вся «почерневшая» от горя Ольга. — Так просто теперь отсюда ты не уйдешь.
Сказанула! — хихикнул Вася.
Сказанула, — повторил я ледяным голосом, в котором все-таки ощущались сочувственные тона. — Сказанула… Эта картина, Вася, стоит миллион баксов.
— Иди ты! — выдохнул он. — Может, поищем? Завалилась куда? Я сейчас Абрека покличу. Он нюхастый. Враз найдет.
Мы переглянулись, пожали плечами, начали ленивые безнадежные поиски.
Дядь Вась, — добавил ему еще и Алешка, — а может, это вы ее сперли? Тогда делиться с нами надо.
Что ты! — Вася замахал обеими руками. — Что ты! — И вообще, он сейчас во всей своей боевой амуниции выглядел довольно жалко. Но жалко его не было — не спи, Вася, на посту. Раз уж его тебе доверили.
Но женское сердце отходчиво. Оно не может долго сердиться,
Оля стала перебирать книги на полке и радостно вскрикнула:
Вот она! Среди книг. Это, наверное, Бонифаций ее спрятал на всякий случай.
Ничего подобного, — сказал я. Мужское сердце не такое отходчивое. — Это какие-то жулики сделали. Посетители. Чтобы потом удобнее спереть. Повезло вам, Вася.
От всех этих потрясений, я думаю, теперь Вася будет всю жизнь маяться бессонницей.
Мы снова укрепили картину на мольберте, отошли немного, полюбовались.
А ничего набросочек, — похвалил Алешка. — Что-то в нем есть.
Неужели, Леш, ты по памяти делал копию? — восхитилась Ольга. — Какой у тебя верный глаз.
И верное сердце, добавил бы я.
Алешка кивнул без всякого зазнайства.
И мой портрет можешь сделать?
Запросто! — Алешка вскинул фотоаппарат, щелкнул. Вынул снимок, показал Ольге. — Только я тебе его не отдам, он мне будет нужен.
Зачем? — испугался я. — Сделаешь шарж для нашей доски?
В свое время узнаешь, — взрослым тоном проговорил Алешка.
Пошли к нам, — сказала Ольга. — Бабушка, наверное, пришла уже.
— «Такто» попьем, — обрадовался Алешка. Мы дружески простились со все еще бледным Васей и пошли к Ольге.
Да, прошло всего несколько дней с той поры, когда мы пили вечером чай в саду, на открытом воздухе. А сегодня уже и на терраске было холодно. И мы зашли в дом.
Внутри он был не хуже, чем снаружи. Настоящая изба. С большой печью, разрисованной большими цветами, с деревянным крашеным полом, с широкими подоконниками, на которых тоже были цветы — настоящие, цветущие. Им, судя по всему, не грозила засуха. Но больше всего нам понравились старые ходики, сделанные в виде деревянного домика. Они висели в простенке между окон, домовито постукивали, и время от времени из верхнего их окошка выскакивала птичка и сообщала точное московское время.
На деревянном столе из толстых строганных досок стоял кувшин с молоком и большая глиняная миска, накрытая полотенцем в красных петухах.
Оля достала из шкафчика глиняные кружки и налила всем молока. Сняла с миски полотенце — там горкой лежали пышные румяные лепешки.
Угощайтесь, Оболенские. — Оля пригласила нас к столу.
Ого! — сказал Алешка. — На три дня напекли.
Можно подумать. А то я тебя не знаю. Насчет лепешек.
Однако за столом мы просидели не очень долго. Не успел Алешка добраться до дна миски, как прибежала бабушка Света:
— Ой! Чтой-то деется! Ваське, охраннику, кажись, плохо! На заборе висит.
Мы разом вскочили и бросились к дверям. Алешка, правда, на ходу обернулся, притормозил и, дав задний ход, выхватил из миски пару лепешек и сунул одну в карман, а другую в рот. Так и бежал к музею с зажатой в зубах лепешкой. Фильм ужасов!
…Вася в самом деле висел на заборе. Навалился грудью на штакетник с закрытыми глазами. В доме глухо и злобно лаял Абрек.
Я задрал Васе голову, потряс ее. Она каталась в моих руках, как кочан капусты. Он чуть приоткрыл глаза, чуть попытался что-то пробормотать. Но мы не поняли ни слова. Да это и не слова были — одно жалобное мычание. Не человек, а теленок.
Мы с Ольгой оторвали его от забора и уложили на землю. Тут откуда-то взялась бабушка Света. Такие бабушки всегда вовремя появляЮТСЯ. — Ой! Сердешный. Не иначе его тот парень стукнул. — Какой парень? — встрепенулся я.
— Да такой… Я его встретила, как мимо дома шла. Туда побег, — она махнула в сторону станции. — Личико у него такое неприглядное. Вроде как блин с дырками.
Петелин! — сразу же решил я.
И Алешка — тоже. Он помчался в дом, выскочил тут же обратно, за ним — Абрек. Он был заперт в дальней комнате.
— Дим! Картины опять нет! Все ясно! В погоню!
Выскочивший из дома Абрек не выразил ни малейшего желания мчаться вместе с нами. Он преданно улегся рядом с Васей, лизнул в лицо и стал его охранять. По-моему, он сразу же заснул. Потому что его периодическое рычание больше всего походило на натуральный собачий храп.
Бабушка Света осталась приводить в чувство Васю, а мы помчались к станции.
Когда мы выбежали на дорогу, Оля схватила меня за руку:
— Сюда! В овраг. Здесь короче.
Мы ссыпались по крутому склону в овраг и помчались по его дну, продираясь через кусты и время от времени перепрыгивая через робкий ручеек, который вилял меж камней и деревьев.
Что мы будем делать, когда его догоним, — не было времени подумать. А что произошло в музее, мы узнали позже.
А произошло вот что.
Пауки передрались в банке.
Симаков, как только получил заветную картину, дал понять Игоряшке, что больше в его услугах не нуждается.
— А деньги? — разинул рот Игоряшка. Симаков дал ему с ядовитой усмешкой двести рублей:
Поделишься с пацаном, по-честному. Как я с тобой.