Страница 21 из 28
У этого мальца какая-то своя логика. Мне недоступная.
Надеюсь, Алтынскому ты письмо не послал?
А куда, Дим? На деревню дедушке в Париж? Он и без письма сам прискочит. Ты не понял, что ли?
Я уже ничего не понимаю. А Лешка невинно спросил:
Ответ Ольке напишешь? Я передам.
Вот что, Алексей Сергеич, — сказал я маминым голосом. — Как только приедем в Малеевку, ты сам все расскажешь Ольге.
Лучше ты расскажи, я не возражаю. У тебя лучше получится. — Он невинно улыбнулся. — А потом посмотри ей в глаза. И скажи: «Олечка, у тебя такие голубые глазки, что даже… черные!»
Глава XII
НАЗРЕВАЮТ СОБЫТИЯ
В школе вовсю шла предпраздничная подготовка. День родной школы отмечался у нас в середине сентября. Очень удачное время. У всех хорошее настроение. Учителя еще не устали от нас. Мы еще не успели нахватать двоек. Здание школы еще светится после летнего ремонта.
В вестибюле трудовик Иван Ильич, стоя на стремянке, прикреплял к стене Доску почета. Бонифаций придерживал лестницу и советовал:
— Правее. Левый угол выше. Вот так адекватно.
Увидел нас, бросил стремянку — учитель труда чуть не свалился с нее — и сразу спросил Алешку:
— Портреты принес?
На этой доске уже висели фотографии самых лучших наших учеников за много лет. Они прославили сначала родную школу, а потом кто что: кто отечественную науку, кто отечественную культуру, а кто — отечественный бизнес. А над ними, как вдохновители их достижений, должны расположиться портреты педагогов.
Бонифаций выхватил у Алешки свернутые в рулон портреты, и мы поскакали за ним в учительскую. Там еще никого не было, и Бонифаций стал раскатывать на столе непослушные листы. Начал их рассматривать.
Портреты удались. Алешка нарисовал наших учителей очень точно, узнаваемо и ехидно. С подковыркой. Это были скорее не парадные портреты, а шаржи и карикатуры.
Первым Бонифаций с улыбкой разглядывал себя. Алешка изобразил его в виде льва из мультика, в полосатом цирковом трико и с гривой волос. Наш Бонифаций на песчаном морском берегу жонглировал кольцами, на которых были написаны названия наших школьных спектаклей, которые он поставил.
Славно, — оценил Бонифаций Лешкин труд. — Несколько утрировано, но по существу верно. И, надо объективно признать, Алексей, что лысина у меня уже гораздо эффектнее, чем прическа.
Я сейчас исправлю, — с готовностью пообещал Алешка. — Хотите, я вам две лысины нарисую? Мне для вас не жалко.
Потом, — поспешно отказался Бонифаций. — Немного покрасуюсь. Я здесь совсем такой, как в молодости.
Он отложил в сторону свой портрет и стал рассматривать портрет завуча Аллочки. Аллочка летела по школьному коридору в ступе и выметала из классов двойки помелом.
— Обидится? — спросил Алешка.
— Не думаю. Я бы не обиделся. Следующий портрет он рассматривал еще
дольше. На рисунке был изображен очень похожий на себя директор школы Семен Михайлович, только почему-то с роскошными усами, на коне и с саблей.
Тут есть вопрос, — задумчиво произнес Бонифаций.
Тут много вопросов, — прогремел за его спиной голос директора. — Зачем усы, почему на коне, против кого сабля?
Я так вижу, — холодно объяснил Алешка.
А чего там видеть? И так все понятно. Директора звали Семен Михайлович (как героя Гражданской войны Буденного), и он часто садился на своего любимого конька: «Я из вашего дикого эскадрона сделаю образцовую часть! Смирно!»
Вот что, Игорь Зиновьевич, — сказал директор. — Вы этот портрет на доску-то не вывешивайте. Нескромно как-то. Давайте-ка повесим его в моем кабинете. Он будет напоминать педсоставу о трудовой дисциплине. Согласны?
Отчасти, — уклонился Бонифаций. — Мы повесим его в кабинете после праздника. А сейчас доска без руководителя, знаете, это как-то… Неадекватно.
Директор махнул рукой, как шашкой, и скрылся в кабинете. Где еще не висел для дисциплины его боевой портрет.
И тут с замиранием сердца я увидел, что Бонифаций взял в руки портрет Татьяны Львовны. Я уже созерцал его в ящике Алешкиного стола. И он произвел на меня жуткое впечатление своей беспощадностью.
Алешка нарисовал очень здорово — типичная красавица Мальвина. И чудные локоны, и алые губы, и румяные щеки. Только вот вместо живых человеческих глаз Алешка… пришил мамины белые пуговицы. Это было страшно по своей выразительности. У педагога, который живет и работает с детьми, вместо глаз, которые должны все видеть, понимать и светиться любовью к детям, — тупые белые пуговицы. Сквозь которые ни в сердце, ни в голову ничего не пройдет. Никакие чувства и мысли.
— Символично, — как-то туго, с напрягом проговорил Бонифаций, дрожащей рукой отстраняя от себя портрет. — А ты, оказывается, жестокий человек, Алексей. Мстительный. Я за тобой этого не знал.
Я — объективный, — сказал Алешка. — Кто меня не любит, того и я не люблю.
Талантливо, конечно, — продолжил задумчиво Бонифаций, — но совершенно невозможно. Надо как-то помягче.
А я был согласен с Алешкой — он не мстил, он, как мог, восстанавливал справедливость. И я постарался смягчить ситуацию:
Вообще-то, Игорь Зиновьевич, не надо ничего переделывать. Татьяна Львовна у нас недавно, она еще не заслужила свое место на Доске почета.
Правильно, — сказал Бонифаций. — Мудро. Не будем вывешивать ее портрет в наших славных рядах…
А подарим ей. На день рождения, — серьезно сказал Алешка.
Бонифаций фыркнул и шутливо дал ему подзатыльник. Алешка в ответ шутливо зарыдал. Они понимают друг друга. Хотя вслух этого не говорят.
Зазвенел звонок. Я пошел в свой класс, Алешка и Бонифаций — в свой (Бонифация временно закрепили за третьим «Б»).
После уроков Бонифаций собрал наш театральный коллектив на генеральную репетицию праздничного водевиля под названием «Чему вы нас учите?». В этом водевиле каждый — ученик и учитель — играл самого себя. Было очень весело. На репетицию даже Мальвина пришла.
Она не только пришла, она даже погладила Алешку по голове — у него глаза на лоб полезли — и спросила ласково:
— Алик (так и сказала!), а твой папа сегодня когда придет домой? Я хотела с ним побеседовать.
Алешка чуть не икнул от неожиданности. Но справился с собой и вежливо ответил:
Сегодня рано, Татьяна Львовна. Она улыбнулась.
Сегодня в полтретьего ночи. Она нахмурилась.
А завтра?
Завтра поздно, Татьяна Львовна. Рано утром.
Вот я утром и зайду.
Вот тут Алешка икнул. Не справился с собой.
На репетиции мы задержались довольно долго. Алешка вскоре умотал, но дома его еще не было.
Он ворвался как раз тогда, когда я сел за уроки. Да, я многому выучусь за эту четверть!
Дима! На старт! Он купил вот такую кость! — Алешка раскинул руки в стороны. Получилась берцовая кость бронтозавра.
Кто купил кость? Кому?
Игоряшка! Абреку! Чтобы его отманить от музея! Понял? Операция начинается! Едем в Малеевку!
Да, дела пошли серьезные. И опасные. Я подумал и засунул за пояс наш пистолет. Папа подарил. Он совсем как настоящий. Только стреляет холостыми патронами. Но зато тяжелый. Как слесарный молоток.
Как ты думаешь, Дим, зачем Мальвине наш папа понадобился?
Попросить чего-нибудь.
А чего у него просить? Новые шторы для класса? У него их нет. У него только пистолет есть да наручники.
А это мысль! Еще далекая, но уже реальная.
— Может, ее оштрафовали? Или права отобрали?
Но, по правде сказать, меня сейчас интересовало совсем другое.
Я стал анализировать. Я вспомнил — конфликт между Мальвиной и Алешкой начался, когда она грубо отозвалась о работе милиции. Алешка вспыхнул — он прекрасно знал, какая нужная, трудная и опасная работа у папы. И у всех его сотрудников. А Мальвина злится на милицию. Значит, конфликт этот гораздо глубже — он выходит за рамки личных отношений. Здесь уже пахнет конфликтом с Законом.