Страница 2 из 10
«Семейные саги» пользовались огромным успехом у исландцев — ведь они хранили память о событиях, происшедших в недавнем прошлом с их предками, и воспринимались как истинные свидетельства. Описываемое в сагах происходило в местности, хорошо известной каждому, кто их читал или слушал, и тем самым усиливался «эффект присутствия», ибо люди, с живейшим интересом воспринимавшие содержание саг, нередко населяли те же хутора и усадьбы, пасли стада на тех же лугах и ходили теми же тропами, что и герои саг.
Правда и вымысел сплетаются в сагах в тугой узел, который в большинстве случаев едва ли способна развязать исследовательская мысль современного историка. Независимо от того, в какой мере сага сохраняет сведения о подлинных фактах жизни исландцев X–XI вв., она представляет собой ценнейший источник для понимания мировоззрения и системы ценностей исландцев времени записи саг[4]. Подчеркну еще раз: ни один другой памятник средневековой словесности не приближается в такой мере к изображению жизни простолюдина.
Включению саг в сферу, рассмотрения историко-антропологических проблем долгое время препятствовали методологические установки так называемой «исландской школы» в скандинавистике. Ученые этого направления, сложившегося в 30-е годы и сохраняющего свое влияние до сих пор, видят в сагах плод индивидуального художественного творчества, в принципе ничем не отличающегося от творчества современных новеллистов. Из этой общей установки проистекал отказ от попыток увидеть в «семейных сагах» исторические источники. Соответственно, до самого недавнего времени саги оставались преимущественно предметом литературоведческого и лингвистического анализа[5]. Особое внимание исследователи уделяли поискам свидетельств о влиянии на сагу латинской литературы континентальной Европы, причем это воздействие явным образом преувеличивалось[6]. Собственно, лишь в 70–80-е годы стало складываться новое, историко-антропологическое, направление в скандинавистике, которое ставит перед собой цель объединить филологический анализ с изучением историко-культурной ситуации, породившей сагу. Не принимая ее содержание за прямое отражение действительности и учитывая жанровые особенности этих прозаических произведений, новое направление стремится раскрыть картину мира исландцев эпохи записи саг. Многие конкретные факты, в них сообщаемые, рисуемые в них ситуации и тем более речи, произносимые героями саг, могли быть фиктивны, но вместе с тем необходимо иметь в виду, что в родовой саге находила отражение жизнь исландцев X–XI столетий, как она мыслилась их потомками в XIII в.[7] «Остров антропологии» (Island of Anthropology, 1990) — таково название книги датской исследовательницы К. Хаструп, в которой охарактеризованы возможности, открываемые древнеисландскими источниками для историко-антропологического изучения. Эти возможности поистине неисчерпаемы.
Предметом моего анализа будут два сочинения, принадлежащие к жанру саги, — «Прядь о Торстейне Побитом Палкой» и «Сага о Храфнкеле Годи Фрейра». Эти повествования рисуют события, происходившие в восточной части Исландии. Оба эти произведения ни в коей мере не обойдены вниманием скандинавистов, они неоднократно изучались под разными углами зрения и даже послужили предметом научных дебатов. В частности, на их материале обсуждались вопросы об изменении героического идеала в древнеисландской словесности, об источниках, возможно, использованных при их составлении, господстве в них вымысла и т. д.[8] Здесь не место рассматривать эти дискуссии, относящиеся скорее к истории литературы, нежели к проблематике социальной истории. Я хотел бы сосредоточиться на вопросе о том, какое преломление нашли в указанных текстах процессы социальной динамики.
Начнем с анализа «Пряди о Торстейне Побитом Палкой»[9]. Термин «прядь» (þáttr) прилагался к небольшим по объему повествованиям, которые нередко входили в более обширные саги (обычно — в саги о норвежских конунгах), вплетаясь в их текст, подобно тому, как нити вплетаются в канат. В отличие от большой саги, где фигурирует множество действующих лиц, в «пряди» их всего несколько и события, в ней описываемые, выстраиваются последовательно, без отступлений. Иными словами, сюжет «пряди» более прост по сравнению с сюжетом саги. Характерную черту рассматриваемой нами «пряди» составляет то, что значительную долю ее текста занимает прямая речь персонажей.
Как и в других сагах, повествование в интересующем нас сочинении образовано серией эпизодов, разделенных между собой промежутками времени разной длительности. Автор выделяет из потока времени одни только значимые для развития сюжета сцены, отсекая все остальное как не относящееся к сути дела. Фабула «Пряди о Торстейне Побитом Палкой» в основном сводится к конфликту между двумя персонажами — Торстейном, сыном Торарина, живущим в Солнечной Долине, и Бьярни, сыном Бродд-Хельги[10], владельцем Капища, могущественным годи[11], предводителем и жрецом.
О Торстейне сказано, что он сам вел свое хозяйство, разводя коней. Отец его в прошлом был «великим викингом» (rauðavíkingur)[12], что, впрочем, еще не свидетельствовало о его могуществе или богатстве: Торарин в молодости принимал участие в заморских экспедициях, но теперь он был стар и почти вовсе ослеп. Из «пряди» явствует, что у Торстейна не было других родственников помимо отца. Хозяйство его было невелико, и он, по-видимому, не имел рабов или работников. Напротив, под властью Бьярни было немало людей, признававших его верховенство; в его усадьбе жили рабы и наемные работники свободного происхождения. Среди последних упомянут конюх Торд, который «был очень задирист и всем давал почувствовать, что он работник у большого человека (ríkisma
Во время боя коней (таково было излюбленное развлечение исландцев[13]) Торд, видя, что его конь плохо кусается и сдает перед конем Торстейна, ударил палкой коня последнего. Торстейн в свою очередь нанес удар коню Торда и обратил его в бегство. Тогда Торд якобы невзначай задел Торстейна шестом, повредив ему глаз. То было несомненное и намеренное оскорбление, но Торстейн предпочел не придавать ему значения и считать полученный удар случайностью; он просил присутствовавших ничего не говорить его отцу.
Однако исландцы отличались крайней чуткостью к оскорблениям, как физическим, так и словесным, и с тех пор к Торстейну привязалось прозвище «Побитый Палкой» (stangarhögg).
Спустя некоторое время старик отец прослышал об обиде, которую хотел было скрыть от него Торстейн, и обвинил его в трусости. С этого момента удар палкой, нанесенный ему Тордом, уже не мог долее расцениваться Торстейном как случайность. Он немедленно отправляется в усадьбу Бьярни и, повстречав Торда, спрашивает его, намеренно или ненароком нанес он ему удар прошлым летом, и требует компенсации. В ответ он слышит: «Ежели у тебя две глотки, пускай язык мелет в каждой свое и пускай в одной зовет, если хочешь, случаем, а в другой — умыслом. Вот и весь выкуп, который ты от меня получишь!» Торд явно намекает на то, что Торстейн, струсив, предпочитает обратить злой умысел в несчастный случай. Торстейн, по природе человек миролюбивый, тем не менее не видит иного выхода, как немедленно зарубить Торда мечом. Согласно правовым представлениям того времени, убийство, о котором не было объявлено, считалось злодейским поступком, и поэтому Торстейн, разыскав в усадьбе служанку Бьярни, сказал ей: «Скажи Бьярни, что бык забодал Торда, его конюха, и он будет лежать там, покуда тот не придет». Служанка, однако, сообщила о происшедшем (о том, что, по словам Торстейна, бык забодал Торда) лишь мимоходом, как о незначительном событии.
Бьярни добился осуждения Торстейна на тинге: он был объявлен вне закона, т.е. приговорен к изгнанию. Бьярни, впрочем, более не преследовал его, несмотря на то, что Торстейн не придал никакого значения судебному решению и остался в Солнечной Долине.