Любовная ловушка

Но похоже, ей не придется совершать такой греховный поступок. Голоса женщин постепенно смолкали, словно покрываясь серым туманом, и Ивлин была очень рада этому моменту спокойствия. Острая боль ушла, и гудящее оцепенение покрыло ее бесчувственное тело. Ивлин слышала испуганные голоса женщин, зовущих ее откуда-то издалека, но она позволила своим глазам закрыться, позволила медленному биению сердца убаюкать ее, перенести в мир серого сияния и мягкого белого света. Тихий, прохладный, спокойный мир… и падающий на рассвете снег.

Ивлин опять была в Каледонском лесу. Она отчетливо видела шершавую кору на деревьях, вдыхала аромат лесной подстилки. Наконец она могла вдохнуть полной грудью, заполнить легкие свежим запахом листвы и почувствовать прохладный ветер. Но Ивлин не видела себя. Казалось, будто ее душа покинула тело и теперь летала, бесформенная и невесомая, в сумеречном свете леса.

А снег действительно шел. Миллионы блестящих, как звезды, снежинок нежно падали вниз, но сразу таяли, попав на качающиеся бутоны диких цветов, в обилии покрывавших бесконечным зеленым ковром каменистую насыпь под старым дубом.

На камнях сидела Минерва Бьюкенен. Ее мудрое лицо светилось спокойствием.

– Здравствуй, Ив, – с мягкой улыбкой позвала ее старая женщина. Ее блестящие черные глаза уставились в снежный воздух над ее головой, будто она чувствовала ее присутствие. – Почти конец, не так ли? Я рада, что ты пришла.

Ивлин хотела ответить Минерве. Хотела задать ей так много вопросов в этом тихом, умиротворенном месте, где не было ни боли, ни страха. Но почему-то она не могла издать ни звука. Ветер немного усилился, заставляя снежную завесу под крутым углом бросаться на колышущиеся ветви деревьев.

– Я хочу поблагодарить тебя, Ив, – говорила Минерва. – С тех пор как у меня забрали моего мужчину и ребенка, я отдала себя людям. Всю свою жизнь я отдавала, чтобы не сломаться от горя и не чувствовать пустоту в сердце. Я пообещала Ронану, что сохраню нашу любовь, и рада, что мне удалось это сделать. Я дома, – таинственно продолжила Минерва. – Мой сын знает меня. И он любим. Скоро я стану свободной. – Она опять посмотрела в ее сторону, где кружились снежинки. – Люби его, Ив. Люби их всех. Мы с тобой пришли сюда вдвоем, и каждая из нас, казалось бы, была в полном одиночестве. Но на самом деле это не так. – Она приложила руку к груди. – За каждое твое страдание я втройне воздам любовью. За каждую потерю одарю новым сокровищем. За каждую слезу пошлю две улыбки. – Она остановилась. – Люби их всех. Вместо меня. Я отдала их тебе в ту ночь, когда покинула эту землю. Ты помнишь? Кровь на твоей губе? – Минерва кивнула. – Тебе еще долго будет больно, но… люби их. Каждый из них – это дар.

Вдруг Минерва повернула голову и уставилась куда-то мимо того места, где, как казалось Ивлин, она сейчас находилась. Глаза старой целительницы наполнились любовью – спокойной любовью мудрой женщины.

– А вот и мой друг. Прощай, Ив. Все будет хорошо.

Ивлин вернулась в сознание и закричала так, что кровь чуть не вскипела у нее в жилах. Ее пожирала дикая боль, она горела, а перед глазами было лицо Коналла. Она услышала, как выкрикнула его имя.

Он был нужен ей. Боже, как же он сейчас был нужен ей! Она чувствовала, что сходит с ума от страха и боли…

Боль немного утихла, но вдруг опять накатилась с такой силой, что Ивлин исторгла еще один раздирающий горло крик.

А потом ей на лоб легла прохладная узкая ладонь. На одно мгновение Ивлин показалось, что она сейчас увидит над собой острое лицо Минервы. Но это был ее сын, Дункан.

– Привет, – ласково произнес он. – Я помогу тебе, Ив, ты слышишь меня?

Ивлин удалось кивнуть, а потом она выгнулась для еще одного пронзительного крика. Она хотела умереть.

– Эй, женщина, – отвернувшись от нее, позвал Дункан, – встань позади Ив и возьмись за поясницу. Нам нужно ее приподнять.

Ужас раскаленным жалом пронзил ее разум.

– Нет! – завизжала Ивлин. – Не трогайте меня!

Но она уже чувствовала, что плечи пошли вверх. Ее будто перебросили через порог невообразимой боли, и Дункан опять появился перед ней.

– Мы должны поторопиться. – Он встал на колени между ног Ивлин и положил руку ей на живот. – Ив, давай вдвоем поможем твоему ребенку появиться на свет. Ну же!

– Нет! – Она пронзительно завизжала, когда самая сильная схватка пронзила ее тело, не давая дышать. Ивлин хотела выгнуть спину и вытянуть ноги, но женщина позади нее и Дункан согнули ее, словно тонкий весенний прутик.

– Ради Христа, Ив, тужься! Сейчас!

Ивлин напрягла низ живота. И вдруг ее тело подчинилось ей, и на одно ослепляющее мгновение мир остановился. Она почувствовала ужасное, давление, а потом пустоту. Кровь потоком хлынула из нее, и напряженную тишину разорвали громкие крики.

Женщина сзади отпустила плечи Ивлин, и она упала на спину. Дункан поднял вверх руки. Он держал за ножки мокрого, маленького, безволосого младенца. Положив бесформенную массу красной плоти на ее опавший живот, Дункан приказал женщинам скорее остановить кровотечение, а сам придвинулся к Ивлин. Он взял ее слабые руки и положил в них теплое тельце лежащего на боку ребенка.

– Держи его. Держи своего сына.

Ох, это был мальчик. И он не двигался. Его глаза были закрыты, и дыхание не поднимало хрупкие ребрышки, обтянутые тонкой кожей. Между ее ног устроились две женщины с огромной стопкой тряпиц, водой и травами, но Ивлин не чувствовала, что они там делали.

– Дункан? – воскликнула Ивлин. – Дункан!

– Держи его, – повторил шотландец. Затем он засунул палец в крохотный рот младенца и, наклонившись к нему, изо всей силы подул ему в лицо. Дункан сделал так один раз, потом другой, третий, а затем встряхнул его и похлопал ладонью. – Давай, парень! – крикнул он.

Ивлин закричала от страха, когда увидела, что красная кожа младенца стала приобретать синюшный оттенок.

Вдруг маленькая грудка дернулась, невероятно хрупкая ручонка затряслась, и еле слышное мяуканье сорвалось с голубоватых, опухших губ младенца.

У Ивлин не было никаких разумных объяснений тому, что она сделала после этого. Услышав слабый писк, она выхватила ребенка из рук Дункана и прижала его к груди.

– Детка! – всхлипывая, воскликнула Ивлин. – Услышь маму! Вздохни ради мамы!

Опять раздалось мяуканье, потом послышался кашель и наконец слабый, писклявый плач.

Дункан не выдержал и торжествующе рассмеялся. Он подвинулся повыше и поцеловал в лоб Ивлин и ее плачущего сына.

– Ты сделала это! – радостно воскликнул Дункан и обнял их обоих. – У тебя получилось!

Одна из женщин подошла к ней, держа мягкую шерстяную ткань, и энергично обтерла ею младенца, лежащего на груди Ивлин. Ее тело пульсировало от изнеможения, голова кружилась, но она чувствовала блаженное облегчение и покой. Ивлин погружалась в сон. Взгляд затуманился, очертания предметов стали двоиться.

– Дункан, – прошептала она поверх гладкой головы ребенка, – спасибо тебе.

– Тише, – торопливо прервал ее Дункан. – Побереги силы.

Но Ивлин должна была сказать это на случай, если больше не вернется из того тихого мира, который опять манил ее к себе.

– Я люблю его, Дункан. – Она сделала усилие и посмотрела на своего сына, запоминая каждую крохотную, прелестную черточку его лица, чтобы унести их с собой. – Скажи ему, скажи им обоим.

А потом Ивлин уснула. И на этот раз она больше не боялась.

Коналл сидел перед остывшим очагом в хижине Ронана и смотрел на потухшие, подернутые пеплом угли. Ему казалось, что он видит свое сердце – пустое, забытое, брошенное.

Он уже два дня один жил в хижине. Пробыв с Ланой неделю, он послал ее в город. Она была его матерью, и Коналл, конечно, очень любил ее. Но сейчас, зная о прошлом, о ее ошибках, он едва выносил общество этой несчастной женщины. Он не знал, что ответить, когда та спросила, что же ей рассказать людям в городе. На самом деле ему было все равно, что она им скажет. Они ничего не знали о Дункане с тех пор, как тот вышел из дома Ангуса Бьюкенена. Или он вернется домой со своим двоюродным братом и женой, или не вернется вовсе.