ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ

Пети, Маши и безумной Дуни. О Пете мы знаем только, что он отправился с подрядчиком Никанором, который взял его на поруки; Маша жила в работницах у

Андрея. Что ж касается Дуни, она ушла до солнечного восхода в степь с горбушкой черного хлеба и палкой, которую не переставала убаюкивать, как младенца.

Как только ломти хлеба исчезли -из рук мальчуганов, Волчок сделался тотчас же спокойнее, но, наоборот, мальчики обнаружили больше подвижности и живости.

Они сказали, что побегут в степь за Дуней, и стали звать Волчка; но Волчок слушать не хотел; усевшись на свой крендель, как на резиновый кружок, который подкладывают под себя некоторые господа, он не переставал облизываться и задумчиво смотрел по направлению к хутору.

- Волчок! Волчок! - крикнули снова мальчики. Волчок не трогался с места: внимание его, очевидно, занято было каким-то предметом. Секунду спустя он насторожил уши, вскочил на ноги, отбежал вперед шагов на десять, вытянул шею и залаял.

- Мама, никак кто-то идет!.. - крикнул Костюшка, пускаясь за Волчком.

Братишки также побежали за ним.

- Кому идти? - сказала Катерина, подымая глаза и обращая их к хутору. -

Маше не время: они нынче последний овес подбирают. Погляди-ка, Тимофей, взаправду кто-то пробирается.

Но Тимофей не поднял даже головы, не обернулся. Человек, которого издали увидел Волчок, заметно приближался; он шел, повидимому, очень скоро. Немного погодя мальчики, бежавшие за Волчком, могли даже рассмотреть черты его. Вдруг все трое припустили во весь дух и закричали в один голос: "Ваня! Ваня!.." Катерина бросила наземь лохмотья, встала и, поправляя головной платок, пошла навстречу. Не успела она сделать десяти шагов, как уж человек сошелся с мальчиками и начал целоваться. Тогда Катерину встретили прежде всего широкие губы, которые улыбались от правого уха до левого. Минуту спустя губы эти чмокали уж Катерину в обе щеки.

- Ах, Ваня, Ваня! Вот не чаяла, не гадала! Как же это ты так, батюшка? Ну, здравствуй, родной, здравствуй! Когда ты пришел?

- Да нонче, тетушка Катерина, нонче, - возразил Иван, раздвигая еще шире свою улыбку, - нонче! Пришел на хутор, спрашиваю о вас; говорят: четыре версты…

Эвна, думаю, только-то! не пуще устанешь! что ждать-то? думаю. Уж оченно добре вас повидать хотелось… Струмент отдал мужичку на хуторе, а сам к вам. Оченно уж обрадовался, тетушка Катерина!.. Ведь вы мне как родные… знамо, обрадуешься!

Во время этого разговора, прерывавшегося радостными криками мальчиков и лаем Волчка, подскакивавшего к самому локтю гостя, Катерина и Иван успели подойти к мазанке. Лапша не тронулся с места; он только приподнял голову и говорил расслабленным голосом: "здравствуй, Ваня, здравствуй". Но Ивану и этого было достаточно; он бросился обнимать и целовать Лапшу с таким усердием, что, казалось, губы его видимо припухали.

- Что с тобой, дядюшка Тимофей? - вымолвил Иван, заметив наконец, с какою холодностью Тимофей отвечал ему на все его приветствия, - может статься, я в чем помешал тебе?

В ответ Лапша замотал головою и закашлялся.

- Что-то опять на грудь стал все жаловаться, - подхватила Катерина, - нездоровится все… Вот уж две недели так-то мается…

- О-ох! - простонал Лапша, - что уж тут!.. Пришло, стало, время… умирать надыть, Ваня…

- Вишь, отмены никакой в нем нетути, - перебила жена, стараясь улыбнуться,

- все жалуется да пустое городит. Умирать! Рано собрался!.. С чего умирать-то?.. С нами еще поживешь…

- Нет… - проговорил Лапша, опуская бессильно голову, - нет… чую, смерть близко, помереть надо…

- Знамо, всем умирать надо; смерти-то никто не минует, да только говорить-то о ней, вперед-то загадывать не годится; все это во власти божией. Подь, порадуйся лучше дорогому гостю, что пришел… Ах, Ваня, Ваня! - заключила Катерина, похлопывая его по плечу.

Ваня, поощренный этою новой лаской тетушки Катерины, снова бросился обнимать ее и целовать до опухоли. Как только Катерина пришла в себя, первый вопрос ее был, разумеется о Пете. О мальчике до сих пор не было ни слуху, ни духу; но

Иван просил Катерину не сомневаться: Герасим Афанасьевич лично сообщил ему, что объявление о пропаже мальчика давным-давно послано куда следует, - мальчик непременно отыщется. Но так как все это мало утешало Катерину, Иван поспешил развлечь ее другими новостями из Марьинского. Все обстоит пока благополучно: господа уехали; кузнец Пантелей приказал долго жить; сгорел - не от огня, сгорел, сказывали, вина много перепил; по воскресным дням, как и прежде, перед амбарным навесом собирается хоровод, в котором больше всех отличаются востроглазая бабенка да Матрена; скотница Василиса живет ни на что не похоже, обворовывает господ без милости; но управитель не смеет сменить ее: сама барыня приставила ее к должности и велела даже прибавить ей по два пуда месячины.

Рассказывая обо всех этих новостях, Иван точно черпал их из дверей мазанки, куда то и дело забегали маленькие глаза его. Катерина, подумав, что глаза Вани устремляются с такою жадностью на коровай, лежавший на столе и который можно было видеть в раскрытую дверь, поспешила войти в мазанку; немного погодя она вынесла гостю добрый сукрой хлеба и молока; все это принято было Иваном с великой благодарностью: аппетит столяра вполне соответствовал размеру его рта; завтрак исчезал с неимоверного быстротою.

- Ну, Ваня, расскажи мне, родной, как же ты жить-то станешь? - промолвила

Катерина, весело поглядывая на гостя и вместе с тем покачивая головой с озабоченным видом. - Вот мы здесь, почитай, уж месяц живем, а нет того, чтоб слышали, надобность есть по рукомеслу, по твоему… Надо все это обсудить; ты не алаберный человек, сам рассудить можешь: надо жить чем-нибудь; надо также об оброке подумать…

В настоящую минуту Иван думал только, казалось, о двери мазанки. Так как он был столяр, то в этом ничего и не могло быть удивительного.

- Как же, как же, тетушка Катерина, я уж об этом обо всем непременно рассудил. Так, знамо, нельзя… Оброк и все такое… - возразил Иван. - Вот маленько осмотрюсь, узнаю, какие такие здесь помещики, и всех обойду, тетушка Катерина… всем рамы там или столы, комоды - все это я могу… А здесь работы не будет, в город пойду: город, сказывали мне на хуторе, верст сорок…

- То-то же, родной, надо за дело приниматься, - сказала Катерина, - побудь с нами денек-другой, да с богом! Ты, я знаю, сам проклажаться не любишь… Что на мазанку-то на нашу смотришь - ась? аль понравилась? Вишь как устроились… хорошо, что ли?

- Да, хорошо, тетушка Катерина… хорошо; крепкие должны быть стены-то, да и крыша того… да!.. Слышь, тетушка, - примолвил Иван с меньшей рассеянностью,

- слышь, что ж это я не вижу… где ж у вас… Дуня-то?..

- А в луг ушла, родной… ушла до солнца… Все попрежнему, такая же смирная; а нет этого, чтоб в разум входила… нет… такая же…

- Ну, а где ж Маша-то? - спросил Иван, сдерживая улыбку, которая, несмотря на старания, рассекала пополам добродушное лицо его.

Катерина объяснила, где была Маша. По поводу дочери она распространилась об Андрее и жене его. Она с первых же слов умела, видно, возбудить к ним сочувствие