ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ

- Чего ты, Яков Васильич?.. - спросил мужик.

- Поди-ка, поди-ка к старосте-то… он ти даст!..

- А что?

- А то же, шею накостыляет - вот что!

И Яков Васильевич, воображение которого мигом нарисовало сцену, как староста костыляет мужичью шею, снова засмеялся.

- Да за что ж? - спросил мужик, распяливая глаза.

- Зачем привел мальчика-то - а? - вымолвил Яков Васильевич, переменяя тон, - чем бы прогнать его скорей с нашей земли, а ты обрадовался, взял да привел.

Ах ты, шушера, умная голова!

- Да как же? ведь велено…

- Что велено-то- а? что велено? Ведено бродяг ловить - так, - проговорил

Яков Васильевич, прикладывая ладонь к губам, причем выражение горького вкуса снова скривило лицо его, - ну, хорошо; поймал бродягу на своей земле, значит, вести надо к становому на фатеру; значит, расспросы пойдут, допросы; значит, расходоваться надо - вот что ты наделал теперича. Ну, ступай к старосте, ступай… он ти спасибо скажет, ступай!..

Мужик быстро выпустил Петю, который ничего не понимал из того, что говорилось. Несмотря на голод, он думал, как бы поскорее убежать из деревни.

- Ступай, ступай… скорей… вот я ти! у! у-у!.. - вскричал вдруг мужик, напускаясь на мальчика; но Яков Васильевич остановил его.

Он снова приложил руку к губам, но вместо обычного выражения горечи лицо его оживилось вдруг необыкновенною веселостью.

- Погоди, - сказал он, - постой! Знаешь, Федул, пошлем его к Лыскову…

Не дожидаясь возражения, Яков Васильевич подозвал Петю и, едва сдерживая смех, сказал ему:

- Слышь, мальчик, вишь вон крайнюю избу? Ступай туда; собак нет; небось не укусят; повернешь за угол, увидишь направо барский дом… крыльцо такое будет.

Барин тебе всего даст, знатно накормит. Смотри не сказывай: мы-де послали, скажи: сам, мол, пришел; скажешь: мы послали - мы тогда оба, как ты пойдешь из деревни, то оба так-то тебя высечем, и-и… больно высечем!.. Ну, пошел скорей… ступай!..

Тут уж Яков Васильевич не мог долее владеть собою и, не дав Пете отойти десяти шагов, залился веселым смехом.

- Смотри, Яков Васильич, - сказал мужик, оправляясь от смущения, - проведает Лысков, добре осерчает.

- Вот! что за важность! пускай серчает! - возразил Яков Васильевич, и когда воображение нарисовало ему, как серчает Лысков, он снова засмеялся. - Поделом ему, - подхватил он, - помнишь, летось напал он на своей земле на пьяного мужика; покажись ему, мужик-то помер; он возьми да на нашу землю скорей и снес его. "Нате, мол, вам, отделывайтесь, как знаете!" Ладно! А мы теперь ему бродягу всучили - пускай возится с ним да везет к становому!.. Эк, брат Федул, что ты сдуру-то наделал!..

А ведь надо бы, по-настоящему, с тебя на табак… право, надо б.

Во время этого разговора Петя успел повернуть за угол. Ему во всяком случае нельзя было миновать этой второй улицы, чтоб выбраться из деревни. Улица такая же была маленькая, как первая; разница заключалась в том, что посреди ее, ни к селу ни к городу, возвышалось какое-то неуклюжее здание - не то сарай, не то кухня, не то простая изба; перед зданием находился барский домик, о котором говорили ему; позади здания саженях в двух красовался другой очень чистенький барский домик.

Деревушка принадлежала трем владельцам: помещику Бабакину, помещику Лыскову и девице Тютюевой. Бабакин никогда не жил в деревне; Лысков и девица Тютюева проживали здесь безвыездно и считались в околотке непримиримейшими врагами.

Девица Тютюева отличалась сентиментальностью, свойственною ее полу в известном периоде жизни: она любила сидеть вечерком у окна и смотреть, как возвращаются барашки с поля; этого было довольно, чтоб Лысков, которому, как нарочно, принадлежала земля перед окнами Тютюевой, поспешил заслонить ей улицу вышепомянутым зданием… Но всего не перескажешь. Внимание Пети приковано было домиком, глядевшим на улицу. На крыльце сидел средних лет господин с черномазой физиономией, хотя без особенного выражения. Он был в халате, пил чай и курил трубку. За спиною его стоял лакей с прищуренными глазами и оплывшим, жестоко скучающим лицом.

- Что это за мальчишка? Эй, мальчик! мальчик! - крикнул господин в халате

(который был не кто другой, как помещик Лысков), - эй, мальчик… Митька! (тут обратился он к лакею, стоявшему за спиною) Митька, что это за мальчик? - а? Поди сюда, мальчик!.. Митька! (он снова обратился к лакею) Митька! зови его…

- Эй ты! ступай сюда… - неохотно заголосил Митька, высовываясь вперед.

Петя взглянул на длинные ноги лакея и понял, что бегство невозможно. Он робко подошел к крыльцу. За исключением случая, когда он встретил на пароме

Белицыных, ему никогда не приводилось разговаривать с господами: он сильно оторопел.

- Ты чей? - спросил Лысков, прихлебывая чай, - что на меня так глаза-то выпучил - а?.. Митька, что он на меня глаза таращит - а? Ты, может, на хлеб смотришь - а? - обратился он снова к мальчику, - тебе белого хлебца захотелось?..

Ну, на, на! - заключил Лысков, бросая ломоть.

При этом Петя забыл страх; он с жадностью схватил ломоть и принялся есть.

Лысков, которого, повидимому, забавляло обжорство мальчишки, бросил ему второй ломоть.

- Митька! - сказал он, - трубку!

- Да полно вам, сударь, курить-то; вы и то все бесперечь!.. Только встали, а уж пятую никак выкуриваете…

- А что, табак весь? - с беспокойством спросил Лысков.

- Табаку много; я так говорю: много оченно курите - не годится! - проговорил Митька.

- Не разговаривай, не терплю! ступай! - крикнул Лысков. Митька неохотно принял чубук с наконечником из красного сургуча и, бормоча что-то под нос, удалился. Помещик между тем, видя, что Петя съел второй ломоть, подал ему третий, за который мальчик так же охотно принялся, как за первый. Полминуты спустя явился

Митька, сильно потягивая из чубука и беспечно пуская струи дыма во все стороны.

- Вот, сударь, вы тут потешаетесь, - вымолвил он, подавая Лыскову почти выкуренную трубку, - хлебом еще кормите его… вы бы лучше спросили, откуда; может, бродяга какой-нибудь…

- Как бродяга?..

- А какие обыкновенно бывают, что без пачпорта шляются…

- Ты откуда?.. откуда ты?.. Митька, спроси его, откуда он, - заговорил

Лысков, обнаруживая вдруг суетливость.

- Что ж ты молчишь? Слышь, барин спрашивает, откуда? - крикнул Митька.

- Я не знаю… - пролепетал испуганный мальчик.

- Куда ты идешь - а? куда? - крикнул в свою очередь Лысков.

- Не знаю, - сказал Петя, думая уже броситься в ноги и просить пощады.

- Вот то-то же и есть, сударь! - произнес Митька с заметным самодовольствием, - а еще хлебом кормить изволили!.. Вот теперича извольте хлопотать, извольте вести его к становому: их ведь представлять велено…