Страница 7 из 84
Цвет дрожек мало меняется. В основном дрожки цвета вороньего глаза, и по основному тону идет сетка из голубых или зеленых (цвета русской зелени) нитей накрест с зелеными же нитями цвета неспелого яблока. Но каков бы ни был этот сетчатый оттенок, фон всегда остается темным.
Сиденье обито сафьяном или сукном темных тонов. Под ногами — персидский ковер или мокет [21]. У дрожек не бывает фонаря, и ночью повозка несется, не освещая дороги двумя фонарями спереди, этими путеводными звездами, обычными спутниками карет. Прохожему приходится остерегаться, а кучер кричит: «Поберегись!» Право, не придумать более красивой, ласкающей взгляд, более легкой повозки, чем этот изящный экипаж, который, кажется, можно поднять рукой, словно он сделан каретным мастером царицы Меб.
Эта ореховая скорлупка запряжена великолепной лошадью, которая в мгновение ока перескочила бы с нею через барьер. Нетерпеливо и нервно пританцовывающий на месте, этот знаменитый орловский рысак, возможно, стоил хозяину до шести тысяч рублей. Он серо-стальной масти, с богатой гривой, серебристым хвостом, словно припудренным слюдяными блестками. Могучий кучер с большим трудом сдерживает лошадь, которая топчется и бьет копытом по мостовой.
Лошадь вся видна за оглоблями: никакая путаница сбруи не мешает любоваться ее красотой. На нее надето несколько легких, не шире сантиметра нитей кожаных уздечек, соединенных между собою серебряными или позолоченными маленькими украшениями, они не стесняют, не закрывают ее и не скрывают совершенства ее форм. Оголовье уздечки покрыто металлическими чешуйками, туда не вделывают тяжелых шор, которые, словно черные «ставни», закрывают самую что ни на есть лошадиную красоту — ее расширенный, полный огня зрачок. На голове лошади изящно пересекаются две серебряные цепочки. Уздечку делают из кожи, не желая холодным железом портить впечатление от изящных оглобель. Простой уздечки достаточно, чтобы править благородным животным. Легкий и гибкий хомут — единственная часть упряжки, соединяющая лошадь с повозкой, ибо у русских упряжек нет постром. Прямо к хомуту прилажены оглобли, затянутые ремнями, много раз закрученными на оглоблях, но без узлов и петель, без единой металлической пряжки. На месте соединения хомута и оглобель теми же ремнями затянуты веревки деревянной дуги, изгибающейся над загривком лошади, точно ручка корзины, у которой хотят сблизить концы. Эта несколько отклоненная назад дуга служит для поддержания расстояния между хомутом и оглоблями, чтобы последние не поранили животное. К дуге подводят ремешки, служащие для взнуздания лошади.
Оглобли прикреплены не к самой повозке, а к оси передних колес, которая торчит наружу дальше ступиц и проходит сквозь тонкую деревянную часть, закрепленную внешней чекой. Для большей крепости помещенная с внешней стороны постромка соединяется с системой хомутовых ремней. Такой способ упряжки позволяет передним колесам легко крутиться, так как тяга приходится на концы оси, как на рычаг.
Вот, может быть, слишком подробное описание дрожек. Но чего стоят расплывчатые описания? Возможно, парижским или лондонским спортсменам нелишне будет узнать, как сделаны и запряжены дрожки санкт-петербургских любителей конного спорта.
Так! Я же не говорил о кучере. Между тем русский кучер — это очень характерный персонаж, и в нем в полной мере проявляется местный колорит. Плотно сидящая на голове шапка, длинный синий или зеленый кафтан, застегнутый под левой рукой на пять крючков или пять серебряных пуговиц, собранный складками по бокам и затянутый черкесским поясом с золотыми нитями, открытая мускулистая шея, широкая окладистая борода, вытянутые, держащие вожжи руки — нужно признаться, торжественный и величественный вид! Чем кучер толще, тем больше ему положено жалованья. Случается, что, начав работать худым, он просит надбавки, если потолстеет.
Дрожками нужно управлять обеими руками, поэтому кнута не существует. Лошадь по голосу кучера понимает, когда ей нужно ускорить или убавить ход. Как испанские погонщики мулов, русские кучера то нахваливают, то ругают лошадь. То они с очаровательной нежностью перебирают уменьшительные эпитеты, то ругаются последними словами, да так живописно-чудовищно, что, послушный современному чувству меры, я не решаюсь здесь переводить их речи. Впрочем, президенту де Броссу ничего не стоило бы это сделать. Если лошадь, когда не нужно, замедлит шаг или взбрыкнет, легкого удара вожжами по крупу достаточно, чтобы догнать ее быстрее или приструнить. На улице кучера предупреждают вас криком: «Берегись!.. Берегись!» Если вы, предположим, замешкаетесь, кучер говорит лошади, с силой делая на словах ударение: «Берегись! Стой!» Из чувства собственного достоинства кучера высокопоставленных особ никогда не повышают голоса.
Но вот молодой господин садится в карету. Лошадь берет с места крупной рысью. Со стороны можно подумать, что лошадь танцует, а не бежит, но этот кокетливый ход рысью нисколько не снижает скорости.
Иногда в дрожки впрягают еще одну лошадь, которая называется пристяжной. Она идет галопом на единственной внешней уздечке, в то время как коренник идет рысью. Трудность заключается в том, чтобы оба разнородных хода лошадей объединить в равномерное движение повозки. В пристяжной лошади, которая как бы резвится возле упряжки и лишь из удовольствия увязалась за коренной лошадью, есть что-то веселое, свободное и изящное, и нигде больше вы не увидите ничего подобного.
Дрожки городские схожи своим устройством с господскими дрожками, разве что последние отличаются изысканностью формы, более тщательной отделкой и свежестью окраски. Городскими дрожками правит извозчик в голубом более или менее чистом кафтане с номером, выштампованным на медной дощечке, подвешенной на кожаном ремешке и ловко отброшенной за спину, чтобы сзади пассажир мог всегда ее видеть. Упряжка та же, и украинская лошадка, хоть и невысоких кровей, бежит от этого ничуть не медленнее. Есть еще и самые старинные, и самые типично русские длинные дрожки. Это всего лишь скамья, покрытая сукном, укрепленная на четырех колесах. На нее нужно садиться верхом или как в женское седло — боком. По улице там и сям проезжают дрожки, или упряжки стоят по углам улиц и площадей перед деревянными кормушками с овсом или сеном. В любой час дня и ночи в каком бы то ни было месте Санкт-Петербурга достаточно крикнуть два-три раза: «Извозчик!» — и галопом к вам бросится эта маленькая, неизвестно откуда возникшая повозка.
Двухместные кареты, берлины, коляски беспрерывными потоками едут вниз и вверх по проспекту. Не отличаясь ничем характерным, они в общем кажутся сделанными на английских или венских фабриках. Очень часто они запряжены великолепными лошадьми и несутся во весь дух. На кучерах кафтаны, а иногда рядом с кучером сидит человек, некто похожий на солдата в медной каске, на макушке которой шарик вместо вымпела, как на гребне военной каски. Эти люди одеты в серое пальто, воротник которого обшит красными или голубыми лентами, указывающими на чин их хозяина — генерала или полковника. Привилегией иметь солдата рядом с кучером пользуются только кареты посольств. А вот этот экипаж запряжен четырьмя лошадьми, одна из которых — подседельная. На ней едет оруженосец в старинной ливрее, держа прямо в руке большой хлыст. Это карета архиепископа. Когда она проезжает, архиепископ благословляет народ. К вихрю изящных карет примешиваются самые простецкие телеги. Дичайшая грубость бок о бок соседствует здесь с самой высокой цивилизацией. В России часто видишь такие контрасты. Роспуски, состоящие из двух бревен, положенных на оси колес, где колеса закреплены грубым деревянным, вбитым прямо в ось клином, едут впритык с быстрой, сияющей лаком коляской. Упряжь та же, что и у дрожек, только более широкая, раскрашенная на удивление дуга заменяет обычную легкую дугу. Веревки заменяют тонкие кожаные ремешки, и мужик в тулупе или военной шинели сидит на роспусках среди свертков и тюков. Что касается лошади, то ее клокастая шерсть никогда не знала скребницы, и она трясет на ходу висящей до земли облезлой гривой. Этими повозками пользуются для переездов с квартиры на квартиру. При помощи досок их можно расширить, и мебель едет на них ножками вверх, туго стянутая веревками. Далее стог сена, кажется, идет сам собой: его тащит кляча, которую он почти совсем закрывает. Таким же образом медленно проплывает бадья с водой. Быстро проезжает телега, не обращая внимания на встряски, — на ее досках без рессор страдает офицер. Куда он едет? За пять-шесть сотен верст, а может быть и еще дальше, на окраины империи, на Кавказ или в сторону Тибета. Не все ли равно! Но будьте уверены в одном: эта тележка (другого названия ей невозможно придумать) все время будет мчаться во весь опор. Только бы два передних колеса крутились — этого достаточно.