Путешествие в Россию

Пришло время возвращаться на постоялый двор, следуя примеру слетавшихся к гнездам ворон. Небо медленно угасало. Еще прозрачная темнота окутывала предметы так, что контуры их исчезали, но сами они оставались видимыми, совсем как на замечательной виньетке из иллюстраций к Данте, сделанных Гюставом Доре, где художник так превосходно отразил поэзию сумерек.

Перед тем как лечь спать, я постоял немного на балконе, чтобы выкурить сигару (в России запрещается курить на улицах) и полюбоваться на великолепное небо, яркие звезды которого напоминали мне небо Востока.

Никогда в небесной ночной синеве я не видел такого множества звезд. На неизмеримую глубину эта пропасть, словно солнечной пылью, была усеяна звездами. Млечный Путь с поразительной четкостью вычерчивал свои серебряные изгибы. Казалось, глаз различал в этом струении космических веществ движение звезд и рождение новых миров. Представлялось, будто туманности неким усилием рассеивались на составные части и концентрировались в звезды.

Изумленный этим восхитительным зрелищем, коему в этот момент я, может быть, был единственным свидетелем, ибо человек лишь с большой умеренностью использует данную ему привилегию «нести голову высоко и смотреть на небо», о которой говорит Овидий, я отдался бегу ночного Времени, забыв о том, что вставать надо было на заре. Наконец я вернулся в комнату.

Несмотря на изобилие белья, о чем меня уже заранее предупредил чудовищный инвентарный номер на салфетке в столовой, на кровати была только одна простыня размером с маленькую скатерку, которая при любом движении во сне, безусловно, должна была соскользнуть. Но, не будучи из тех, кто вздыхает по поводу своих гостиничных несчастий, я философски завернулся в шубу на широком кожаном диване. Такие диваны повсюду встречаются в России и своим удобством заменяют, а кстати, и объясняют недостатки кроватей. Впрочем, это избавило меня от утреннего одевания, лунатических движений, сонной поспешности, которые я отношу к числу самых больших дорожных неприятностей.

Стоило мне появиться у выхода из гостиницы, как ко мне во весь опор устремились дрожки, а за ними, стараясь их перегнать, множество других. Русские кучера никогда не пропускают случая устроить это маленькое развлечение. Подъехав почти одновременно, они со смешным многословием, но без грубости и вспыльчивости начинают спорить друг с другом из-за клиента. После того как клиент сделает выбор, остальные галопом разъезжаются в разные стороны.

На берег Волги я был доставлен всего за несколько минут. Дощатый спуск вел к пристани, где, выбрасывая клубы белого дыма, пыхтел пароходик «Русалка», с нетерпением ожидавший момента, когда поднимут якорные цепи. Опоздавшие в сопровождении носильщиков, таща свои сумки с ночными принадлежностями, поспешно прошли сходни, которые вот-вот должны были убрать. В последний раз прозвонил колокол, и «Русалка», вращая лопастями колес, изящно поплыла по воде.

У Твери Волга еще далека от той необъятной шири, которая при впадении в Каспийское море делает ее похожей на гигантские реки Америки. Уверенная в своем великолепии, она начинает путь скромно и течет меж пологих берегов, не поднимая волны и не выбрасывая яростной пены. Приглядитесь к цвету ее воды — он поразителен: сам по себе, без отблесков света и отражения неба и берегов, он коричневый, словно крепкий чай. Этим Волга обязана природе песков, которыми всегда насыщена ее вода. Она меняет фарватер с тем же непостоянством, что и Луара, и это делает навигацию здесь, в верховьях, если не опасной, то трудной, особенно при низкой воде. Рейн — зеленый, Рона — голубая, Волга — коричневая. И Рейн и Рона будто несут в своих водах цвета морей, в которые впадают. То же ли с Волгой? Не знаю, ибо до сих пор не довелось мне увидеть Каспийского моря, этой огромной лужи, забытой посреди Земли отступившими первобытными океанами.

Пока «Русалка» мирно идет, оставляя за кормой пенистый, как от пива, след, взглянем на моих попутчиков. Не боясь «грязи», переступим границу, впрочем не такую уж резкую, между первым классом и вторым и третьим. Люди из общества одинаковы во всех странах, и, если в своих нравах они и проявляют некоторые различимые для наблюдателя особенности, все же они не представляют собой такого своеобразия, которое торопливый турист смог бы зарисовать в блокноте одним взмахом карандаша.

В России до сих пор не было людей промежуточного класса. Но вследствие различных нововведений скоро и здесь он, безусловно, появится. Новшества эти столь еще недавни, что результат их невидим[184]: внешний вид людей остается прежним. Дворянин и чиновник (служащий) фраком или мундиром резко отличаются от человека из народа. Купец еще носит азиатский кафтан и окладистую бороду, мужик — розовую рубаху, одетую блузой, широкие Штаны, заправленные в сапоги, или, если температура даже совсем незначительно понижается, засаленный тулуп, так как русские, к какому бы классу они ни принадлежали, в большинстве случаев люди зябкие, хотя на Западе и воображают, что они не страдая переносят самые жестокие холода. В третьем классе палуба была завалена чемоданами и узлами, некуда было ступить, так как повсюду лежали спящие. Русские, как и восточные люди, спят прямо там, где стоят. Скамья, кусок доски, ступенька лестницы, сундук, бухта каната — все подходит. Они спят, просто спиной подперев стенку. Сон приходит к ним в самых неудобных позах.

Третий класс «Русалки» напоминал палубы левантийских пароходов, когда на их борту находятся турки. Каждый сидит в своем углу среди вещей и провизии. Семьи держатся вместе, совсем как кочующие племена.

Пассажиры, побогаче и получше одетые, были в длинных голубых или зеленых, туго затянутых на поясе рубахах, застегнутых сбоку на три пуговицы. Другие носили красные рубахи, коричневые кафтаны грубого сукна или бараньи полушубки, хотя было 16–18 градусов тепла. Что касается женщин, их одежда состояла из ситцевого платья, поверх которого они надевали нечто вроде кофты-пальто, доходившей до середины бедра, на голове — цветастые платки, завязанные под подбородком. Женщины помоложе носили чулки и башмаки, старухи, пренебрегая этой данью западной моде, по-мужицки обувались в грубые смазные сапоги.

Дабы придать большей верности этому наброску, выпачкаем его в грязи и смоле, поцарапаем и замусолим его, ибо одежда, которую я пытаюсь описать, была поношена, грязна, истерта, напоминала лохмотья. Ее носят денно и нощно и снимают только тогда, когда она сама по себе снимается. Такое постоянство объясняется относительно высокими ценами на одежду. Между тем мужики, столь безразличные к своему верхнему платью, каждую неделю ходят в баню, и их нижнее белье содержится в гораздо лучшем виде. Впрочем, здесь неосторожно доверять внешнему виду кого бы то ни было. Нередко мне указывали пальцем на самого грязного оборванца, шепча при этом на ухо: «Если он протянет руку, вы, наверное, подадите ему копейку? Так знайте: у него больше ста тысяч рублей». Несмотря на то что говорилось это с самым серьезным видом и явным восхищенным уважением, каковое внушает обычно упоминание о большой сумме денег, я с трудом верил в богатство этих Ротшильдов в лохмотьях, этих Перейра[185] в стоптанных сапогах.

Типы людей не имели ничего характерного, но иногда бледная, соломенного цвета шевелюра, белокурая борода и стальные, серые глаза указывали на принадлежность их к северной расе. Летний загар покрывал их лица желтой маской почти того же оттенка, что и волосы. Среди женщин я не заметил красивых, но в их кроткой, покорной некрасивости не было ничего неприятного. Слабая улыбка обнаруживала прекрасные зубы, глаза, хоть слегка и потупленные, были выразительными. В позах, которые они принимали, пристраиваясь на скамьи, несмотря на неуклюжие одежды, все-таки улавливался намек на женственность, грацию.

Тем временем «Русалка» осторожно продвигалась по реке. Для того чтобы лоцман мог просматривать реку и издали замечать препятствия, штурвальное колесо было вынесено на мостик, оно соединялось с барабанами и сообщалось с кормой при помощи системы передач. На носу постоянно стояли лотовые матросы, вооруженные шестами с делениями, и ритмичными криками возвещали глубину воды. Красные и белые бакены, сваи, ветви деревьев, растущих прямо из воды, намечали путь пароходу, и надо было иметь поистине великий опыт навигации, чтобы проводить судно по этим капризным извилинам. В некоторых местах песчаные мели выходили почти на поверхность воды, и «Русалка» не раз терлась дном о песок. Но колеса крутились быстрее, и это снимало ее с мели. Она вновь погружалась в поток реки, и дело не доходило до унизительной надобности обращаться к спасателям, которые, стоя на плавучей доске и опираясь на длинные шесты, специально поджидают суда на мелях, чтобы помочь в случае, если те попадут в беду. Опасность состояла еще и в том, что легко можно было наткнуться на большой подводный камень, один из тех, что на большом расстоянии друг от друга выступают из тинистого дна Волги и которые вытаскивают и складывают вдоль берега, когда какой-нибудь несчастный случай обнаружит их присутствие. Бывает и так, что суда получают течь на таких камнях и грузы тонут.