Страница 8 из 9
Поезд, как обычно, пришёл на станцию вечером. Настя шла домой и думала, что там никого теперь нет, и Саша с работы не придёт ни сегодня, ни завтра. Подойдя к дому, она достала ключ и хотела отомкнуть дверь, но та была почему-то открытой. Замок оказался взломан. Включив свет, Настя ахнула. Оставленная чисто прибранной квартира выглядела, как после погрома. На окнах не было тех самых ситцевых шторок, которые сшила Настя, не было ни стола, ни стульев, на железной кровати не осталось даже матраца. У кухонного шкафчика были настежь распахнуты дверцы, а внутри не осталось ни одной тарелки, ни одного стакана, ни ложки, ни вилки! «Господи, да что же это такое? Да кто же это сделал?» В доме стоял такой же холод, как и на улице, а жильём и не пахло. Настя вышла на улицу и постучалась к соседям. Соседка встретила её насторожённо: «А все решили, что ты совсем уехала!» «Да вот вернулась за вещами, а их и не осталось совсем. Кто же у нас так похозяйничал?» Соседка, так и не пропуская её дальше порога, тихо ответила: «Так ведь родня твоя — невестка со своей сестрой. Они прямо днём всё унесли, не постеснялись».
И Настя отправилась к брату. Войдя в его дом, она сразу увидела и узнала свой стол, одеяло на кровати, подушки, посуду на столе. Поздоровавшись, она сказала брату: «Спасибо, что присмотрели за моими вещами! Я приехала их забрать». Николай сидел молча, даже не поинтересовавшись, как дела у его сестры и как там его друг Александр. А Дарья, развалившись за столом, с насмешкой в упор разглядывала Настю. Ответила Тоня: «Какие ещё твои вещи? Они такие же твои, как и мои! Сколько ты с Симбирцевым прожила? Я его и то больше знаю! И вообще, что ты сюда пришла? Кто у тебя муж — враг народа? Из-за тебя и нам плохо может быть, а у нас дети! Так что иди отсюда и не приходи больше!» Её сестра ухмыльнулась: «Ну что, нажилась замужем? А я тебе говорила, что попомните вы меня! А то фотографии с разными немками хранят, про Германию рассказывают, как там немцы живут!» Тоня глянула на сестру, и та замолчала. По-прежнему молчал и брат Насти — Николай. Известно ведь, что ночная кукушка перекукует дневную. Настя тоже молча повернулась и вышла. Вслед ей захохотала Дарья: «Иди-иди, вражина! Тебя тоже туда, где твой Симбирцев, отправить надо!»
Настя кое-как растопила печку несколькими оставшимися неукраденными поленьями. Не было ни ведра, чтобы принести воды из колодца, ни чайника, чтобы её вскипятить. Сев на пустую кровать, уставшая, голодная, она провела время до утра, до поезда. Что вспоминала Настя — своего ли милого дорогого Сашу, счастье с которым было таким коротким? Цыганку ли с вокзала и её гадание о том, что встанут на пути-дороге Насти две пиковые дамы-ведьмы, а она этому не поверила? Думала ли она о том, кто у неё родится — Сашин сын или дочка, и как бы хотел их назвать Саша?
Она уже знала, что хорошего ждать ей от жизни не приходится. Но у неё теперь будет ребёнок — всё, что осталось ей от её любимого Саши. И ради этого, только ещё зародившегося в ней человечка она должна теперь жить. И выжить, во что бы то ни стало. Это был её долг перед Сашей.
Петя-Петя-Петя
Жаркий солнечный июньский день подходил к концу. Женька полила все грядки в огороде и, ополоснув босые ноги, пошла домой. На ступеньках крыльца, ещё не просохших от мытья, лежала свежесрезанная осока с речки Орючихи, текущей за огородами. Дома под косыми лучами вечернего солнца блестели крашеные доски пола, тоже недавно вымытого. Женька остановилась на пороге, зажмурилась и втянула в себя воздух — сильно пахло лугом и лесом.
Завтра будет Троица, и потому Женька с утра сегодня перемыла дома всё до блеска, а потом с подружками принесла из леса охапки огоньков (жарков) и наломанных берёзовых веток с ещё молодыми клейкими листочками. Цветы Женька поставила в стеклянных банках на подоконники тоже промытых и сверкающих стёклами окон, а ветками украсила рамки с фотографиями, зеркало и абажур. В доме стояла тишина, младшие братья и сёстры играли где-то на улице. Женька тоже отправилась к подруге, Полинке Ершовой, которая жила наискосок через дорогу. Подружка тоже украсила комнаты цветами и берёзками, и у неё уже сидела третья их подруга — Люба. Мать Полинки, которая работала сторожихой в больнице, собиралась на ночное дежурство. Она спросила подружек: «А вы вечером гадать-то собираетесь?» «Но ведь ворожат зимой, а не летом» — удивились девчонки. Тётя Галя ответила, что они в молодости с подругами ворожили и перед Троицей. Она ушла на работу, а подружки начали готовиться к гаданию. Они налили три ведра воды, поставили их в огороде, чтобы в полночь положить в них по отрезанному кусочку хлеба. Если к утру они не перевернутся, то год будет счастливым. Полинка распределила вёдра: «Слева — моё, посредине твоё, Женя, справа — Любино!» Потом они написали имена мальчишек на полосках бумаги, каждая для себя, чтобы положить их перед сном под подушки, а утром вытянуть одну с заветным именем.
Но самое главное гадание у них началось ближе к полуночи. В летней кухне они поставили на стол три тарелки: с водой, с землёй и с пшеном. Полинка принесла из курятника сонного петуха, чтобы поставить его перед этими тарелками. Это сейчас он был сонным, а днём этот красавец с разноцветным хвостом и большим, налитым кровью гребнем был отчаянным драчуном, который не давал спуску ни одному из соседских петухов. Его боялись даже собаки. Надо было внимательно следить за Петькой — что он сначала будет делать. Если начнёт клевать зерно — мужья попадутся богатые, если клюнет землю — будут работящими, а если уж он начнёт пить воду — всё, быть мужьям горькими пьяницами!
И Женька, и Полинка, и Люба очень хотели, чтобы Петька начал клевать зерно или ковыряться в земле. Но бедная птица закрыла глаза и хотела только одного — спать! Наступила уже полночь, Петькин гарем видел, наверное, десятый сон на насесте, туда же хотел и он. И не нужна была ему ни еда, ни питьё, ни тем более ковыряние в земле. Что же делать, как подбодрить петуха? И Полинка догадалась. Вчера к ним в гости приезжал родственник, и в шкафчике у прижимистой тёти Гали оставалось в бутылке вино. Вот ложки две вина и налила Полинка в клюв петуха, чтобы у него прошёл сон. Сон-то у Петьки, действительно, прошёл, но он начал вытворять то же самое, что и все пьяные мужики. Его водило то налево, то направо, он наступил большими когтистыми ногами на тарелку с водой и опрокинул её, потом взмахнул крыльями и смёл на пол тарелки с землёй и пшеном. Обе они разбились вдребезги, осколки разлетелись по всей кухне! На столе и на полу творилось уже чёрт знает что! Девчонки пытались поймать петуха и теперь уже, наоборот, утихомирить его. Но тот вдруг упал сам, закатил глаза и затих. Испуганная Полинка пыталась отпоить его водой, но не смогла открыть клюв. Девчонки звали в три голоса: «Петя-Петя-Петя! Цып-цып-цып!», но бедный Петька не подавал признаков жизни. Полинка захныкала: «Ой, что делать, меня мама завтра убьёт за него!» Девчонки подумали-подумали и решили отнести безжизненную птицу в курятник, а утром притвориться ничего не знающими и не ведаюшими. Они положили петуха под насест, навели порядок в кухне и уже чуть не под утро легли спать.
Проснулись, когда тётя Галя пришла с работы. Уже забыв, что втравила девчонок в ворожбу, она начала управляться по хозяйству и ушла во двор. Вернулась оттуда встревоженной: «Странно, что-то сегодня наш петух не такой, как всегда, а какой-то совсем квёлый, как пришибленный. Заболел, что ли?» Девчонки затаили дыхание, но и обрадовались: «Значит, петух-то живой, не пропал!» Полинка невинным голоском высказала догадку: «Мама, может, у него голова болит?» Тётя Галя подозрительно посмотрела на дочь: «А с чего это у него голове-то болеть? Был бы он не птица, а человек, тогда другое дело. А может, ударил кто вчера?» Но ни Полинка, ни Женька, ни Люба не отвечали. Полинка залезла под подушку, а её подружки позакрывали рты ладонями, чтобы не расхохотаться. Смеяться было нельзя, им бы влетело по первое число за бедного Петьку, который, наверное, мучился сейчас от головной боли, хотя и был он только птицей, а не человеком.