Черная тропа

Вот почему, даже получив неопровержимые доказательства преступной деятельности Морева и его друзей, Павленко не поспешил арестовать их, но с нетерпением ждал ответа на свой запрос и с волнением принял у дежурного пакет с пятью сургучными печатями и штампом «Львов».

В пакете оказались две фотографии и, кроме препроводительного документа, три страницы четкого, отпечатанного на машинке текста. Павленко жадно припал к этому тексту, забыв о своей трубке, которая свалилась на пол... Давно он не испытывал такого волнения, такой кипящей ярости и безмерного гнева, как в эти минуты.

Слог письма мог показаться спокойным, даже слишком спокойным и деловым, но за его невозмутимостью Алексей Петрович ощутил кипение такой же ярости, какая теперь бушевала в нем самом.

Другой полковник, тоже в прошлом рабочий и фронтовик, писал:

«В ответ на Ваш запрос относительно гитлеровских военных преступников — Кларенс, Данкеля и Моринса — сообщаю:

В первых числах июля 1941 года они принимали участие в массовых казнях советских людей в Белоборском лесу, под Львовом.

Иоган Данкель (правильно — Данке) — фашистский майор, награжденный двумя орденами Железный крест, отлично владел русским языком, сам вел допросы и расстреливал советских военнопленных. Кличка Данкеля — «Даниил».

Кларенс и Вакуленко, по-видимому, одно и то же лицо; настоящая фамилия — Лещинская, имя — Лариса.

Родилась Лариса Лещинская во Франции, куда в 1919 ,году эмигрировал ее отец, дворянин, царский генерал. Имеет незаконченное инженерное образование, отлично владеет французским, немецким и русским языками, служила сначала в различных французских разведывательных организациях, а затем, после поражения Франции,— в гестапо.

Отец Лещинской умер незадолго до начала второй мировой войны, а Лариса переехала вместе с матерью в Германию, в город Вупперталь. Очевидно, еще в то время она была намерена сменить своих французских хозяев на немецких.

На Харьковщине, вблизи железнодорожной станции Тополи, генерал Лещинский имел крупные владения. В период фашистской оккупации Украины Лариса Лещинская приезжала в этот район вместе с матерью, осматривала земли, принадлежавшие когда-то ее отцу, и хлопотала перед оккупационными гитлеровскими властями о восстановлении права собственности. Кто-то из местных жителей ночью убил старуху Лещинскую, вероятно, за ее прежние «благодеяния», а Лариса — Кларенс успела бежать в расположение немецкого воинского подразделения.

К тому времени у нее уже был стаж службы в гестапо, и оккупанты немедленно предприняли карательную экспедицию.

Что касается службы Ларисы Лещинской в гестапо, то следует отметить, что она лично избивала арестованных советских людей и участвовала в массовых казнях.

Моринс (он же Моринсон) — личность довольно загадочная. Его фотографии у нас нет, но известны приметы: брюнет, среднего роста, спортивного сложения. В оккупированном Львове он находился недолго и почти ежедневно менял одежду: носил погоны то ефрейтора, то обер-лейтенанта, но предпочитал гражданский костюм. Известен как палач и садист, издевавшийся над своими жертвами. В совершенстве владеет немецким и русским языками. Национальность Моринса не установлена, однако есть основания полагать, что он, как и Лариса Лещинская, выходец из русского белоэмигрантского отребья и с «фрау Кларенс» был знаком давно. Свидетель, старый официант, показал, что, обедая с Кларенс в ресторане, Моринс говорил: «У нас в Вуппертале...» Это было в первые дни оккупации Львова».

Дочитав письмо, полковник взглянул на фотографии. На одной из них была изображена группа немецких офицеров, разместившихся за банкетным столом. Компания уже заметно подвыпила и чему-то смеялась. Здоровенный детина с широким, тупым лицом, с прической «ежик» и огромной свастикой на рукаве мундира, подняв бокал, держал речь. По-видимому, он говорил что-то очень смешное; другой немец, упитанный и плечистый, хохотал, откинувшись на спинку стула. У него были крупные зубы, четкий, широкий, самодовольный оскал. Среди пирующих были и женщины: очень красивая, пышная блондинка; другая — худенькая, с замысловатой прической; третья — Павленко сразу ее узнал — Вакуленко.

Одета Вакуленко — Лещинская была в темное платье без рукавов, с очень глубоким декольте. На обнаженных руках ее поблескивали кольца, стройную длинную шею охватывало тяжелое ожерелье. Она тоже держала в руке бокал и, немного скосив глаза, кокетливо поглядывала на соседа, немецкого полковника с дряблым, надменным лицом.

Вторая фотография изображала немецкого майора: худощавого, седого, подтянутого, с двумя «железными крестами» на мундире. С первого взгляда можно было понять, что это ретивый служака, черствый и волевой, холодный и беспощадный. Павленко не раз доводилось видывать подобных служак, будто штампованных в старой прусской солдафонской школе. Одежда, прическа, выражение лица резко изменяют облик человека, но форма головы, носа, очертание губ, разрез глаз остаются неизменными, и опыт подсказывает следователю достоверность всех этих признаков сходства. Павленко узнал в майоре «святого Даниила» в удивился одному: Даниил не изменил своей гестаповской клички.

Теперь у Павленко не было ни малейшего сомнения, что Морев — Морин — давний приятель «святого» и Лещинской. Он понимал, что в ближайшее время от них следует ждать решительных действий, ради которых «тройка» столь долго, осторожно и упрямо бродила вокруг завода.

Ночью полковника неожиданно навестил уже знакомый молодой шофер такси. Он сообщил, что ему «повезло»: дамочка-блондинка с каким-то молодым человеком наняла такси и выезжала за город. На окраине села Хуторок она попросила остановить машину. Здесь они расплатились, сошли и не спеша направились по проселку в Хуторок. В дороге они говорили о какой-то тетушке, которая внезапно заболела, и у которой останутся ночевать, однако, несмотря на болезнь тетушки, оба шутили, смеялись, но как будто немного нервничали: то внезапно умолкали, то как-то неестественно громко смеялись. От них пахло вином... Шофер удивился, что пассажиры вышли на окраине Хуторка и не захотели проехать к дому тетушки машиной, хотя это маленькое селение «все на ладони», все домики стоят у дороги, и подкатить к любому из них, как он сказал, «проще пареной репы».

Павленко поблагодарил водителя за информацию, но тот гордо заявил:

— Это же наше общее дело — блох из дому выводить! Да я, товарищ полковник, на самую крайность готов, ежели паразита учую!

Порадовал Алексея Петровича славный паренек: его решительность была еще одним подтверждением того непреложного, сотни раз проверенного факта, что нашим органам безопасности с постоянной готовностью помогают советские люди.

Поездка Морева и Вакуленко за город особенно беспокоила полковника, и он с нетерпением ждал, когда появится или позвонит Бутенко.

Очень кстати Бутенко позвонил в половине девятого утра: он тоже отлично знал, как дорога теперь каждая минута. Он сообщил, что прибыл четвертый гость, который отдыхает у Леночки, и что водитель Степа взял у завгара полуторку, чтобы навестить сестру.

— Все это очень хорошо, — сказал Павленко. — Нам тоже пора проявить гостеприимство. Зайдите к Леночке и пригласите ее ко мне. Пусть она явится вместе с папашей и гостем. Машина должна отправиться точно в назначенный час, и поведет ее наш друг Алексеев.

Он дал еще несколько указаний, в которых, если бы даже кто-либо подслушивал разговор, трудно было бы понять что-то определенное. Но Бутенко все отлично понял.

Утром, едва Зина Левицкая пришла на службу, ее вызвал главный конструктор Заруба. Он сидел за столом в своем кабинете и беседовал с каким-то юношей, одетым в чистую рабочую спецовку. Зина успела отметить: юноша был плечистый, с ясным взглядом, мужественными чертами лица.

Левицкая была уверена, что умеет угадывать настроение своего начальника: он улыбался ей доброй, чуточку задумчивой улыбкой, и по этой улыбке девушка поняла: «старик» в самом отличном настроении.