Страница 6 из 18
Оставалось последнее – еще раз побеседовать с Юлией Хорунжей. Калашников не мог отделаться от мысли, что она была с ним не совсем откровенна…
– Ты? – удивилась Хорунжая, неторопливо запахивая халат на груди.
Без грима, с припухшими от сна веками и распущенными волосами она показалась ему совсем юной, такой, как в те годы…
– Что случилось?
– Извини за вторжение, – попытался улыбнуться Калашников, – но мне нужно еще кое-что выяснить.
– Это так срочно?
– Да, представь себе.
– Проходи, садись. Я сейчас… И уже из ванной:
– Что будешь пить: чай, кофе?
– Все равно.
– Значит, кофе…
Кофе пили молча. Хорунжая предложила бутерброд с ветчиной, но он отказался наотрез, несмотря на то, что здорово проголодался после своих злоключений. Чересчур домашний интим в его нынешних отношениях с Юлией не предвещал ничего хорошего. Может, это было предубеждение, навеянное не очень приятными воспоминаниями, видимо, под влиянием вчерашнего происшествия, а возможно, что-то другое, неосязаемое, неуловимое, которое таилось в углах квартиры с зашторенными окнами, в тенях от бра – чужое, непонятное, а оттого неприятное, вызывающее настороженность и нервозность.
– Дочка? – отставляя пустую чашку в сторону, показал Калашников глазами на цветное фото русой скуластой девочки с синим в горошек бантом, которое стояло на серванте; вчера его не было.
– Дочка… – ему почудился во взгляде Хорунжей испуг.
– На тебя похожа.
– Да, – и, стараясь переменить тему разговора, видимо, не очень для нее приятную, спросила: – Так что же все-таки случилось?
– С чего ты взяла, что случилось?
– Столь ранний визит следователя прокуратуры, – с нажимом на последних словах сказала Хорунжая, – явление из ряда вон выходящее.
– Вопрос может показаться не очень тактичным, но я обязан его задать…
– Я слушаю.
– Кто был у тебя… – Калашников назвал число, – после полуночи?
– И это все? – голос Хорунжей зазвучал резко.
– Пока да.
– Откуда тебе это известно?
– Ты не ответила на мой вопрос.
– Ревнуешь? – попыталась уйти от ответа Хорунжая и деланно рассмеялась.
– Замужних женщин не ревную, – неожиданно вскинулся Калашников и тут же, спохватившись, уже тише продолжил: – Я прошу ответить на мой вопрос.
– А если я не буду на него отвечать?
– Как знаешь, – Калашников упрямо сдвинул густые черные брови. – Тогда этот разговор продолжим в моем кабинете, – поднялся, намереваясь уйти.
– Погоди. Чего ты от меня хочешь добиться? Чтобы я тебе призналась, что изменяю мужу? Да, изменяю! И буду! Этот… "соловей" испоганил мне жизнь. Ничтожество, тупица, самовлюбленный верхогляд, любимец женщин – как же, знаменитость, поющая и пьющая до положения риз. Нет, любимец не женщин, а извращенных и пресыщенных самок! – Хорунжая, судорожно сжав кулаки, выпрямилась во весь рост и гневно выговаривала Калашникову, словно перед ней был сам Аркадий Хорунжий. – Он мне в душу влез, прикинулся натурой возвышенной, не от мира сего, а потом осквернил все, что только мог. Я долго терпела, надеялась, что все его эскапады – явление временное, что все образуется, ведь любит он меня. По крайней мере, говорил, что любит, клялся – это он умеет, можешь не сомневаться, артист… Терпела, закрывала глаза на его любовные похождения, берегла семью – теперь это так называется. Но сколько можно?! Уйти? Куда? Кому я теперь нужна? Мне уже тридцать, годы идут, а я барахтаюсь в этом болоте без всякой надежды. Я хочу жить и любить по-настоящему! И быть любимой! Это ты можешь понять?!
– Признаться, не очень… – Калашников был задумчив и угрюм. – По крайней мере, в аспекте твоих любовников.
– Любовники? Фи, какое мерзкое слово! Впрочем, не нами придуманное… Пусть будет так! Повторяю – да, я изменяю мужу! Все?
– Кто был у тебя той ночью? – Калашников чувствовал, что сейчас похож на инквизитора, но остановиться уже не мог: непонятная горечь от слов Юлии заполнила все его естество.
– Зачем… зачем это тебе? – с болью спросила Хорунжая, поникнув головой.
– А затем, что тогда некто проник в квартиру Басаргиной. Спустился сверху, залез через окно внутрь и, кое-что прихватив с собой, убрался восвояси. И единственным местом, с которого он мог проделать подобный трюк, был балкон вашей квартиры.
– Не может быть… – чуть слышно прошептала Хорунжая, прижав кулаки к подбородку и дрожа всем телом. – Не может быть…
Калашников отвел взгляд, чтобы не видеть ее глаз – испуганных, беспомощных, жалких.
– Может, поверь мне. Так кто же?
Хорунжая сделав глубокий вздох, словно собираясь нырнуть в глубокий омут, назвала фамилию.
– Как? Неужели? – удивлению Калашникова не было границ – этого он не ожидал. – Этот…
– Да он.
– Прости, но я не мог и подумать…
– Теперь ты знаешь все… – Хорунжая на глазах состарилась на добрый десяток лет. – Но ведь он ушел… – она заторопилась, заговорила сбивчиво: – Конечно же, ушел! Я сама закрыла за ним дверь, затем легла в постель и уснула. Честное слово, он ушел! Я правду говорю… – жалобные нотки звучали в ее голосе.
– Верю… – Калашников был озадачен – он не сомневался в правдивости Юлии; но как же версия?
Версия рушилась на глазах. Стоило мучить Юлию, чтобы узнать всего лишь неприглядные подробности ее семейной жизни.
Нет, здесь что-то не так! Калашников тряхнул головой, потер виски, поднялся и зашагал по комнате, не обращая внимания на Хорунжую, которая побледнела и, откинувшись на спинку кресла, закрыла глаза.
В чем тут несообразность? Ушел, закрыла дверь, легла спать… Мог он возвратиться? Мог! Но для этого у него должен быть ключ от квартиры или отмычка. И уверенность, что Юлия не проснется… Стоп!
– Юлия! – позвал Хорунжую. – Юлия, что с тобой?! Да очнись же, Юлия! – принялся трясти ее за плечи. – Ах, черт меня дери!
Аптечка! Где аптечка! Заметался по комнате, натыкаясь на мебель; затем ринулся на кухню, нацедил из крана полный стакан холодной воды и, бегом возвратившись обратно, начал брызгать на лицо, грудь, шею…
Хорунжая открыла глаза.
– Что с тобой?
– Сердце…
– Где лекарство?
– Там… – вяло махнула рукой.
Через полчаса сердечный приступ прошел. Юлия лежала в постели, закутавшись до подбородка одеялом, а Калашников поил ее некрепким чаем с малиной. Он чувствовал себя виноватым и старался не встречаться с нею взглядом.
– Испугался? – спросила Юлия, слабо улыбаясь.
– Не без того… – признался Калашников и, смущаясь, поправил одеяло.
– Иди. Тебе нужно идти… на работу…
– А как же ты?
– Не беспокойся. Выкарабкаюсь. Не первый раз. Да и дочка через час дома будет – она у бабушки, но мы сегодня договорились, что пойдем в парк…
Ушел Калашников со смутным чувством тревоги и беспокойства, которого он не знал до встречи с Юлией.
Уже на подходе к скверику обернулся, посмотрел на ее окна. И успел краем глаза заметить, как на четвертом этаже, в одном из окон, мелькнуло чье-то лицо и тут же скрылось за желтыми шторами.