Страница 4 из 18
– Кгм… Прошу прощения, Юлия Алексеевна, что я так… внезапно, но обстоятельства требуют…
– С каких это пор мы с тобой на "вы"? – бесцеремонно перебила его Хорунжая. – И можешь не объясняться: ты юрист, и я догадываюсь, где работаешь и по какому поводу явился ко мне. Во всяком случае, – добавила с горькой иронией, покривив полные, чуть припухшие губы, – явно не за тем, чтобы предаваться воспоминаниям.
– Да, Юлия, ты права, – Калашников уже взял себя в руки. – Не за тем.
– Бумагу, ручку дать?
– Зачем?
– Ну как же – протокол допроса… и прочее…
– Не требуется, – резко ответил Калашников и впервые посмотрел на нее в упор, гневно сощурив глаза.
Хорунжая с трудом удерживала слезы; ее глаза голубели мокрым весенним ледком, губы чуть подрагивали, на высокий чистый лоб упала тень тонких морщинок.
– Прости… – склонив голову, сказал Калашников, чувствуя, что сегодня он не в состоянии быть только следователем прокураторы: прошлое властно напомнило о себе.
Хорунжая быстро поднялась и прошла в спальню. Возвратилась она минут через пять. Калашников топтался у порога, не решаясь уйти и боясь остаться.
– Пойду я…
– Торопишься?
– Не так чтобы очень…
– Тогда посиди немного. Поговорим. О Басаргиной. Ты ведь за этим ко мне пришел?
– Да…
– Вот видишь… Присаживайся. Еще кофе?
– Не возражаю.
Хорунжая достала из серванта пачку "Мальборо" и закурила.
– Удивлен? – грустно улыбнулась. – Веяние века. Мода. А если честно – университетская привычка. У нас на курсе некурящих девушек, к сожалению, было мало. Теперь не могу бросить.
Хорунжая ушла на кухню и вскоре возвратилась со свежим кофе.
– Тоже привычка. И тоже далеко не безвредная.
– Журнал "Здоровье" почитываешь? – поинтересовался Калашников, с наслаждением вдыхая тонкий аромат; только теперь он заметил, что Юлия готовит кофе превосходно.
– Нет, до этого еще не дошла, – оценила юмор Хорунжая. – Но уже второй год, как начала ощущать, что у меня есть сердце.
– Болит?
– Нет. Иногда покалывает. Впрочем, пока очень редко. Жюли, возьми! – позвала болонку и бросила ей кусочек печенья.
Собачонка, подозрительно поглядывая на Калашникова, быстро схватила печенье и снова забралась под диван.
– Так что же ты хотел знать о Басаргиной?
– Все.
– Ого! Многовато, – засмеялась Хорунжая. – О женщине не знает все даже она сама. А что касается Варвары, то здесь у тебя явное фиаско: она жила довольно замкнуто. Кстати, меня она не очень жаловала. Как, впрочем, и остальных представительниц слабого пола. Чего нельзя сказать о мужчинах…
Хорунжая вдруг умолкла, нахмурилась, видимо, вспомнив что-то не весьма приятное.
– Я не претендую на абсолютно точные сведения из ее биографии, – нарушил молчание Калашников. – Но кое-что из твоих уст для меня может оказаться очень ценным – ты ведь всегда отличалась проницательностью.
– Льстишь? – взгляд Хорунжей потеплел.
– Почему же – констатирую факт.
– И на том спасибо… Варвара была моей соперницей. Удивлен? Знаешь, временами я ее ненавидела, готова была… убить. Да-да, убить! Если бы на это хватило смелости…
– А почему – была? – Калашников вдруг почувствовал, как перехватило дыхание.
– Так кто же об этом не знает? – искренне удивилась Хорунжая. – Эта дурочка Терехина раззвонила всему микрорайону: кровь в ванной, а прихожей…
– Ну, это еще как сказать… Мертвой ее никто не видел.
– Но и живой тоже. Больше недели.
– И тебе не жалко?
– Не знаю. Наверное, все-таки жалко… А ведь она меня презирала, я это знаю. Именно – презирала, а это хуже, чем просто ненавидеть. За что?!
– Ты давно знакома с Басаргиной?
– Давно-недавно… Разве это так важно? Я уже и не помню точно… – Хорунжая нервно забарабанила пальцами по столику. – Она была красива… Очень… И красива именно красотой, которая нравится мужчинам – первобытной, необузданной, привлекающей кажущейся доступностью. При виде таких женщин мужчины теряют голову, глупеют, забывают обо всем на свете, готовы пойти на все за один ее благосклонный взгляд.
– А почему – соперница?
– Долго рассказывать… Да и не стоит. Хочешь сказать, что я тоже красива? – Хорунжая пытливо посмотрела на Калашникова; тот выдержал ее взгляд.
– Да. Ты права. Хочу.
– Потому что ее нет рядом. Осмелился бы ты покривать душой в присутствии Варвары… А, что говорить теперь об этом! Я предпочитала никогда не появляться в компаниях, где бывала она. Но так уж получалось, что не всегда этого удавалось избежать. И после я долго ходила, как оплеванная. Можешь называть меня истеричкой, недалекой женщиной с комплексами, но это было невыносимо – чувствовать себя униженной, раздавленной, потерявшей веру в свои силы и возможности. Ты меня не поймешь, я знаю. Ты не женщина. А ведь одевалась она просто безобразно. С эдаким мещанским шиком – вещички подороже, покрикливей, да чтобы все заграничное, с фирменными нашлепками. И что же? Кто-нибудь осуждал ее за это, смеялся? Отнюдь! Наоборот, восхищались, справлялись о ценах да где достала… А я скромно сидела в уголочке и делала вид, что меня это не касается.
– Откуда у нее деньги, чтобы приобретать дорогие и дефицитные наряды?
– Что же тебе тут видится тайного и необъяснимого? Да Варваре стоило только мигнуть и любой дефицит тут же лежал у ее ног. Перед тобой сидит свидетель таких сцен – уж Варвара не упускала случая уколоть мое самолюбие, да еще с усмешечками и признаниями в вечной дружбе.
– Предположим, это так. Кто те люди, которые были щедры к Басаргиной?
– А это еще зачем?
– Меня интересует все, как я уже заявил в начале разговора.
– Хорошо, отвечу и на этот вопрос…
Калашников исподволь присматривался к Юлии. Годы пошли ей, как ни странно, на пользу: слегка округлилась, потеряла некоторую угловатость, свойственную юности, но не в ущерб фигуре: все такая же статная, с тонкой талией.
"А ведь прическа у нее точь-в-точь как у Басаргиной", – вспомнил Калашников излияния понятого Самохина, и невольно залюбовался шеей Юлии: про такие в народе говорят – лебединая. И вынужден был признаться себе, что тот был прав…
На улице уже давно опустился темный вечер, когда Калашников засобирался домой, – Хорунжая угостила его ужином, и он с радостью согласился. Не потому, что был голоден, просто не хотелось так скоро расставаться с прошлым.
– Я тебя провожу.
– Ну что ты, не нужно… – смутился Калашников.
– Только до скверика… – жалобные нотки неожиданно проскользнули в голосе Хорунжей.
– Хорошо, идем…
В скверике постояли, помолчали.
– Пойду я… – непривычная робость снова нахлынула на Калашникова.
– Ви-ить… – не сказала, выдохнула Хорунжая и вдруг с силой обхватила его голову руками и крепко поцеловала в губы.
Затем резко оттолкнула и, не оборачиваясь, почти бегом заспешила к дому.
Калашников долго стоял неподвижно, глядя ей вслед.
Потом уже, сидя на скамейке здесь же в скверике, вдруг вспомнил: "А я ведь так и не спросил, почему Жюли лаяла позавчерашней ночью…"
И это было последнее, что успел подумать следователь прокуратуры Калашников: тяжелый удар сзади по голове обрушился неожиданно…