Страница 2 из 35
С той поры прошло семь лет. Мама по-прежнему работала на ремонтном, а отец – главным инженером нового хлебозавода, построенного вместо разрушенного гитлеровцами при отступлении. На летние каникулы Костю отвозили в деревню к бабушке, которая ни под каким предлогом не соглашалась оставить свой домишко на берегу реки и перебраться к сыну в город. Война забрала у нее троих: муж партизанил и погиб где-то на Брянщине, старшего сына убили под Варшавой, а дочку немцы угнали в Германию, и с той поры от нее не пришло ни одной весточки. Так и жила бабушка Лукерья в своем тесном мирке среди старых выцветших фотографий, которые привечали ее поутру улыбками довоенного счастья.
Сегодня папа с мамой ушли в кино на вечерний сеанс, а Костя, воспользовавшись их отсутствием и чтобы скоротать время, решил отпечатать фотографии – проявленная пленка, отснятая летом, в деревне, до сих пор покоилась в каморке, где они с отцом оборудовали фотолабораторию.
Неожиданно скрипнула дверь из прихожей в гостиную. Пришли! Но почему так рано? Костя торопливо ополоснул свежий отпечаток, сунул его в кювету с фиксажем и уже хотел было отворить дверь каморки, как вдруг раздался чей-то чужой гнусавый голос:
– Кто на стреме?
– Лупатый… – ответили ломким басом.
– Успеем?
– Должны…
– Когда кино заканчивается?
– Где-то без четверти одиннадцать.
– Точно?
– Спрашиваешь…
– Где пацан?
– Допжен быть в спальне.
– Займись…
Кто-то потихоньку прошен в спальню. Луч фонаря скользнул по комнате, на долю секунды заглянул в щелку двери каморки.
Воры! Костя мигом потушил фонарь, выдернул шнур увеличителя из розетки и, почти не дыша, затаился возле двери.
– Никого нет!
– Как – нет? Ищи, мать твою… – грязно выругался гнусавый.
– Ищу, ищу… – недовольно пробасил второй вор.
– Поторапливайтесь! – прикрикнул на них третий, входя в комнату.
Костя осторожно прильнул к щели. Два вора стояли неподалеку от двери каморки, третий рылся в шкафу, а четвертый выглядывал из-за шторы на улицу.
– Говорю вам, никого, – наконец раздался бас второго вора.
– Может, к соседям отправили? – высказал предположение гнусавый.
– Хрен его знает…
– Лады… – третий из этой жуткой компании нетерпеливо прищелкнул пальцами. – Приступили.
– Чемоданы есть? – спросил бас.
– Всего два, – ответил гнусавый. – Ну да ладно, в одеяла остальное сложим да в узлы свяжем.
– Интересно, какой паразит наколку на эту хазу дал? – выматерился бас. – Барахла – кот наплакал, все стираное-перестиранное.
– Кто думал… Начальник все-таки. На рыжевье [1] и башли [2] был расчет.
– Эй, гляди, еще одна дверь! – кто-то пнул дверь каморки.
– Заперта… – пробасил вор. – Не найду, где замок.
– Дай я попробую, – отстранил его гнусавый. Костя, обливаясь холодным потом и едва дыша с испугу, зажмурил глаза – воры пытались отворить дверь каморки, которая была заперта на прочный засов. Во время оккупации в этой квартире жил начальник районной полиции, который и приспособил каморку под тайник. С внешней стороны трудно было заметить дверь, которую к тому же он оклеил обоями. А засов открывался хитромудрым приспособлением, системой рычагов, вмонтированных в пол.
– Может, взломаем? – предложил кто-то из воров.
– Ты что, дурак? Грохоту будет на весь дом, – зло ответил гнусавый. – Тут дверь, как в танке… – Он выругался.
– А если там медвежий шнифер [3]? – спросил обладатель басовитого голоса.
– Не похоже… – заколебался, судя по голосу, гнусавый. – По-моему, хаза на якоре [4].
– Ну тогда покатили отсюда, – решительно сказал третий вор, видимо, главарь. – А то вместо товара вшей наберемся…
И тут с улицы раздался свист.
– Шухер! Мотаем! – чей-то незнакомый Косте голос, видимо, того вора, который наблюдал за улицей.
– Барахло возьмите! – вскричал бас.
– Оставь, придурок! Ходу! – приказал главарь.
В это время на лестнице послышались шаги и звякнул ключ, которым пытались найти замочную скважину – лестница не была освещена.
– Лупатый, падло, проворонил! – зашипел страшным голосом главарь. – Я его в душу… печенку… селезенку… – отвел он злобу в трехэтажном мате.
– Что делать будем? – шепотом спросил бас.
– Что, что! Сам знаешь… Да не трясись, как шелудивый пес, не впервой! К двери, быстрее!
Заскрипели петли входной двери, щелкнул выключатель… Костя попытался крикнуть, но язык стал непослушным, и вместо слов он выдавил слабый писк.
И в это время раздался испуганный возглас мамы, затем послышался шум борьбы, что-то упало… и гулко, страшно громыхнули два выстрела подряд.
– Папа! Папочка-а! – наконец прорвало Костю; он с недетской силой рванул тяжелый засов, выскочил из кладовой и бросился в прихожую. – Ма-а-а!..
– Пацаны! Быстрее! – заорал кто-то из воров.
Третьего выстрела Костя уже не слышал – нестерпимая боль расколола его сознание, и он погрузился в звенящую пустоту…
– Мне это надоело! Слышись – надоело! Я его видеть не желаю!
– Вирочка, милая, как ты можешь так говорить? Как тебе не стыдно?!
– Не стыдно! Он чужой нам, чужой! Ты понимаешь это, олух царя небесного?
– Эльвира! Перестань! Он мой родной племянник, и я не допущу…
– Вот и катись ты… со своим племянником куда подальше! Он дефективный какой-то, я его даже боюсь. Все время молчит, волком смотрит, того и гляди ножом пырнет.
– Он сирота, Эльвира… Он столько пережил, столько страдал.
– Ах, сирота, ах, страдалец! Отдай тогда его в детдом, ему там самое место. Забьется, паразит, в угол и сидит сиднем, не улыбнется никогда, не поможет. А жрет в три горла…
– Эльвира, ты к нему несправедлива. Он очень способный, умный мальчик. И к тебе он хорошо относится. К тому же эта квартира… м-да… ну ты сама знаешь…
– Квартира?! А вот фигу не угодно ли тебе, охломон! Ишь как запел, сродственничек. А мне плевать, слышишь, плевать! Да если я захочу…
Костя не выдержал, отвернулся к стене и накрыл голову подушкой. Голоса в соседней комнате приутихли и стали напоминать ворчание вечно ржавой воды в унитазе…
С той поры, как Костя очнулся на больничной койке, он будто закаменел. Ему повезло – пуля лишь скользнула по голове, выдрав клок волос вместе с кожей. На похоронах отца и матери он не проронил ни слезинки – стоял молча, с потухшим взглядом и прямой спиной. После поминок куда-то исчез и вернулся домой только через три дня. На расспросы, где он был, не мог ответить ничего вразумительного. Похоже, что он и сам не помнил. Со дня похорон в его курчавых волосах появились седые волоски, а виски и вовсе побелели.
На школьных переменах Костя уходил подальше от шумных сверстников и, спрятавшись среди развалин, которых еще немало осталось от военного времени, о чем-то мучительно думал, а иногда вспоминал. В такие минуты его лицо с резко очерченными скулами кривилось в гримасе, отдаленно напоминающей плач, но черные как ночь глаза оставались сухими, неподвижными, и лишь холодный беспощадный огонь бушевал неслышно в глубине зрачков да ногти впивались в ладонь до крови. И никто и никогда не видал на его лице даже подобия улыбки.
После смерти родителей его забрал к себе дядя, Олег Сергеевич, родной брат матери. Эльвира, жена Олега Сергеевича, существо злобное и недалекое, невзлюбила Костю с первого дня их знакомства. Правда, до поры до времени, пока они не обменяли свою коммуналку и квартиру Костиных родителей на просторную трехкомнатную квартиру в центре города, Эльвира помалкивала, даже пыталась быть доброй и приветливой. Но потом ее отношение к Косте резко изменилось. По любому поводу, а чаще просто так, из-за своего дурного характера, она начала на него покрикивать, однажды даже хотела ударить. Но, встретив во взгляде рано повзрослевшего подростка холодную ярость, стушевалась и свою злобу стала вымещать на муже.
[1] Рыжевье (жарг.) – золото.
[2] Башли (жарг.) – деньги.
[3] Медвежий шнифер (жарг.) – сейф.
[4] Хаза на якоре (жарг.) – квартира очень бедная.