Страница 49 из 57
Для приличия мы поднялись в зал итальянской живописи. Около «Моны Лизы» — вавилонское столпотворение. Не протолкнешься. Толпа гудела, махала руками, как на рок-концерте. Разве что не плясали. А рядом — уникальные полотна, например, «Юпитер испепеляет грешников». Хоть бы один японец покосился на Веронезе. Нет, всем подавай «Мону Лизу»! Звездная болезнь, голливудские нравы.
Мы поспешили покинуть современный Вавилон и разыскали Вавилон древний, экспозицию «Искусство стран Междуречья». Там душа отдыхала. Пусто, выросла капуста. Аксенов снова прилип к застекленным стендам (инструменты эпохи — несколько заострённых камешков), а я не мог оторвать взгляда от огромных быков с человеческими головами. Раскопали эти каменные статуи (Месопотамия, 3050-й год до Р.Х.) в позапрошлом веке немецкие археологи. «На самом деле, — объяснил Аксенов, — археологи были шпионами, следили за англичанами, которые прокладывали железную дорогу, и сами обалдели, наткнувшись на такое богатство». Я гляжу на быков: удивительно одухотворенные лица у товарищей. По сравнению с ними… Напрашивается банальная острота. Обойдемся. «Вася, вот эта клинопись на стенах, колоннах, табличках — это молитвы, царские указы?» — «Все что угодно. Люди Междуречья были маньяками хроники, записывали все подряд. Например, постановление общины: Рыжий Лис бросил жену, ушел к соседке — общественность рекомендует Рыжему Лису вернуться к законной супруге или взять соседку как вторую жену».
«Семейный конфликт, любовный треугольник, — подумал я. — И все зафиксировано». Нечто вроде городской прозы, которую мы с Аксеновым возобновили в России через пять тысяч лет.
Уроки одной забастовки
Представьте себе, что на Францию напала орда варваров, люто ненавидящих эту страну. По каким-то причинам они не решались убивать и грабить, их цель была другая: нанести максимальный ущерб. Итак, что бы они сделали? Первое: вывели бы из строя общественный транспорт — железные дороги, метро, автобусное сообщение, заблокировали аэропорты. Второе: спровоцировали перебои в электроснабжении, остановили бы работу почты. Третье: празднично иллюминированные улицы с яркими витринами магазинов завалили бы помойными отбросами. Четвертое: в самый разгар рабочего дня организовали бы многочисленные демонстрации, драки с полицией, разбивали бы витрины, поджигали машины.
«Подождите, — прервут меня читатели, — то, о чем вы рассказываете, во Франции происходило на самом деле, в конце прошлого года мы видели это по телевизору, слышали по радио, читали в газетах. Только никакие варвары на Францию не нападали, просто была массовая забастовка».
Все верно, отвечу я, действительно была забастовка. Насколько массовая — с этим можно спорить. Бесспорно другое: роль варваров и вандалов взяли на себя организаторы забастовки — два французских профсоюза: прокоммунистический СЖТ (Генеральная федерация профсоюзов) и либеральный «Форс Увриер» («Рабочая сила»).
«Забастовками Францию не удивишь, — возразят мне эрудиты. — В ее истории все было: демонстрации, баррикады, уличные бои. И вспомните, как мы плакали над судьбой маленького Гавроша, читая Виктора Гюго. Рабочий класс всегда боролся за свои права. У нас, в России, шахтеры тоже бастовали…».
Короче, читатель наш подкованный, за словом в карман не лезет. Когда-то советская пропаганда твердила, что на Западе идут классовые бои. Ей верили и не верили. Потом рухнул советский режим, и в новых условиях российские граждане поняли, что им надо как-то защищать свои права, вплоть до забастовок и демонстраций. Как характеризовать нынешнее российское государство — номенклатурный капитализм или «дикий Запад»? — я, честно говоря, не знаю, да это и не является темой сегодняшнего разговора. В любом случае, российская действительность резко отличается от жизни современных демократических стран. В этих странах давно нет классовых боев, и пусть это покажется странным, последняя забастовка во Франции — тому подтверждение.
Проанализируем события. Забастовку начали железнодорожники и работники городского транспорта в знак протеста против декретов правительства Алена Жюппе, направленных на спасение системы социального страхования. Смысл реформ Жюппе — заставить Францию несколько «затянуть пояс», то есть платить больше взносов в различные страховые кассы. Добавим от себя, что эти реформы давно назрели, просто предыдущие правительства по чисто политическим причинам не решались применять радикальные меры. Однако затягивать пояса французам никогда не нравилось, поэтому к демонстрациям транспортников во всех крупных городах присоединилась масса недовольных. Над толпой реяли транспаранты со старыми демагогическими лозунгами, появления которых, вроде бы, никак нельзя было ожидать в просвещенной Франции. Например: «Жюппе, не лезь в карман трудящихся, пусть платят богатые!». Железнодорожники шли в первых рядах, ибо декреты Жюппе затрагивали их особый социальный статус. Что это такое? Поясняю: машинисту электровоза достаточно проработать 25 лет, чтобы в 50 лет выйти на пенсию. Естественно, никто никогда не считал железнодорожников миллионерами, но сверстник машиниста, какой-нибудь строительный мастер в частном секторе, должен проработать 40 лет, чтобы получить полную пенсию. И эта пенсия все равно будет меньше, чем у железнодорожника. Почему такая несправедливость? «Потому, — отвечают машинисты, — что работа у нас нервная и ответственная». Вопрос: неужели более нервная и ответственная, чем у пилота авиалайнера, который, правда, зарабатывает больше, но и на пенсию уходит только в шестьдесят? Ответ: «Ничего не знаем, это наше социальное завоевание, и мы его не отдадим!».
И еще такая деталь: за последние десятилетия если во Франции кто-то и бастует, то это, в основном, государственные служащие. Железнодорожники, почтовики, работники общественного транспорта получают зарплату от государства. По французским законам их нельзя уволить с работы. Над всеми остальными, кто трудится в частном секторе, угроза безработицы висит, как Дамоклов меч. Напомним, что во Франции 12 процентов безработных. То есть привилегированная корпорация, каста, пользуясь безнаказанностью, отстаивала свои привилегии. Дескать, пусть затягивают пояса другие, а мы не будем. Назвать все это классовой борьбой — извините, язык не поворачивается.
Допускаю, что по каким-то причинам привилегированная корпорация захотела досадить правительству. Но все варварство забастовки (не боюсь употребить это слово — варварство) заключалось в том, что ее целью было — превратить жизнь ни в чем не повинных рядовых французов в сущий ад. Люди, которые не желали работать, делали все возможное, чтобы помешать работать другим.
Чтобы попасть на работу, жители пригородов вставали в четыре утра и топали пешком по двадцать километров. В часы пик автомобильные пробки в Париже и на подступах к нему достигали в общей сложности 300 километров. Рестораны, магазины, делающие, как обычно, ставку на традиционный предрождественский бум, понесли немыслимые финансовые потери. Мелкие предприятия, особенно те, которые рассылают свои продукцию по почтовым заказам, оказались на грани закрытия. Иностранные туристы, заполнявшие Париж в это время года, естественно, дружно бойкотировали зачумленный город. Какой ущерб нанесен французской казне? Вот факты. В 1996 году правительство планировало увеличение национального валового дохода и уменьшения, как минимум, на сто тысяч количества безработных. Забастовка перечеркнула оптимистические прогнозы. По последним данным, прироста национального дохода не будет и, как следствие, появится еще 120 тысяч новых безработных. Значит, 220 тысяч французов должны сказать «спасибо» (в кавычках) профсоюзам — СЖТ и «Форс Увриер», благодаря их стараниям они остались без работы. Что-то не похоже на классовую борьбу, скорее, корпоративная, кастовая война против самых обездоленных и наименее защищенных слоев населения.
Чем могли ответить рядовые граждане? Стихийными демонстрациями против забастовщиков (впервые я наблюдал такое во Франции) и множеством самодельных листовок, наклеенных на стенах вокзалов, на остановках автобусов, на закрытых наглухо дверях метрополитена, листовок, где самым нежным обращением к забастовщикам были слова: «Бесстыжие эгоисты!».