Создатели богов

«Молчание — хранитель мудрости. Шутки и легкомыслие — путь человека к невежеству. А там, где невежество, нет и понимания Бога».

— А у него завидное самообладание, — сказал Аббат. — Я наблюдаю за ним. Да, завидное самообладание. Он не играет силой.

Аббат сидел на низкой скамеечке у камина, обращаясь к стоящему за спиной Макрити, вернувшемуся с последним рапортом об Орне. Несмотря на бодрый тон, в голосе Аббата звучала печаль.

Уловив ее, Макрити наклонил голову:

— Я тоже слежу за ним. Он не вызвал свою невесту и даже не пытался экспериментировать с Великой Машиной. Скажите мне, Ваше Преподобие, почему тогда вы не рады этому?

— Придет время — он осознает: для сотворения чуда ему не нужны машины. И что тогда, мой дорогой друг?

— Вы не сомневаетесь, именно он и есть тот Бог, которого вы вызвали?

— Без сомнения. И когда он обнаружит свою страшную силу…

— Он придет за вами, Ваше Преподобие.

— И его ничто не остановит. Я даже не стану пытаться.

— Но мы ведь остановили Говорящий Камень, — осмелился возразить Макрити.

— Разве? А может, он отвернулся, увидев другую цель существования?

Макрити закрыл руками лицо.

— Ваше Преподобие, когда мы прекратим эти ужасные вторжения в область, куда не имеем права ступать?

— Не имеем права?

— Когда мы остановимся? — Макрити опустил руки, открывая покрасневшие от слез глаза.

— Нас теперь остановит лишь полное исчезновение.

— Но почему? Почему?

— Потому что мы ступили на этот путь, мой дорогой друг. Он только начинается. Это еще одно значение открытия. Взгляд на то, что существовало всегда, без начала, и не имея конца. Мы обманываем себя, понимаешь? Берем отрезок вечности и начинаем рассматривать, приговаривая: «Взгляните, вот он начинается и вот заканчивается». Но ведь это говорит наша ограниченность.

«Порядок предполагает наличие закона. Данным постулатом мы обозначим границы попыток постижения понятия порядка, предоставляющего нам возможность предсказывать или, иначе говоря, взаимодействовать с ним. Не менее важно отметить, что закон предусматривает намерение. Но это несколько другой аспект проблемы. Он абсолютно не вытекает из утверждения о существовании закона. Итак, осознание вечности открывает противоречащее утверждение. Намерение предполагает начало, т. е. намерение, затем — закон. Но сущность вечности заключается в отсутствии начала и отсутствии конца. Без начала не может быть намерения, не может быть мотива. Без конца нет высшей цели, нет смысла. Рассуждая подобным образом, мы теоретически обосновываем идею о грехе и вине, как результате намерения, не являющимися, тем не менее, производными вечности. Понятия грех — вина — наказание потребуют начала, что повлечет появление понятий — сегментов вечности.

Рассуждая далее, мы постепенно приходим к осознанию нашей ограниченности в представлении Божественного».

Ночная прохлада заставила Орна с благодарностью подумать о своей тоге. Огромный парк, разбитый на территории заповедника, не был освещен, но Бакриш уверенно шел по неровной тропинке. В густой тени деревьев перекликались птицы, пахло свежескошенной травой. Орн старался не упустить из виду неясный силуэт наставника.

Впереди, очерченный светом звезд, возвышался огромный холм. По его склону змеей тянулись мерцающие огни.

Раненая рука продолжала ныть, но подкрепляющая таблетка почти сняла усталость.

— Это ученики со своими наставниками, — бросил через плечо Бакриш, имея в виду колеблющиеся огни. — У каждого ученика двухметровый шест с квадратным фонарем наверху. Видишь, его четыре полупрозрачные стороны окрашены в разные цвета: красный, голубой, желтый и зеленый.

Орн присмотрелся к мерцающим, словно фосфоресцирующие насекомые, огням на темном склоне холма и спросил:

— Зачем?

— Они выражают благочестие.

— Зачем принято четыре цвета?

— А-а, красный — цвет крови, голубой означает истину, желтый — богатство религиозного опыта, зеленый — жизнь.

— Почему восхождение на гору должно означать благочестие?

— Потому что они делают это.

Бакриш ускорил шаг и, свернув с тропинки, двинулся напрямик через прогалину. Орн остановился, на мгновение потеряв из виду наставника, но тут же бросился его догонять.

Почему он позволил подвергнуть себя тяжкому испытанию? Потому что оно может привести его к Аббату? Потому что ему приказал Стетсон или потому что он дал клятву Р — У? Нет. Ни одно из этих объяснений не устраивало его полностью. Он чувствовал себя на какой-то узкой дорожке, с которой мог легко сойти, как сошел с тропинки Бакриш.

Перед открытыми воротами, проделанными в каменной стене, Бакриш остановился. Молчаливая цепочка людей, проходя через ворота, медленно поднималась по склону холма. Тишину нарушало лишь шарканье подошв и шуршание одежд. Пахло потом.

Бакриш протянул руку, вытягивая из стойки у стены длинный шест. Повернув рукоятку, он зажег квадратный фонарь на верхушке и развернул его красной стороной к воротам.

Кровавый отблеск упал на лица людей. Ученик и учитель, ученик и учитель. Опущенные глаза, сосредоточенные, напряженные лица.

— Вот. — Бакриш передал шест Орну.

Древко оказалось на удивление маслянисто-гладким. Тот хотел спросить, что он должен делать помимо восхождения, если… Но молчание процессии обескураживало. Орн чувствовал себя глупо, сжимая эту деревяшку. Чем они занимаются здесь? И чего они ждут сейчас?

Взяв его за руку, Бакриш прошептал на ухо:

— Становись в конец процессии, я за тобой. Выше подними фонарь.

«Ш-ш-ш», — донеслось из толпы.

Орн шагнул вперед, присоединяясь к процессии. В то же мгновение пугающее чувство опасности отняло все его силы. Он остановился, зашатавшись.

Бакриш зашипел:

— Выпрямись, выпрямись.

Орн собрался, стараясь не отставать, но ноющее чувство страха не проходило. Свет его фонаря отбрасывал зловещий зеленый отблеск на идущего впереди священника.

Издали послышалось ритмическое бормотание, нарастающее по мере приближения к концу процессии и заглушающее шуршание одежд и стрекотание насекомых в высокой траве. Какой-то непрерывный, монотонный звук:

— А-а-а! А-а-а-а!

Тропа становилась все круче и извилистее.

— Ты не поешь! — прошептал Бакриш Орну.

— Что-то сегодня я не в голосе! — Чувство опасности, его собственные мысли заставляли Орна сопротивляться. У него появилось ощущение, будто он погружается в кромешную тьму.

— А-а-а! А-а-а-а! — Какая чушь.

Шествие и пение оборвались так внезапно, что Орн чуть не налетел на остановившегося священника. Он замер и выпрямлял свой шест, стараясь случайно не задеть стоящих рядом учеников. Люди сгрудились и, нарушая строй, двинулись напрямик через низкий кустарник к темнеющему амфитеатру. Орн не отставал. В центре возвышалась каменная трибуна, раза в два превышающая человеческий рост. Наставники начали отходить от своих учеников, стоявших полукругом напротив трибуны, отражавшей многоцветными бликами мерцающий свет фонарей.

«Где Бакриш?» — Орн оглянулся, ища наставника, сообразив, что оторвался от него. Что он теперь должен делать? Как он, скажите на милость, должен выражать благочестие?

Бородатый священнослужитель, одетый в черную мантию и треугольную красную шляпу, появился из-за трибуны и остановился рядом с ней. Ученики замерли.

Орн, стоящий во внешнем кольце, продолжал недоумевать: как это собрание может служить частью тяжкого испытания.

Что они собираются делать?

Священник в красном головном уборе протянул вперед руки и неожиданно низким голосом произнес: