Страница 17 из 30
И все же, с гордостью должна отметить, перед настоящей бабской истерикой не может устоять ни один представитель сильного пола (а мне высокое искусство истерики преподавала не кто-то, а сама Великая и Ужасная фрау Хельга, чтоб на ней черти сто лет катались), так что в результате моих истошных воплей, визгов и угроз перебить дорогую посуду не выдержал не только бургомистр, но и Анхель.
— Бог не сладит с бабой гневной! — в сердцах произнес он.
— Но… согласитесь, господин медикус… — проблеял Радисфельд, почувствовав, что тот дал слабину. — Фрёкен Клархен была… в некотором роде… невестой герра Виртела, следовательно ее требования… ой… несколько более обоснованы.
«Просто Анхель» зыркнул на меня бешенным взглядом и процитировал какой-то восточный стишок:
После чего, в сердцах хлопнув дверью, покинул ратушу. А я… самым натуральным образом разревелась. Обиделась, дура, понимаешь…
…отливаются обидчику
Мы покажем, покажем им гадам,
Настоящую кузькину мать…
Потаня, «Галльская»
Следующая пара дней прошла относительно спокойно, если, конечно же, не упоминать о том, что Гансик потихонечку обживался на новом месте, старательно пытался быть взрослым, суровым и не очень зареванным, а у меня от этого сердце кровью обливалось. И если опустить тот факт, что теперь полгорода целыми днями ошивались в моей лавке, трепались языками, сплетничали и заставляли повторять одну и ту же историю на день по сто раз. Попутно, конечно, делали покупки, так что мое недоубийство, в результате, принесло мне ощутимую материальную выгоду.
Вот, правда, с Анхелем отношения не складывались. После выяснения отношений в ратуше мы, при встрече, дулись друг на друга, как мышь на крупу, раскланивались с убийственной вежливостью, и шли по своим делам дальше. Я уже все локти себе искусала — ну нафига же было ему по мордасам бить? Можно было оттолкнуть просто, а то, взыграло ретивое, понимаешь. Вот и сиди снова одна, как последняя идиотка.
Что интересно, отец Вертер с сэром Готфруа покидать наш городок совсем не спешили. Наоборот, нунций и легат плотно окопался в приходе падре Адриана, по одному таская на допросы чем-то показавшимися ему подозрительными горожан, а де Роже со своими ландскнехтами устроили в окрестных лесах настоящую облаву на разнообразную нечисть. Результатами охоты стали трофеи в количестве: многоглавый аспид — 1 штука; леший — 1 штука; лешачиха — 1 штука; лешачата — 5 штук; лепрекон — 1 штука; альв — 2 штуки; сатир — 1 штука; дриада — 7 штук. Ни нежити, ни даже слабых следов пребывания некромага в наших краях Великий Приор со товарищи обнаружить не смогли. Откуда знаю, что не смогли? О, храмовники — это такой народ, что коли на след встали, то уже не сорвешься. Только убивать. Не факт, что получится.
Вернулся сэр Готфруа поздно вечером второго дня, усталый и злой — как собака, небритый — будто бродяга, грязный — словно кикимора болотная. А уж благоухало от него и ландскнехтов на весь Кирхенбург.
А утром третьего дня в наш Богом забытый городок прибыли сам Его Милость, барон Вольдемар фон Блонд со свитою. Наш законный сеньор, между прочим — не хрен с горы. Чего, спрашивается, приперся? Чего в родовом замке не сиделось?
Вступал в Кирхенбург герр барон, как водится, с помпой и полагающейся по случаю торжественностью. У городских ворот собралось, как и полагается, почти все население, орущее полагающиеся здравицы Его Милости, доблесному и несравненному отцу нашему и бла-бла-бла. Герольды трубили в фанфары, фон Блонд со свитой блистали нарядами (ничего особенного, конечно — видывала я и побогаче одежды, но для местных бюргеров разноцветье дворянской одежды было в диковинку), стража стояла во фрунт по обе стороны улицы, а Отцы Города с хлебом и солью встречали сеньора. Обычный, короче говоря, церемониал приветствия мелкопоместного сеньора в одном из заштатных его владений.
— Сим я, сэр Вольдемар, барон фон Блонд, вступаю в свое законное владение, град Кирхенбург. — зычно объявил Его Милость, въехав в ворота, а свита, в количестве пяти хлыщей, надулась от важности, словно хомяки перекормленные. Два десятка конных сержантов за их спинами профессиональными цепкими взглядами сверлили толпу на предмет появления злоумышленников.
— Сим мы, Ваши верноподданные, приветствуем своего сеньора и выражаем глубочайшее наше почтение и счастье лицезреть тебя, господин наш. — Радисфельд и отцы города с поклоном вытолкали вперед пунцовую от смущения Матильду, дочку пекаря с хлебом-солью, покоящиеся практически на ее внушительных размеров груди. — Хлеб да соль, Ваша Милость.
Барон наш, мужчина еще совсем не старый, в самом соку мужчина, крепкий, словно дуб (небольшой такой дубок. И ума такого же), с одобрением глянул на девицу и не слезая с коня отломил кусок каравая, попутно ущипнув Матильду за грудь, макнул его в солонку и с видимым удовольствием сжевал, оставив в густых пшеничных усах множество крошек. Матильда цветом лица уже напоминала мак, и продолжала багроветь, смотреть потупившись в землю и хлопать ресницами. Господи, ну корова-коровой!
— Добрый хлеб от добрых подданных. — степенно кивнул фон Блонд. — Чего еще может желать владетель фьефа? Мы довольны. Разместите мою стражу, добрый бургомистр, и покажите подготовленные мне и свите покои. Путь был неблизким.
На чем, собственно, торжественная часть и закончилась.
А вечером за мной снова пришли. Да не абы кто, а баронские дружинники, дабы препроводить пред Его Милости светлы очи.
На момент доставки ведьмы, одна штука, светлы очи были уже изрядно залиты местным пивом, до которого фон Блонд, по слухам, был большой охотник, почитая вино «всего лишь прокисшим виноградным соком». Кроме «светлых очей» в ратуше, где поселился барон, присутствовали отец Вертер с постной физиономией, утомленный, но, как всегда, невозмутимый, сэр Готфруа, а также незнакомый мне молодой мужчина в хитоне цветов фон Блонда поверх добротного кольчужного доспеха (но без шлема и кольчужного капюшона-хауберга), но с рыцарскими шпорами на сапогах. Пивное амбре от Его Милости было таково, что зал заседаний городского совета больше походил на дешевый трактир в трущобах, а в воздухе можно было вешать топор.
«Почетный караул» остался за дверями, и на меня обратилось две пары любопытных глаз — баронских, и незнакомого рыцаря, стоявшего по правую руку от развалившегося в кресле Радисфельда барона. Приор, как всегда, чего-то разглядывал через окно, а фон Кюсте, взглядом, от кислости которого сводило скулы, окинув меня, закопался в какие-то пергаменты.
— Ну-с, — наконец, после некоторой паузы, произнес барон, — Энто и есть ваша злая ведьма Нимфомания?
— Сантана. — не оборачиваясь поправил фон Блонда де Роже.
— Один пес. — ответил барон и смачно рыгнул. Стоящий рядом рыцарь поморщился. — Ты чьих, девка будешь? Какому курфюрсту тебя выдавать, беглая?
Оппаньки! Опапанечки!!! Ни фига ж себе, как события-то разворачиваются. Никак эта гнида усатая решил меня в мою сеньорию выдать по месту происхождения. Да счаззззз!
— Я, Ваша Милость, вдова жителя италийской республики. — буркнула я. — Вольная девушка.
— Да ну? — ухмыльнулся фон Блонд. — И родилась там же? Ты кому, девка, в голову мякину забиваешь? У тебя ж твое аллюстрийское происхождение на морде написано. Сэр Гейнц, — барон повернулся к стоящему рядом рыцарю, — вы хоть раз видали рыжих италиек?
— Только крашеных. — меланхолично отозвался тот. — Но у этой цвет волос явно натуральный.
Голос у рыцаря оказался красивый, твердый, уверенный, как и полагается воину, а не придворному.
— Во-о-от! — глубокомысленно произнес баронская харя, нахально пялясь на меня. — А что у нас гласит «Богемское зерцало», а? Женившийся на рабыне сам становится рабом.