Восток и Запад

Мы добавим еще несколько слов относительно того, что специально касается «философии действия»; эти теории, в целом, посвятили себя полному отречению от интеллекта; может быть, в этом смысле, было бы лучше открыто отказаться от всякой видимости интеллектуальности, чем бесконечно продолжать создавать иллюзии при помощи ничтожных спекуляций; но тогда зачем упорствовать в своем желании все еще создавать теории? Допускать, что действие должно быть поставлено надо всем, потому что неспособны достичь чистого умозрения, — это отношение, поистине, слишком напоминает лисицу из басни… Как бы то ни было, не следует льстить себя надеждой конвертировать их в похожие учения восточных людей, для которых умозрение несравненно выше действия; наконец, вкус к внешнему действию и поиски материального прогресса тесно связаны между собой, и незачем лишний раз повторять, не испытывают ли наши современники потребности «философствовать» по этому поводу, что хорошо показывает, что их понимание философии может быть чем угодно, кроме истинной мудрости и чисто интеллектуального познания. Поскольку представился случай, мы им воспользуемся, чтобы рассеять возможное непонимание: сказать, что умозрение выше действия, вовсе не означает сказать, что все должны устраниться от участия в последнем; в человеческом сообществе, иерархически организованном, каждому должна быть отведена функция, которая соответствует его собственной индивидуальной природе, на этом принципе в Индии основан, в сущности, институт каст. Если же Запад когда-нибудь придет к иерархическому и традиционному устройству, т. е. основанному на истинных принципах, то мы ни в коем случае не думаем, что основная масса людей станет исключительно созерцательной или даже что она будет на той же ступени, что и восточные массы; это, действительно, возможно на Востоке, но на Западе особые климатические условия и темперамент противостоят и всегда будут противостоять этому. Интеллектуальные способности будут, несомненно, гораздо более распространены, чем сегодня; но еще важнее то, что умозрение будет нормальным занятием элиты и даже под истинной элитой не будут понимать никакую другую, кроме интеллектуальной. Впрочем, одного этого довольно, чтобы такое положение вещей было полностью противоположным тому, которое мы видим в настоящее время, когда материальное богатство почти полностью занимает место всякого действительного превосходства, прежде всего потому, что оно непосредственно соответствует занятиям и амбициям, доминирующим на современном Западе с его чисто земным горизонтом, а также потому, что оно является единственным видом превосходства, который может приспособиться к посредственности демократического духа. Такой переворот позволит оценить весь объем изменений, которые должны осуществиться в западной цивилизации, чтобы она стала нормальной и сравнимой с другими цивилизациями и чтобы она перестала быть причиной потрясения и беспорядка в мире.

До сих пор мы намеренно воздерживались от упоминания о религии среди того, что Запад может представить Востоку; ведь если религия тоже представляет собою нечто западное, то она совсем не является чем-то современным, и как раз против нее современный дух концентрирует всю свою враждебность, потому что на Западе она является единственным элементом, сохраняющим традиционный характер. Мы, разумеется, говорим только о религии в собственном смысле слова. А не о деформациях или имитациях, которые, напротив, родились под влиянием современного духа и которые им отмечены до такой степени, что они почти полностью подобны философскому «морализму». Относительно религии в собственном смысле слова восточные люди могут испытывать только уважение как раз по причине ее традиционного характера; и даже если бы западные люди проявили бы себя более привязанными к своей религии, каковыми они обычно не являются, то, конечно, их больше бы уважали на Востоке. Однако не надо забывать, что у восточных людей традиция не облекается специально в религиозную форму, за исключением мусульман, которым присуще кое-что западное; однако, различие внешних форм является только делом адаптации к различным типам ментальности, там же, где традиция не приняла спонтанно религиозной формы, то она вовсе и не должна ее принимать. Ошибка состоит здесь в том, что хотят к восточным людям приспособить формы, которые не созданы для них, которые не отвечают требованиям склада их ума, но которые они, впрочем, считают превосходными для западных людей: так, иногда можно видеть индусов, убеждающих европейцев вернуться к католицизму и даже старающихся помочь им его понять, не имея при этом ни малейшего желания самим к нему присоединиться. Несомненно, нет полного равенства между всеми традиционными формами, потому что они соответствуют реально различным точкам зрения; но в той мере, в какой они эквивалентны, замена одной формы на другую была бы, очевидно, бесполезна; а в той мере, в которой они различаются не одним только выражением (что вовсе не означает, что они будут противоположны или будут противоречить друг другу), эта замена может быть только вредной, потому что она неизбежно будет провоцировать недостаток адаптации. Если же восточные люди не имеют религии в западном смысле слова, то они имеют все то, что им соответствует; в то же время, они имеют больше с интеллектуальной точки зрения, потому что у них есть чистая метафизика, по отношению к которой теология есть только частичный ее перевод, затронутый сентиментальной окраской, присущей религиозной мысли как таковой; если у них чего-то меньше, то только с сентиментальной точки зрения, потому что у них в этом нет потребности. Только что сказанное показывает, почему предпочтительным решением, как мы полагаем, для Запада является возвращение к его собственной традиции, восполненной в области чистой интеллектуальности, если она имеется (это, впрочем, касается только элиты); религия не может занять место метафизики, но она никоим образом не является с ней несовместимой, и в мусульманском мире есть этому доказательство в двух взаимодополняющих аспектах, в которых предстает ее традиционная доктрина. Добавим, что даже если западные люди отрекаются от сентиментализма (мы под этим понимаем доминирование, приписываемое чувству над разумом), то основные западные массы будут сохранять потребность в сентиментальном удовлетворении, которое может им предоставить только религиозная форма, так же как они будут сохранять потребность во внешней деятельности, совершенно несвойственную восточным людям; каждая раса имеет свой собственный темперамент, и если правда, что это только незначащие случайности, то все же только достаточно немногочисленная элита может не принимать этого во внимания. Что же касается упомянутого удовлетворения, то собственно говоря именно в религии западные люди могут и должны находить его нормальным образом, а не в более или менее экстравагантных суррогатах, питающих «псевдомистицизм» некоторых наших современников, беспокойная и сбившаяся с пути религиозность, тоже представляющая собою симптом умственной анархии, которой страдает современный мир, из-за которой он даже рискует погибнуть, если ему не доставят лекарство до того, как будет уже слишком поздно.

Таким образом, среди проявлений западной мысли одни являются просто смешными в глазах восточных людей (все, имеющие специфически современный характер), другие же пользуются уважением, но они не являются исключительно достоянием Запада, хотя сегодня западные люди имеют тенденцию обесценивать или отбрасывать их, потому, несомненно, что они все еще представляют для них нечто слишком возвышенное. Следовательно, с какой бы стороны на этот вопрос не посмотреть, осуществить сближение за счет восточной ментальности оказывается совершенно невозможным; как мы уже говорили, это Запад должен сближаться с Востоком; но для того, чтобы он действительно с ним сблизился, одной доброй воли недостаточно; прежде всего, нужно понимание. Однако до сих пор западные люди, кото­рые более или менее серьезно и искренне стремились понять Восток, достигли, в основном, весьма жалких результатов, потому что они привнесли в свое изучение все предрассудки, загромождающие их разум, тем более, что это были «специалисты», приобретшие предварительно определенные умственные установки, от которых невозможно было освободиться. Разумеется, среди европейцев, которые жили в непосредственном контакте с восточными людьми, все же были способные понять и усвоить некоторые вещи, и как раз потому, что они не были «специалистами», а были более свободны от предвзятых идей; но обычно, они ничего не написали; то, что они узнавали, они хранили для себя, впрочем, если бы им довелось говорить об этом с другими западными людьми, то непонимание, которое в подобных случаях обнаруживают западные люди, обескуражило бы их и привело бы к такой же осмотрительности, как и у восточных людей. Запад, в целом, никогда не умел извлекать пользу из некоторых индивидуальных исключений; что же касается трудов, которые там составляются относительно Востока и его учений, то лучше было бы иногда даже и не знать об их существовании, потому что простое незнание лучше, чем ложные идеи. Мы не хотим повторять все то, что мы уже сказали о продукции ориенталистов: с одной стороны, они, в результате, сбивают с толку западных людей, которые обращаются к ним, не имея средства их очистить от ошибок, а с другой стороны, способствуют тому, что дают (ввиду выставленного там напоказ непонимания) восточным людям еще более досадное представление о западной интеллектуальности. В этом отношении, это только подтверждает оценку, которую восточные люди уже сформулировали через посредство того, что они знают о Западе, и еще больше усилили у них эту установку осмотрительности, о которой мы только что упоминали; но первое препятствие более тяжелое, особенно, если инициатива сближения должна придти с западной стороны. Действительно, кто-нибудь, обладающий непосредственным знанием Востока, может, читая самый плохой перевод или самый причудливый комментарий, выявлять частички истины, которые несмотря ни на что, продолжают там существовать без ведома автора, который, не понимая, выполнил только переложение и который если что-то угадал, то как-то случайно (это часто происходит в английских переводах, которые выполнены добросовестно и без излишней предвзятости, но также и безо всякой заботы об истинном понимании); часто можно там даже восстановить смысл, который был извращен, и во всяком случае, можно безо всякого вреда обращаться за справками к работам этого рода, даже не извлекая никакой другой пользы; но совершенно иным образом обстоит дело для обычного читателя. Ведь он, не имея никакого средства контроля, может обладать только двумя установками: или он безоговорочно верит в то, что восточные концепции именно таковы, какими их ему представляют, и он испытывает вполне объяснимое к этому отвращение, в то время как все западные предубеждения еще сильнее укрепляются; или же он отдает себе отчет, что эти концепции не могут, на самом деле, быть такими абсурдными и лишенными смысла, он более или менее смутно чувствует, что там должно быть что-то другое, но не знает, что же это может быть, и отчаявшись узнать это когда-нибудь, он отказывается этим заниматься и даже не хочет больше думать об этом. Таким образом, окончательным результатом будет всегда отдаление, а не сближение; мы, естественно, говорим только о людях, которые интересуются идеями, потому что только среди них находится тот, кто смог бы понять, если бы ему предоставили для этого средства; что касается остальных, которые видят в этом только предмет любопытства и эрудиции, то мы не хотим даже заниматься ими. В конце концов большинство ориенталистов являются всего лишь эрудитам и хотят ими быть; пока они ограничиваются историческими или филологическими трудами, это не имеет большого значения; очевидно, что работы такого рода ничем не могут служить для достижения той цели, которую мы здесь рассматриваем, их опасность, в общем, та же, что и во всех злоупотреблениях эрудицией, мы хотим сказать, распространение «интеллектуальной близорукости», ограничивающей любое знание поисками деталей и напрасной тратой сил, которые могли бы быть лучше использованы во многих случаях. Еще более важно, по нашему мнению, то, что деятельность, осуществляемая некоторыми ориенталистами, которые претендуют на понимание и интерпретацию учений и извращают их при этом самым невероятным образом, иногда заявляя, что они их понимают лучше, чем сами восточные люди (как Лейбниц воображал, что нашел истинный смысл знаков Фу-Си), и даже не думают узнать мнение авторитетных представителей тех цивилизаций, которые они хотят изучать, что, однако, следовало бы сделать в первую очередь, вместо того, чтобы поступать так, как будто речь идет об реконструкции исчезнувших цивилизаций.