Страница 22 из 39
Часть вторая
ВОЗМОЖНОСТИ СБЛИЖЕНИЯ
Глава I.
БЕСПЛОДНЫЕ УСИЛИЯ
Формулируя идею сближения Востока и Запада, мы вовсе не претендуем на то, что выдвигаем новую идею, что впрочем, отнюдь не мешает ей быть интересной; любовь к новшеству, являющаяся ничем иным, как потребностью в изменении, и поиск оригинальности как следствие интеллектуального индивидуализма, граничащего с анархией, таковы черты, свойственные современной ментальности, с помощью которых утверждаются ее антитрадиционные тенденции. Фактически, эта идея сближения приходила уже на ум многим на Западе, что не лишает ее ценности и значения; но мы вынуждены констатировать, что она до сих пор не привела ни к какому результату, а противоположное постоянно с неизбежностью даже усиливается, начиная с того времени, как Запад стал двигаться в своем отклоняющемся направлении. В действительности, только одному Западу должно вменяться в вину это удаление, потому что Восток никогда в существенном не менялся; и все попытки, не учитывающие этот факт, должны потерпеть неудачу. Большим недостатком этих попыток является то, что они всегда предпринимаются в направлении, противоположном тому, которое должно быть, чтобы достичь результата: это Запад должен сближаться с Востоком, потому что это он отдалился, и напрасно он старается внушить Востоку приблизиться к нему, так как Восток не считает, что у него сегодня есть причины для изменения так же, как их не было в ходе предшествующих веков. Разумеется, речь никогда не шла для восточных людей о том, чтобы исключить адаптацию, совместимую с сохранением традиционного духа, но если им предлагают изменение, равнозначное переворачиванию всего установленного порядка, то они могут только воспротивиться этому; спектакль, который им предлагает Запад, далек от того, чтобы позволить им себя убедить. Даже если восточные люди окажутся принужденными в определенной мере принять материальный прогресс, то это никогда не произведет глубокого изменения, потому что, как мы уже говорили, они им не интересуются; они его терпят как необходимость и находят в нем только дополнительный мотив для ненависти к тем, кто заставляет их ему подчиняться; отнюдь не собираясь отказываться от того, что является для них основанием бытия, они замкнутся в себе еще больше, чем когда-либо, и сделаются еще более недоступными и не идущими на сближение.
К тому же, именно западной цивилизации, являющейся самой молодой из всех, элементарные правила вежливости достаточно ясно показывают, когда она вступает в отношения с другими народами, расами и индивидами, что именно ей, а не другим, более старшим, надлежит сделать первый шаг. Конечно, именно Запад пришел к восточным людям, но совершенно с противоположными намерениями: не для того, чтобы учиться у них, как подобает молодым при встрече со стариками, а чтобы стараться, иногда грубо, иногда неявно, навязать им свою манеру видения, чтобы проповедовать среди них всякого рода вещи, в которых они не нуждаются или о которых они не желают слышать. Восточные люди, которые все очень ценят вежливость, шокированы этим неуместным прозелитизмом и грубостью; когда в этом упражняются в их собственной стране, то возникает нечто еще более худшее, по их мнению, а именно, пренебрежение законами гостеприимства; не следует обманываться, восточная вежливость вовсе не является пустым формализмом, подобно соблюдению всевозможных внешних обычаев, которым западные люди дают то же самое имя: она покоится на очень глубоких основаниях, потому что соотносится со всем ансамблем традиционной цивилизации, тогда как на Западе эти основания исчезли вместе с традицией, а то, что продолжает существовать, есть не больше, чем суеверие в собственном смысле слова, не говоря уже о нововведениях, вызванных просто «модой» и ее неоправданными капризами, все превращающими в пародию. Но, даже оставляя в стороне все вопросы вежливости, прозелитизм является доказательством только лишь невежества и непонимания, знаком интеллектуальной недостаточности, потому что он заключает в себе сентиментализм и, по существу, основывается на его доминировании: нельзя пропагандировать некую идею, не связывая с ней какую-нибудь сентиментальную идею, в ущерб ее чистоте; что касается чистых идей, то довольно того, чтобы их предъявлять тем, кто способен их понять, но никогда не надо убеждать кого бы то ни было. Прозелитизм дает повод такому неблагоприятному суждению, а все дела и слова западных людей его подтверждают; все, в чем они надеются доказать свое превосходство, для восточных людей, наоборот, есть знак низшей ступени.
Если стать вне любых предрассудков, то необходимо согласиться с тем, что Запад ничему не может научить Восток, разве что в чисто материальной области, не очень интересной для Востока, поскольку в его распоряжении есть вещи, по сравнению с которыми это почти ничего не стоит и которыми он не расположен жертвовать ради пустых и напрасных случайностей. В конечном счете, промышленное и экономическое развитие, как мы уже сказали, могут провоцировать только соперничество и борьбу между народами; таким образом, это не может быть почвой для сближения, если только не предположить, что способ сблизить людей именно и состоит в том, чтобы побудить их сражаться одних против других; но мы это понимаем не так, в противном случае, это было бы лишь очень дурной игрой слов. Для нас, когда мы говорим о сближении, речь идет о согласии, а не о соперничестве; к тому же сам способ, которым соблазняют восточных людей принять у себя экономическое развитие, не оставляет для этого никакой надежды. Вовсе не механические изобретения, облегчающие внешние отношения между народами, помогут им лучше понимать друг друга; из этого могут происходить, вообще, только еще более частые столкновения и обширные конфликты; что же касается соглашений, основанных на чисто коммерческих интересах, то слишком хорошо известно, какую ценность следует им придавать. Материя, по самой своей природе, есть принцип разделения и разногласия; все, что происходит из нее, не может служить основанием реального и длительного союза; к тому же, законом здесь является постоянное изменение. Мы не хотим сказать, что вовсе не следует заниматься экономическими интересами; но, как мы все время повторяем, надо каждой вещи находить ее место, а место, нормально им принадлежащее, скорее последнее, чем первое. Тем более не следует говорить, что надо их заменить сентиментальными утопиями на манер некоего «сообщества наций»; это еще менее надежно, если вообще возможно, так как здесь в основании нет даже той насильственной и грубой реальности, которую, по крайней мере, нельзя оспаривать у вещей чисто чувственного характера; чувство само по себе является не менее изменчивым и непостоянным, чем то, что принадлежит чисто материальной области. В конечном счете, «гуманизм» со всеми его мечтаниями часто есть лишь маска материальных интересов, накладываемая «моралистическим» лицемерием; мы не очень верим в бескорыстие апостолов «цивилизации», впрочем, бескорыстие не является политической добродетелью. По сути, ни на экономической, ни на политической почве не могут быть обретены средства согласия; и только лишь задним числом и вторичным образом экономическая и политическая деятельность будет призвана способствовать этому согласию; его средства, если они существуют, относятся не к области материи и не к области чувства, а к области гораздо более глубокой и стабильной, которая может быть только интеллектом. Но только мы хотим здесь понимать интеллект в его подлинном и полном смысле; речь никоим образом не идет, по нашей мысли, о тех подделках интеллектуальности, которые Запад, к несчастью, с упорством предъявляет Востоку, и которые, впрочем, есть все, что он может себе представить, потому что он не знает ничего другого и даже для самого себя он ничем другим не располагает; ему недостает существенного; то, чем может удовлетвориться Запад, совершенно непригодно для того, чтобы дать Востоку хотя бы малейшее интеллектуальное удовлетворение.