"Болваны"

Лянечка заголосила и судорожно задергала головой. Циля задержала свои длинные, острые когти над глазами Лянечки в некотором раздумье: выкалывать их или нет? Потом, как видно, оценила последствия, перенесла режущую руку к другой Лянечкиной щеке и провела борозды и там тоже - для симметрии.

Лянечка умолкла на мгновение, как вдруг сделала движение, похожее на то, как собака ловит подброшенную к ее носу палку: Лянечка на лету поймала Цилину руку и зубами вцепилась ей в ладонь.

- Су-у-у-ка! - низким меццо-сопрано вывела Циля.

Это слово штопором взвилось вверх, под купол, завибрировало там, многократно повторившись и обрушившись сверху вниз на стоящих в оцепенении Голицына и Мишу Лунина, а также на нескольких подтянувшихся к полю боя любопытных из близ стоящего женского туалета. С галерки второго этажа тоже глазели лица, притом что до этого момента институт казался пустым: шли занятия.

Все произошло настолько стремительно, что ни Голицын, ни Лунин ничего не успели сделать. Гарик, так же как и Миша, стоял с полуоткрытым ртом, завороженно следя за перипетиями битвы. Но вот наконец он опомнился. Тревожно огляделся - и кинулся разнимать разъяренных женщин.

Серая кофта Лянечки задралась, обнажив куски кожи; джинсы перекосились. Циля выглядела не лучше: черные подтеки под глазами, тушь, смешанная со слезами, потекла ниже по щекам, проделав в толстом слое пудры жирные следы; ее темные кудри свалялись; изящное светло-зеленое шерстяное платье сбилось на бок, открыв на плече черную бретельку лифчика.

Голицын затолкал Лянечку за ближайшую колонну, откуда она выскочила на бой, спрятав от взоров зрителей. Циля Гершкович растирала укушенную ладонь и болезненно морщилась. Потом она поправила одежду, подобрала сумочку, шубу, распластанную на полу, точно шкура убитого медведя, и вперевалку пошла прочь.

Гарик за колонной что-то быстро шептал на ухо Лянечке. Она судорожно всхлипывала и, кажется ничего не понимая, упрямо бормотала одно и то же:

- Я убью ее... Убью... Убью... Я буду твоей подстилкой... Слышишь: подстилкой... Но тебе с ней не жить... Я ее убью... Так и знай!.. Убью... А потом себя!..

Гарик боковым зрением увидел, что Циля уходит, дернулся от Лянечки. Однако она вцепилась в него и повисла на рукаве пиджака. Миша видел, как Голицына разрывают противоположные чувства. Внезапно Гарик повернул голову к нему, громко позвал:

- Мишель! Миша! Дорогой мой! Срочно нужна твоя помощь. Пожалуйста, останься с Полли (так с некоторого времени он называл Лянечку, которую на самом деле звали Полиной)... Поговори с ней, как ты один умеешь... Ее нельзя оставлять одну... А я сейчас... секундочку!.. - Голицын взял лицо Лянечки в ладони, слегка опрокинув его назад, как будто хотел поцеловать, - от неожиданности Лянечка бессильно разжала руки, не подумав, что со стороны Голицына это всего лишь обманный маневр. Гарик метнулся влево, схватил с пола свою сумку и бросился вдогонку за Цилей Гершкович.

Лянечка в отчаянии опустилась на колени, ударилась лбом об пол и бурно зарыдала. Миша поднял ее за локоть, усадил на кушетку. Собрал все, что осталось от ее очков. Видя, что к ней стекается любознательный народ, убедил ее поскорей уйти отсюда, отыскал в сумке номерок, накинул пальто на плечи и вывел из института.

Лянечка продолжала рыдать и по-прежнему повторяла:

- Убью её, убью... Или покончу с собой... Ну почему... почему он такой подонок?

- Не надо так убиваться... - успокаивал ее Миша, держа в руках Лянечкину шапку. - Время лечит раны... Застегнись, пожалуйста, и надень шапку... Объявляли 25-градусный мороз...

- Нет, время не поможет! - упивалась своим горем Лянечка. - Ты не понимаешь: меня предали, мне изменили... Со мной случилось несчастье... Меня смешали с грязью... Эта женщина - я ее ненавижу - отняла у меня самое дорогое. Поэтому я должна ее убить. И его тоже!

- Успокойся... Найдутся другие... Более достойные тебя. Ты красива, талантлива. Ты пишешь стихи... Тебе нужен человек твоего ума...

- Нет! Таких других нет... Нет на свете! Он один, один... Понимаешь?

- Не надо так говорить... Ты же так не думаешь...

6.

Прозвенел звонок. Из лекционной аудитории повалил народ - прямиком в буфет. Курс Птицына и Кукеса сидел в "ленинской" аудитории, в "девятке". Ленинской она называлась потому, что в 1918-м в ней выступал сам вождь мирового пролетариата с его знаменитой речью "Задачи союзов молодежи".

В истории эта речь осталась благодаря крылатой фразе Ленина: "Учиться, учиться и учиться!" - что, разумеется, составляло законную гордость администрации и о чем свидетельствовала мраморная мемориальная доска на стене, у входа в "девятку".

Кукес вдалеке увидел Ксюшу Смирнову - институтскую свою любовь. Та шла с подругой Жигалкиной, застенчивой дылдой-худышкой. Вместе они смотрелись, как Пат и Паташон, как Тарапунька и Штепсель, как Дон-Кихот и Санчо Панса.

Ксюша демонстративно остановилась, закуталась в розовый шарф и бросила на Кукеса из-под мышки Жигалкиной быстрый косвенный взгляд, выражавший сложную смесь справедливого негодования, клокочущей обиды и долго сдерживаемого гнева. Несмотря на столь грозные признаки ее плохого настроения, Птицын, наблюдавший эту сцену, сравнил бы ее скорее с мокрым, нахохленным цыпленком, нежели с разъяренной тигрицей, какой она, наверно, себя ощущала.

Кукес между тем как будто окаменел, словно его сразил убийственный взор горгоны Медузы. Обыкновенно брызжущий весельем и остроумием, щедро наделенный природным блеском, если только не впадал в депрессию, теперь Кукес представлял жалкое зрелище: он ссутулился, втянул голову в плечи, обмяк, как мешок, глаза остекленели и выкатились наружу - в них застыла общееврейская неизбывная печаль, почему-то особенно выпуклая в профиль. Птицын с энтомологическим интересом следил за быстрыми метаморфозами лица Кукеса.

Вдруг голова Кукеса дернулась. Он вздрогнул всем телом, точно петух на шестке, которому во сне привиделся соседский индюк, изрядно потрепавший его в жестокой драке. "Я же должен был отдать ей тетрадь Жигалкиной! Как я забыл! Какой болван!" - в патетическом отчаянии пробормотал Кукес и бросился вдогонку за Ксюшей, успевшей скрыться за колоннами.

Последней из девятой аудитории, переваливаясь со ступеньки на ступеньку, словно по скользкому трапу, с кряхтеньем выползла розовощекая старушка Кикина. В руках она сжимала стопку тетрадок - драгоценнейший груз, а именно лабораторные работы по фонетике: разбитые на компактные куски тексты "Преступления и наказания", затранскрибированные студентами. Собственно, транскрибировала одна только староста группы Птицына и Лунина Ира Селезнёва да еще, пожалуй, несколько старательный девочек из других групп, а все остальные коллективно списывали у них, ничуть не заботясь о титанических усилиях, которые выпали на долю этих подвижниц, убивших несколько суток на рисование крышечек, апострофов, еров и ерей, разъявших, как труп, какую-нибудь там сцену убийства старухи-процентщицы.

Дотошная Идея Кузьминична Кикина, с присущей ей педантической скрупулезностью, умудрялась отыскивать тьму ошибок в списанных работах, притом что она нисколько не сомневалась, что они списаны. Она наслаждалась своим законным правом заставить студента много раз подряд опять и опять погрузиться в волшебный мир транскрипций.

В ее облике, несомненно, было что-то фонетическое, точнее фанатическое: столько сладости, даже патоки, разливалось по ее желтому пергаментному лицу, в то время как она произносила свою любимую фонему "И-И-И". Сахар был поистине быстрорастворимым, если бы только сладость то и дело не переходила в желчь.

Кикина произносила слова с блаженнейшей интонацией ласкового участия к людям. Она радушно улыбалась, так что глаз не было видно, а губы вытягивались в ниточку и соединяли между собой румяные дряблые щеки, ходившие вверх-вниз наподобие громоздкого циркового велосипеда с надутыми бордовыми колесами, между которыми на маленьком сиденьице спрятался крошечный клоун - нос-кнопка. Сахарная улыбка заполняла всю аудиторию и отделялась от ее лица, как улыбка Чеширского кота, заставляя студентов вздрагивать от кошмарных воспоминаний о пяти-семи пересдачах затранскрибированных текстов. Никто не сомневался, что она подсунула им "Преступление и наказание" из тайного злорадства. Послал же им чёрт такого фонетиста, в дополнение наградив старушку должностью замдекана по учебной работе!