Проект-Z

Вот на Земле другое дело. Там у службы госбезопасности прав не в пример больше.

Когда Калатунс затерялся среди муравейника, копошащегося вокруг обгоревшего «Фаэтона», инспектор перевел взгляд на панораму оцепления. Зевак все прибывало, но оцепление без труда сдерживало натиск. От желающих увидеть подробности происшествия своими глазами отделился Шальшок и засеменил к Салису.

— Значит так, — начал Монлис. — Свидетелей двое. Безопасность с ними работает достаточно плотно. Они в один голос говорят что «Фаэтон» на большой скорости вылетел из Лилового переулка и по дуге направился к воротам.

А теперь самое интересное. По набережной имперского дворца шла пара влюбленных.

Они видели как вниз, сразу же после взрыва ехало белое «Пежо».

— Вот как?.. — сказал Салис щуря глаза. — Две случайности — это уже закономерность.

— Мне пришли те же мысли, — сказал Монлис.

— Значит так. Вдову, если она есть, сейчас в оборот возьмет Безопасность и мы сегодня до нее уже не дотянемся. Так что оставим ее на вторую попытку, а ты давай-ка разыщи детей этого террориста вытяни из них все что можно.

Все, что было за последние десять лет. И дави на то, что имперская безопасность добивается одного: признать их отца сумасшедшим, а нам, имперским сыщикам, надо разобраться и найти истинных организаторов происшествия.

— То есть папаша вовсе и не причем… Понял. — Именно. Он не преступник, а жертва. А я займусь межведомственной борьбой.

Встретимся вечером в управлении.

Монлис взял у имперской безопасности исходные данные террориста, через базу данных нашел его детей и поехал по адресам.

А Салис тем временем вступил в неравную схватку с имперской безопасностью.

После недолгих пререканий Калатунс дал распоряжение предоставить Салису некоторую информацию по делу, но обещал этого так просто не оставить.

К вечеру, по версии имперской безопасности, вырисовывалась следующая картина.

Шайкес Велатус, девять тысяч шестьсот семьдесят девятого года рождения.

Работал на Электромеханическом заводе. В тридцать втором году ушел на пенсию. Не был. Не состоял. Не привлекался. Характер вспыльчивый, но отходчивый.

Замечен в пристрастии к алкоголю, но от алкоголизма никогда не лечился.

Женат. Двое детей. Сын, капитан рыболовецкого судна, рыбачит на недалеко от Шальскара. Дочь, художник — оформитель. Не замужем, живет отдельно, снимает квартиру.

Перед своим поступком Шайкес написал записку, которую нашла жена. В записке он просил прощение у родственников и обвинял во всем правительство и президента лично, требовал вернуться к старой системе, когда правил император. Его пенсия была крайне мала. Терпение лопнуло и этим взрывом он хочет выразить протест против правящего режима. По заключению графологов записка написана Шайкесом. Взрывчатку, со слов собутыльников, он выменял у неизвестных, возле винной лавки, за четыре бутылки дешевого бренди. Меры к розыску последних приняты.

Как говорится всем все ясно, дело можно сдавать в архив. Единственное, что бросалось в глаза, так это почерк. По предоставленным женой образцам счетов оплаты за квартиру было видно, что почерк Шайкеса к старости сильно изменился. Стал более корявым и менее разборчивым. Предсмертная записка написана Шайкесом, но как будто двадцать лет назад. Он в то время отдыхал в пансионате «Весенние зори» и писал жене письма. Специалист объясняет этот факт тем, что в момент написания записки, Шайкес сильно нервничал и поэтому выводил каждую букву.

Железные ворота с лязгом и скрежетом распахнулись и на территорию психиатрической клиники въехал автофургон с надписью «продукты» на двух бортах. Охранник-землянин в камуфляжной форме, с резиновой дубинкой на поясе подошел к распахнутой водительской дверце. Из нее выпрыгнул фербиец лет сорока. Он протянул охраннику руку, они поздоровались. Водитель достал пачку сигарет, предложил охраннику. Тот взял одну сигарету, достал из кармана зажигалку. Они прикурили, с чувством затянулись и вдруг резко повернули головы к лестнице, ведущей во второй корпус. Главврач, тоже фербиец, что-то крикнул, махнул рукой и шофер, хлопнув по плечу охранника, прыгнул в кабину.

Фербиец, стоящий на спинке кровати и выглядывавший в маленькое окно под потолком, — размером чуть больше метра, на улице оно начинается почти от асфальта и с двух сторон забрано массивной решеткой, — не мог разобрать, что именно сказал главврач. Он лишь слышал отдельные звуки доносившиеся с улицы и видел, как фургон вздрогнул и тронулся с места. Пациент взглядом проводил фургон до угла четвертого корпуса, за которым тот скрылся, и, продолжая держаться руками за решетку окна цокольного этажа, уронил голову вниз. Каждый раз, когда раздавался звук открывающихся ворот пациент, подскакивал к окну и смотрел за происходящим. Уже второй месяц он сидел под замком в подвале клиники.

Каждый день его выводили на прогулку, каждый день он ходил на процедуры.

Три раза в день, утром, в обед и вечером, ходил в столовую. В столовой всегда было много народа, можно было посмотреть в живые лица, перекинуться парой слов. Пусть собеседники были полоумными, но все же лучше, чем сидеть одному в комнате, в двенадцать квадратных метров.

Фербиец отнял руки от решетки и медленно сошел со спинки кровати. Он босыми ногами прошелся по комнате до двери из толстого, стального прута, и обратно.

Сел на железную кровать, та, прогнувшись, скрипнула пружинной сеткой, и обхватил свои бока. Одет фербиец был в халат грязно-серого цвета, под ним салатовый балахон и старые штаны «за альвер сорок». Под кроватью лежали его шлепанцы.

Чувство безысходности снова взяло верх и он, чтобы начавшие проступать слезы не потекли ручьем, с силой зажмурил глаза. Через несколько минут он поднялся с кровати, надел шлепанцы и принялся расхаживать по комнате от окна к двери. Шлепанцы шаркали по линолеуму, шепотом объявляя каждый новый шаг. Так продолжалось уже не первый день.

Гудок автомобильного клаксона заставляет фербийца вздрогнуть. Он поднимает взгляд на окно, на секунду замирает, затем бросается к нему и, не снимая шлепанцев, забирается на спинку кровати. Перед воротами стоит мусоровоз, на закорках которого покоятся шесть мусорных контейнеров. К машине не торопясь, подходит охранник и принимает протянутый водителем пропуск, проверяет разрешение на выезд, Другой охранник осматривает машину со всех сторон.

После проверки, водителю возвращают пропуск. Массивные ворота вздрагивают и, с лязгом и скрежетом, медленно отползают в сторону. Пациент начинает считать:

— Двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, — шепчет он.

Машина выезжает, ворота закрываются с теми же звуками. Пациент спускается со спинки и садится на кровать. Он продолжает свой монотонный счет.

— Семьдесят восемь, семьдесят девять, восемьдесят, — бормочет фербиец, отрывает от половинки тетрадного листа в клеточку маленький кусочек и кладет его себе в карман. — Двадцать один, двадцать два, двадцать три, — по новой начинает он свой монотонный шепот.

Так продолжается до тех пор, пока в глубине коридора не раздается лязг открываемой решетки. Фербиец в халате настораживается и прячет лист под подушку. Позвякивая связкой ключей к его двери подходит санитар.

— Господин Найтилус, пожалуйте отобедать, — проговорил санитар, с фальшивой улыбкой на устах открывая решетку.

Найтилус еще несколько секунд смотрел на санитара, затем опустил взгляд, поднялся, и запахивая на ходу халат зашаркал в сторону двери.

— Позвольте полюбопытствовать, — говорит санитар и ловкими движениями обыскивает пациента, скользя пальцами сверху вниз. Ничего постороннего он не обнаружил.

— Все в порядке. Сами понимаете, пустая формальность.

После обыска Найтилус вышел в коридор, дождался, когда санитар закроет дверь, и в его сопровождении направился в столовую. К людям.

В начале десятого, не дождавшись напарника, Салис выключил в своем кабинете свет, закрыл дверь, вышел на улицу. Черно-синее небо, густо усыпанное маленькими и яркими звездами, большими заплатками закрывали облака непонятного цвета. Салис постоял несколько секунд с головой задранной к небу и направился к своему автомобилю. Он уже открыл дверь, когда, всхлипнув тормозами, возле него остановилось старенькое такси. Инспектор обернулся.