Спящие от печали

Однако кровавая советская заря усмирила всех – и русских степняков, и отважных казаков, и стремительных адаевцев; она обагрила полукочевой этот край до самого Каспия солёной яркой влагой. Идея беспощадного равенства надвинулась с запада на народы, истребляя в них всё самое сильное, а значит, готовое к сопротивленью. Но если бы здесь царило неукоснительное равенство, то на народы надвинулась бы тогда идея беспощадного неравенства: дело было не в идее, а только в жгучем желании переворота того, что уже есть. Самое сильное – то есть готовое к сопротивленью – уничтожалось бы и тогда с тем же упорным коварством. Люди, больные этим желаньем, не терпят реальности – они загоняют себя и других в мир своих странных рябых грёз, которые не осуществляются до конца никогда, поскольку сменяются новыми, ещё более несбыточными.

Но бесчисленные человеческие жертвы Великой Красной Прелести были, наконец, принесены. И, равно обессилев, присмирев и оробев, уцелевшие отребья самостоятельных когда-то родов, русских и азиатских, принялись безропотно созидать то, что приказывали им уполномоченные – пришлые взвинченные люди с наганами, дуреющие от страха перед попранным старым и перед призрачным новым. Выжившему отребью предстояло в панически короткие сроки овеществить для уполномоченных призрачное – здесь, в азиатской России, здесь – в русской Азии. Так, при строительстве горно-обогатительного комбината, вокруг Столбцов образовался городок – и даже разросся позже, когда поблизости, в сотне километров, рядом с бокситами обнаружился уран.

Молодая Санина мать, спящая под могильными венками, не слышит, как поскрипывает во тьме детская коляска, и уже не помнит о душах спящих – и о душах празднующих не помнит тоже. Нюрочка старается понять, даётся ли ребёнку выбор – когда ему родиться, где и у кого. И так важно, так необходимо ей это понять сейчас, что она старается произнести слова вслух – не может, и снова старается:

«Тшшш. Тихо, тихо, милый. Ты сам захотел родиться у нас?.. Пока не стал ты взрослым и не забыл, скажи мне: ты – знал, что для рожденья будет тебе тогда отведено только это убогое место на Земле? И ты согласился на него?.. Ответь же, Саня, был ли у тебя выбор?!.

Если был, то что же ты наделал, Саня, бедный мой. Что ты наделал!..»

Давно пришедший в упадок, бесхозный городишко кажется ей в ночи только стадом разбредшихся и замерших корпусов, вразнобой прижавшихся к плоским отрогам гор. И она улыбается горестно во сне от щемящей жалости, не видя сына, но чувствуя его присутствие где-то рядом.

«…Конечно, тогда меня ты выбрал правильно, Саня. Потому что любить тебя, как я, никто на Земле не смог бы и не сумел бы во все времена… Может быть, ты поджидал долго, веками и тысячелетьями, когда появлюсь на свете я, и вырасту, и когда тебе можно будет наконец-то оказаться во мне, и развиться, и запроситься на свет?.. Может быть, ты так сильно захотел родиться именно у меня, что согласился и на время это, и на этот город?..

Если это твой выбор, маленький мой, то как же сильно ты любил меня, Саня, ещё до своего рожденья! Но… разве можно было решиться на рожденье в это время – и в этом краю?!

Смотри: наш город почти разрушен – он кажется только стадом разбредшихся и замерших корпусов. В нём запустенье, мрак и нужда, в нём – тревожная дрёма и лихорадочный труд, не приносящий радости… Здесь даже стрелка компаса не знает своего спокойного положенья и мается. Она мечется, путая север с востоком, юг – с западом. Здесь всё неустойчиво, Саня, и люди предчувствуют, что не долго они протянут на этом свете. Поэтому им надо быстро жениться, быстро выйти замуж, быстро дать потомство. А теперь прибавилась новая напасть: здесь мы уже, впервые, люди без Родины, Саня! Она исторгла, выбросила, вытолкнула нас из себя странным делением границ…

Ты, верно, не захотел родиться у нарядных людей, правящих миром вещей. Ты родился у нас. У меня и Ивана. Но… что ты наделал, Саня?! Если у тебя был выбор, то что же ты, бедный, натворил?!»

И снова не понимает юная Нюрочка, отчего и как это происходит – что жизнь, дремлющая веками в небытии, вдруг начинает пробиваться к свету в столь неурочный миг. «Зачем – у нас, не имеющих возможности правильно, хорошо жить? Зачем – здесь?!.

Крошечный Саня. Ты не испугался того, что это будут Столбцы… Какой ты храбрый мальчик! Какой же ты храбрый…

Теперь ты здесь.

Прости меня, что я оказалась здесь…

Но другого места не нашлось для меня на земле».

Молодой бандит с сизыми кулаками, литыми, словно пудовые гири, не расхаживает этой ночью по низкому барачному коридору. И лучше было бы всем, если б он не приезжал сюда вовсе со своими подарками, никогда, никогда. Но беспутный широкомордый внук почтенного Жореса появляется у деда в комнате то и дело. Подъезжает на иностранной чёрной машине, похожей на огромную резиновую блестящую калошу, выбирается с бархатного красного автомобильного сиденья. Он тащит к столу старика увесистую телячью ляжку и нарезает мясо своим странным ножом, выскакивающим из металлической рамки мгновенным, непонятным образом бесшумно.

Спит и не спит старый Жорес. И видит снова минувшее – как внук укладывает в холодильник «Саратов» тяжёлые куски, заботясь о старике. А старик не знает, что делать с этой молодой говядиной, пахнущей кровью. Да, кровью, сухой вольной полынью и терпким потом неведомых степных людей, привыкших выращивать и выхаживать свой скот в бесконечных трудах и заботах – там, за дальними холмами, убегающими под кромку небес.

Долетают до старого Жореса слухи о том, что разбойничают молодые безобразники в степи, угоняя коров и лошадей, как в дикие времена. Ворованным кажется старому Жоресу это мясо, вот что! Но внук только смеётся и не отвечает прямо на вопросы старика.

– Где брал? – переспрашивает он, скаля острые зубы. – Везде брал!.. Ладно, ладно, пошутил я: купил тебе, ешь…

Крутит при этом бандит своей крупной и тёмной, как чугун, башкой, прислушивается: тут ли муж хорошенькой белокожей соседки. И зря думает он, что дед плохо слышит, когда подхватывается этот старший его внук, складывает бесшумно свой нож-рамку и устремляется в коридор, на шум торопливых женских шагов.

Совсем не гасит время былого. Витают, кружат, будто мухи, в спящем тёмном бараке назойливые слова бандита, подбирающегося к белокожей молодице – к той, у которой лицо, и плечи, и колени словно намазаны сметаной: так сияют они бледностью и чистотой.

– Деньги надо? – задыхается, шепчет его старший внук в коридорном полумраке прошлого. – Бери, когда захочешь. У меня на кармане всегда они есть для тебя. Все бабы деньги любят. Сколько надо? Проси! Много проси. Не стесняйся…

Отбивается белокожая молодица, и сердится, и ругается тяжёлыми мужскими словами через силу, будто ворочает в одиночку корявые каменные глыбы, воздвигая преграду перед собою. Кричит она бандиту про своего ребёнка, которого надо кормить грудью, про мужа, который вот-вот вернётся домой, и тем пуще злит безобразника.

– Почему такая грубая? – вкрадчиво шепчет внук-бандит в коридоре. – Ай, как не хорошо ругаться красивой женщине… Нервничаешь, да? Зачем столько стираешь? Семья твоя не стоит одного моего плевка. Зачем работаешь на них? На мужа, сына? Руки у тебя жёсткие сделались, как у старухи. Тьфу! Пальцы стали сухие, как прутья. Он что, твой ребёнок, божок, что ли какой-то? Если это маленький бог, то ему надо на небо. Вон туда!.. Так ведь у вас положено, по вашему закону?

И ещё говорит, смеясь, внук почтенного:

– Ладно, не бойся меня, живи пока. И твой муж, белобрысый заяц, пускай поживёт ещё немного. Фамилия у него Бирюков, но он никакой не волк – только заяц с дрожащим коротким хвостом! А когда старую урановую шахту возьмёт мой хозяин, пойдёшь туда со своим русаком, зарабатывать деньги, если мои тебе не нужны. В долгах запутается твой заяц Бирюков до самых ушей, отвечаю! В тюрьме окажется! Наши люди везде! Напишут счета, по которым вам не расплатиться. Посадят они, кого надо и когда надо… Стой, не торопись! Все знают: твой белобрысый зайчишка-русак с волчьей фамилией разводит спирт розовой марганцовочной водой в детском корыте. А когда коричневый осадок уляжется на дно, разливает свою палёную водку в бутылки, собранные на свалке. За такую торговлю по вашему многобожному закону положено ему в ад, в урановый ад! Правильный закон. Туда он и пойдёт, белобрысый… Но твой маленький божок ещё не нагрешил. Пускай он летит в рай! Не задерживается здесь, на нашей земле. Она теперь наша, только наша, слыхала? Мой брат-наркоман скоро поможет ему взлететь туда… Опять ругаешься плохими словами? Никуда не денешься, сговорчивая станешь. Знаешь сама: между адом и раем твоё место. А здесь самый сильный – я. Сильней меня один только мой хозяин, Рыжий Рубин, слыхала?.. После себя, правда, я обещал передать тебя своему брату, но точного решения ещё не принял… Ну, хорошо, хорошо! Иди! Расти своего выродка, пока он не улетел. Пока не упорхнул с земли, от тебя… Грудь только зря портишь, кормишь напрасно его, волчонка… Ладно. Я добрый, разрешаю… Покладистая будешь, вежливая будешь, хорошая со мной, тогда, может, и усыновлю маленького твоего Бирюкова. А нет – сама знаешь…