Страница 73 из 90
Кто из них настоящий?
Где же здесь правда?
Фаррер Мэттью - Капкан (Snares & Delusions)
Город обступал язву, и язва разъедала город. У города, у этой утончённой россыпи строений, открыто раскинувшейся по пыльным зелёным холмам, не было имени. Он был диковиной этого мира: город сизо-серых стен, которые, казалось, просто вытекали вверх из-под земли, их гладкие очертания и пологие склоны заставляли взгляд безуспешно искать хоть какие-то отметины инструментов или следы отделки. Простота очертаний и сложность деталей, словно неотделанная горная порода, выступающая из земли. Но дикие скалы никогда бы не смогли образовать эту изящную мандалу улиц и дорожек, сбегающих по склону холма столь изысканным узором, что можно было смотреть на него часами, прежде чем приходило понимание, насколько большое удовольствие это доставляет.
Даже та грубость, с которой язва прорвала сердце города, не испортила красоту его застройки. Пока ещё не испортила. Несмотря на выбоины в стенах зданий, на задымлённые улицы и разбросанные повсюду трупы, несмотря на какую-то невидимую силу, от которой чахли трава и деревья, и умолкал звон насекомых, это место ещё хранило обрывки своей красоты. Пока ещё хранило.
Город никогда не нуждался в названии. Когда носившиеся на своих свирепых драконах по степям и прериям «ушедшие» говорили о нём, им не требовалось называть его каким-то именем, каждый и так понимал, о чём идёт речь. Несмотря на то, что они были расой воинов, племенами наездников и охотников, их язык оставался плавной мелодичной речью эльдар, и они могли говорить о единственном маленьком городке их планеты, о его летописцах, художниках и провидцах, не испытывая нужды в названии.
Язва – другое дело. Она торчала из земли, словно голова злого великана, закопанного не слишком глубоко. Контрфорсы выпячивались из её стен, словно натянутые сухожилия на шее запрокинутой в крике головы. Разинутая пасть ворот из чёрного железа, идиотский блеск стальных шипов с парапетов и ниш. Их воткнули туда не ради обороны. Язва хищно и угрожающе нависала над местностью, отвергая даже мысль о возможности нападения. Шипы предназначались для демонстрации жестокости, для казней и выставлении напоказ казнённых. Язва строилась не ради покорения, но ради наслаждения покорением.
Она росла. Точки на просторах прерий превращались в небольшие группы фигурок, придвигались ближе, сливаясь воедино. Процессия текла по улицам, забитым зловонием смерти, наблюдая, как разбираются здания и перекапывается под ними земля ради того, чтобы добыть ещё камня для язвы. В её стенах ещё были грубые заплаты и зияющие пустоты там, где будут добавлены новые помещения и флигели. Процессия - фигуры в доспехах, сжимавшие цепи, и тонкие, скрытые плащами силуэты, согнувшиеся под тяжестью этих цепей, - шла мимо толп рабов, которые, плача и стеная, надрывались среди пыли, глядя как скверна карабкается вверх, растёт всё выше и выше благодаря их труду.
У города не было названия, но оно было у язвы. В языке эльдар не было слова для этого красно-чёрного каменного копья, разъедающего город изнутри подобно раку, но зато оно было в отрывистом лающем языке тех, кто был когда-то человеком, а сейчас всё сильнее подгонял строющих его рабов. Язва звалась «Кафедральный собор Пятого Благословения», и в его мрачном, скрытом глубоко под землёй сердце хозяин собора вёл службу.
Воздух Глубочайшей Часовни то и дело разрывали вопли невольников, но капеллан Де Хаан не обращал на них ни малейшего внимания. Узоры на изрезанном варпом обелиске словно извивались, их линии и углы не могли существовать ни в одной нормальной геометрии, глаза и разум Де Хаана начинали дрожать, если он пытался следовать за ними. Были времена, когда он поочерёдно то получал удовольствие от этого ощущения, то испытывал отвращение к нему, были даже времена, когда он вопил, глядя на колонну, как сейчас вопили их человеческие невольники. Это было в первые дни, когда Несущие Слово встали под знамёна самого Хоруса, и Лоргар ещё только создавал великий кодекс веры - «Пентадикт». В этом кодексе содержались размышления о воздействиях Хаоса, как части Ритуала Обращения, и сейчас Де Хаан был спокоен, ощущая, как резной орнамент посылает волны сквозь его рассудок. «Урок самоотвращения и самоуничижения» он выучил ещё в период своего ученичества. «Осознай, что твой разум – лишь пристанище для клочка тумана перед лицом шторма, сиречь Хаоса Неделимого». Это был весьма полезный урок.
Время для размышлений подошло к концу, и он поднялся. Вопли с пола часовни, под галереей, где восседали сами Несущие Слово, продолжались. Хотя все их человеческие невольники уже были изгнаны, осталось примерно около десятка тех, чей разум не выдержал лицезрения колонны, и они бились в конвульсиях на полу, калеча себя. Погонщики начали оттаскивать их в пыточные загоны, позже они пригодятся для жертвоприношений. Де Хаан вышел вперёд к кафедре, и обратился к рядам в доспехах и рогатых шлемах цвета тёмного вина, чтобы начать свою первую проповедь на новой планете.
Порядок богослужения, изложенный в «Пентадикте», предписывал, что проповедь и молитвы в этот час должны быть о ненависти. В воздухе разлилось некоторое предвкушение, которое ущипнуло струнку удовольствия в глубине души капеллана. Из всех достоинств Лоргара Де Хаан превыше всего ценил ненависть: море, в котором купалась его душа, свет, в котором он видел мир. Немало его самых прекрасных богохульств были совершены во имя ненависти. Он знал, что его почитали специалистом в этой области.
Хранители церковной утвари подошли к помосту под ним. Из парчовых сумок они начали доставать и раскладывать на помосте предметы: флаг пурпурного с золотом шёлка, местами пробитый и обожженный выстрелами, поверх него изогнутый эльдарский шлем и латную перчатку тех же цветов. На другой конец помоста легла изящная кристаллическая маска и изогнутый меч дымчатого стекла, лёгкий словно перышко, в навершие рукояти вставлен блёклый драгоценный камень. И помимо всего этого, точно посередине лёг камень: размером с кулак, гладкий и твёрдый, даже во мраке часовни светившийся, словно яйцо феникса. Глядя на них, Де Хаан услышал голос в голове: «Всё будет кончено».
Сильная дрожь пробежала по его телу. Он оторвал правую руку от поручня кафедры, левой сжал кроциус и открыл рот, собираясь начать проповедь. И тут произошло то, чего с почитаемым капелланом Де Хааном не случалось ни разу за все тысячелетия, проведённые в рядах Несущих Слово: он потерял дар речи.
Перистые облака придавали небу тусклый и холодный вид. Де Хаан, стоя у парапета, выступающего снаружи оперативного зала, прищурил глаза за лицевым щитком, словно пытаясь заглянуть за самый горизонт.
- Эту расу упустили, Мир. Им дали распространиться. Они попивают вино в своих рукотворных мирах и занимают место под солнцем на планетах вроде этой. Они расползлись как плесень по всей галактике.
Его первый заместитель, Мир, стоя у дверей, выходящих к парапету, и почтительно сложив руки перед собой, осмотрительно промолчал. Он слышал разговоры Де Хаана об эльдар уже много раз до этого.
- Одно дело - скулящие щенки Императора. Или паршивые орки. Тираниды, - Де Хаан фыркнул. – те вообще ниже нашего достоинства. Но эти твари, это просто оскорбление. И подвергаться их нападениям, - ах! – это просто гложет мою гордость.
Он сжал рукоять кроциуса, и демоническое навершие оружия гневно зашипело, плюясь и рассыпая проклятия. Эта тварь молчала лишь во время проведения церемоний. Де Хаан развернул оружие, держа его под более подобающим ракурсом. Кроциус был символом его статуса – должности капеллана в единственном Легионе-отступнике, в котором ещё помнили и почитали значение капелланов. Не стоило выказывать ему неуважение.
Де Хаана занимал вопрос: почему в часовне он оказался не столь разговорчив, почему он стоял, разинув рот и пытаясь вытолкнуть хоть слово. Это должна была быть проповедь о ненависти, ни больше ни меньше, и всё-таки он поперхнулся словами, охваченный сводящими с ума, отвлекающими внимание образами, отголосками, водоворотом воспоминаний, которые при богослужении ему обычно удавалось отставить в сторону.