Стая

Избор бросился к якорному канату.

— Помоги! — на ходу рыкнул Латье, Вдвоем подхватили тяжеленную подкову с острыми краями — якорь, перевалили железяку через борт. Якорь звучно плюхнулся в воду, ушел в темноту. Старые рыбаки поговаривали, будто здесь, в дельте Нево, неглубоко. Оставалось верить слухам да ждать, когда якорные крюки вопьются в речной ил. Однако, как обычно, слухи обманули — якорный канат размотался до конца, ушел в натяг, а до дна так и не достал.

Расшива перла на корму снеккара с упрямством вышитого на ее парусе тура.

Багровые от натуги гребцы упирались в весельные рукояти, смятый парус валялся подле мачты, с ткани на Избора укоризненно посматривал красный турий глаз. Княжич перепрыгнул через брошенную впопыхах крестовину, залез на нос. Черная корма снеккара надвигалась. Наполовину спущенный парус закрывал гребцов на его носу. Зато на корме княжич уже мог разглядеть сосредоточенное лицо Бьерна и влажное пятно на рубахе худого и маленького Бьернова кормщика.

Понимая, что еще немного — и нос расшивы вспорет плоскую корму его корабля, Бьерн оторвался от руля, быстро огляделся и вдруг гортанно прокричал что-то на урманском. Бортовые весла справа дружно вспенили реку. Маленький кормщик повернул руль, а сам Бьерн подскочил к парусу, повис на растягивающей его веревке. Полотнище взмыло вверх, отклонилось, нижним краем поймало ветер.

Снеккар почти лег на правый борт, скользнул по речным волнам, клюнул вниз змеиной мордой и, оставляя за собой чистую темную полосу с разбегающимися в стороны пенными дорожками, ускользнул прямо из-под носа княжьей расшивы. Всего в паре шагов от Избора мелькнули мокрые, разбрасывающие брызги, лопасти весел, черные бортовые доски, прикрывающие верхний брус щиты, напряженная фигурка маленького кормщика и гребень плоского, похожего на хвост выдры, рулевого весла.

— Ух! Что творят… — восхищенно-испуганно прошептал стоящий рядом с Избором Латья. А затем длинно и витиевато выругался, увидев открывшуюся впереди картину. Теперь и Избору стала понятной странная остановка снеккара — невольно Бьерн очутился в ловушке меж двумя расшивами — Энунда и Избора. Почему вдруг остановился Энунд — то ли сел на мель (вряд ли — глубина была достаточная), то ли стряслось что посерьезнее — Избор не знал, но место для остановки Мена выбрал самое неподходящее. Скорее всего, вывернув из-за мыса, Бьерн обнаружил перед собой борт остановившейся расшивы. Оставался выбор — влупиться в борт застрявшего корабля Энунда или притормозить и дождаться, пока разогнавшийся Избор, заскочив за тот же мыс, ткнется в корму снеккара. Варяг предпочел увернуться и от того, и от другого. Навряд ли подобное удалось бы ему дважды.

Варяги и сами это понимали — едва выбравшись из ловушки, они побросали весла, повскакивали со скамей, принялись хлопать друг друга по плечам. Тортлав тут же принялся читать очередную, внезапно сочиненную, вису — до княжича долетал его звонкий голос.

— Рули туда, — подойдя к кормщику, княжич указал на расшиву Энунда.

Корабли встали, почти соприкоснувшись бортами, закрепились веслами. Пока крепились, варяги уже отпраздновали победу, подвели быстрый снеккар с другого борта, уложили весла лопастями на борт расшивы. Разведя руки, будто крылья, Бьерн перебежал по веслам, соскочил на палубу напротив Энунда. Лицо варяга казалось спокойным, раздражение выдавали лишь непривычно резкие движения.

— Ты что творишь? — рявкнул Бьерн. — Что встрял?

Следовать его примеру — перебегать с корабля на корабль по перекинутым над водой тонким весельным рукоятям Избору нужды не было — Энунд напакостил Бьерну, а не княжичу. Поэтому Избор облокотился на борт, принялся наблюдать. Спина варяга закрывала от княжича щуплую фигуру Мены, стоящий за левым плечом Бьерна Слатич и вовсе закрывал половину палубы.

До Избора долетел визгливый голос Мены:

— «Что встрял», мать твою ити? Да ты на это взгляни!

На миг Слатич отступил от своего хевдинга. Избору показалось, что нечто подобное он уже видел — в просвете меж варягами, на палубе, у ног Энунда лежал живой тряпичный куль. Те же распущенные волосы, та же сжавшаяся поза, тот же затравленный взгляд. Только лицо у Айши на сей раз не было перемазано кровью, а одежда, рваная и мятая, оставалась чистой.

— Девка… — недоумевающе фыркнул Латья. Обернулся к отдыхающим у весел гребцам, радостно сообщил: — ЭЙ, Энунда девка испужала!

Послышались редкие смешки. Однако шутку Латьи не поддержали — слишком вымотались, воюя с упрямым судном. Некоторые все же поднялись, поковыляли к борту — взглянуть на невесть как попавшую на судно Энунда девку.

Она уже встала, прижалась спиной к мачте, посверкивая на обступивших ее людей цепким рысьим взором.

— Принялись парус подымать, открыли квартердек[80], а там — она. Свернулась меж мешками со шкурками, головой зарылась в тряпки, хрен разберешь — живая иль мертвая… — объяснял примолкнувшему варягу Энунд, — Сперва шарахнулись от нее, потом, как разглядели, думали за борт выбросить. Скрутили было, так она ж не дается — царапается, кусается. И орет, как выпь ночная: «Бьерна спросите — он меня купил! » Вот, покуда суд да дело, ход и сбросили…

— А вокруг ты поглядел? — Разъяснения Бьерна не устроили. Ткнул рукой на темнеющий за кормой мыс. — Кабы я твоей расшиве зад в щепу раздробил, не девка — ты сам за бортом бы плескался.

— Так ведь не раздробил же… — выкрутился Мена.

— Так еще могу, — пригрозил варяг. Подтверждая его слова, Слатич засмеялся, закивал:

— Это мы запросто, только скажи! Избор тоже улыбнулся.

Хорош был Бьерн иль плох, однако говорил он верно. Энунд сглупил, ему б повиниться, а он еще и отбрехивался, мол, я не я и лошадь не моя. За такие выходки иной может и в лоб дать.

Бьерн драку затевать не стал. Задумчиво постучал пальцами по обтянутому кожаными штанами бедру, обошел девку кругом, поинтересовался у нее:

— Зачем увязалась? Что было — кануло, сама знаешь…

— Я не увязалась…

Она тоже не собиралась виниться — по голосу было слышно. Скоре наоборот — дали б ей волю, так еще и укусила б…

— Я спала тут!

Ее ответ озадачил Бьерна. Обрадовавшись, что гнев варяга прошел стороной, Энунд отступил ему за спину, притих, не влезая в разговор. Зато прочим воям послушать, что скажет найденная девка, было куда интереснее, чем внимать перепалке двух своих вожаков. Навострили уши, подобрались ближе. Позади Избора тоже скучились его вой, сопели, отдувались, слушали.

— Что, тебе на берегу места мало было? — Похоже, невозмутимого Бьерна наконец-то зацепило — даже голос изменился, заурчал рассерженным зверем.

— Почему мало? — Девчонка поняла, что бить не будут и за борт выбрасывать, скорее всего, тоже. Отлепилась от мачты, поправила сползший с плеча рваный ворот рубахи, вытерла нос рукавом: — Я б жила, да только ты меня купил, а где жить — не сказал. В амбаре да конюшне — князь не велит, в дворовой избе тесно — ткнуться некуда. Я к Рейнару ходила — так он всего на одну ночь пустил. Что мне, в лесу, что ль, хорониться? Так ведь опять, ежели что случится, на меня скажут — убивца, мол, воровка… А тут, — она ткнула рукой в забитую товарами яму квартердека, — тепло, сухо, мягко. Досками закроешься, и все… Откуда мне было знать, что вы нынче в море уйдете? Весь травень простояли и вдруг, на тебе, до свету снялись!

По одобрительному гулу за спиной Избор понял — воям девкины речи понравились. Многие, собираясь в спешке, думали так же, только сказать не могли — долг не велел.

— Выходит, во всем я виноват? — насмешливо поинтересовался Бьерн.

— Так ведь не я же! — заявила девчонка, Дружинники захохотали. Кто-то подбодрил девку выкриком:

— Так! Давай, режь правду-матку!

Грозившее бедой происшествие становилось забавой. Однако вдосталь повеселиться Бьерн не дал. Зацепил девчонку пальцами под подбородок, потянул к себе;

— А ведь ты врешь. Тут не просто спать, тут глухим надобно стать, чтоб ничего не услышать…

80

Здесь — трюм.