Стая

Баба постаралась изобразить сочувствие. Получилось плохо — время уже сгладило боль потерь, к тому же в Альдоге привыкли к варяжским набегам. И не только к варяжским — налетали на городище все, кому хотелось поживы, — чудь, веся, ливы… [59]

Айша брела возле телеги, думала. Брата она никогда не видела, поэтому и горевать не могла. Зато стало ясно, почему князь призвал к себе Бьерна с людьми, — после набега Орма воев у него в дружине осталось не так уж много. А оборонять городище нужно. Вот и понадобился Бьерн — сынок старого боевого друга.

Коняга щла вперед, дорога мягко обогнула городьбу, слилась с наезженным большим трактом, уползающим в настежь распахнутые ворота. Сбоку, чуть не спихнув телегу на обочину, протряслась на ухабах огромная повозка. В повозке сидели несколько мужиков с угрюмыми, темными от копоти лицами.

— Тьфу, идолы! — выругалась баба, выправила лошадь, посоветовала Айше: — Да ты полезай на телегу, девонька. В ногах правды нет. Я тебя у пристани ссажу — там ныне суетно, как на торжище. Может, там и брата встретишь, коли живой он. Вишь, даже кузнецы туда поехали — товар свой к князю повезли. Князь нынче среднего сынка Избора в урманские земли походом снаряжает. Воевода при нем пойдет, да Вадим Хоробый — лучший наш вой, собирается… М-мда…

Баба замолчала. Айша запрыгнула на телегу, подперла боком новую знакомицу, молвила:

— Благодарствую.

Телега вползла в ворота Альдоги, городище оглушило притку шумом и вонью.

На пристани никто не знал Сирота из Приболотья. Занятые своими делами вои неохотно оглядывали притку, отрицательно мотали головами. В толчее и гаме Айше было душно, словно в тесной клети. Хотелось света, воздуха, простора. Невольно вспоминалась родная Затонь — тихие ровные болотины, суровые одинокие осины, травные заросли у старого колодца… И запахи — чистые, свежие, совсем иные, чем здесь.

Солнце уже покатилось к лесу за Волховом, а народ на пристани не расходился. Были тут и вои в шеломах и нагрудных кольчугах, и торговцы, надеющиеся в суматохе подороже сбыть свой товар, и мужики — злые, уставшие, с мокрыми от пота спинами, и девки, выглядывающие в толпе воинов покраше, — как-никак лучшие женихи всегда в княжьей дружине.

Один раз Айша чуть не угодила под копыта чьей-то лошади, дважды упала на истертой до скользкой глины земле и еле выбралась из-под топающих и шаркающих людских ног. Обессилев, притка протолкалась в сторонку, к кустам, что росли вокруг пристани, села, привалившись спиной к тонким ненадежным веткам, согнула ноги в коленках, сунула под них купленную в рыбацком урочище суму, закрыла глаза. Далекие покрикивания мужиков, скрип сходен, плеск воды под мостками уже не пугали — втекали в уши однообразным гулом, укачивали. Айша зевнула, ткнулась подбородком в скрещенные на коленях руки.

— Айша?

Собственное имя, сказанное знакомым тонким голоском, вывело из забытья. Притка вскинулась, протерла глаза. Перед ней, босой и непривычно чистый, но такой же толстый и розовощекий, как раньше, стоял Гуннар. Улыбался во весь рот, мял босыми ногами глинистую землю.

— Чего сидишь? — поинтересовался он, склоняя лохматую голову к плечу. Поковырял в носу пальцем, добавил: — Глупая.

— Сам такой, — вежливо сообщила ему Айша. Хотела сказать холодно, с достоинством, вроде и сказала так, только не выдержала, протянула к глуздырю руки, обхватила детское тельце, прижала к себе.

— Ты чего? — возмутился Гуннар, Уперся в Айшину грудь обеими ладонями, принялся вырываться, смешно пихаясь коленками и оттопыривая зад. — Пусти!

Притка отпустила. Первым делом Гуннар быстро огляделся — не видел ли кто, как его, будто маленького, тискала девчонка. Потом одернул задравшуюся рубашку, грозно наморщил лоб:

— Дура!

— Верно, — согласилась Айша. Улыбнулась, глядя на красное лицо мальчишки, поинтересовалась: — Ты-то откуда здесь?

— Мамка послала. — Похоже, Гуннар все-таки был рад ее видеть — сменил гнев на милость, присел на корточки напротив, закрыв подолом длинной рубахи голые коленки. Без дела он сидеть не мог — протянул руку, отломил тонкую веточку с куста, принялся ковыряться ею в земле под ногами.

— Ко мне? — удивилась Айша.

— Дура, — не оставляя начатого дела, откликнулся глуздырь. — К отцу. Чтоб домой шел. Я позвал. Теперь так просто хожу…

— Так вы в городище стоите?

— Где ж еще? — Гуннару нравилось быть умным и всезнающим. Еще нравилось, что веточка глубоко вскапывала землю, отковыривала целые пластины и не ломалась. Он даже запыхтел от удовольствия, — В большой избе. А когда Бьерн уйдет, мы будем жить в княжьей избе.

Палочка глубоко воткнулась в землю, хрустнула, сломалась. Гуннар тут же отбросил ее в сторону, потянулся за следующей.

— Куда Бьерн уйдет? — Айша сама отломила ему сучок, сунула в маленькую ладошку.

— К урманам.

Баба, встреченная приткой у альдожских стен, тоже говорила про урман. Мол, в их далекие земли собираются и средний сын Гостомысла Избор, и какой-то воевода.. .

— Вона его снеккар[60] стоит, — Гуннар указал подаренным сучком на большой корабль, стоящий у самого края пристани. На изогнутом носу корабля красовалась деревянная змеиная морда, И сам корабль был похож на змею — длинный, узкий, черный.

— У него ж не было никакого снеккара, — Айша вспомнила Бьерна, его ровный голос, насмешливые глаза, кусок золотой гривны в распахнутом вороте рубахи. В груди что-то защекотало, стиснуло.

— Ему князь дал. Еще дал всякого оружия. И одежду. А потом отдаст дочку.

— Какую дочку? — не поняла Айша.

— Ту, которую Орм увез. — Гуннару надоели разговоры, он поднялся. — Бьерн за ней поедет… А завтра ты тут будешь сидеть?

— Не, я лучше с тобой пойду, — Айша тоже встала, забросила суму на плечо.

От реки уже несло ночной сыростью, в камышах заквакали лягухи, ухнула за рекой сова. На пристани стало спокойнее, ушли мужики и торговцы, остались лишь воины. Разбились кучками, запалили костерки. Черные силуэты кораблей огромными птицами покачивались у берега.

— Ну, пошли, — неуверенно сказал Гуннар и затопал прочь. Айша поспешила следом.

В большой избе пахло потом, едой и дымом. По полокам вдоль стен сидели и лежали люди. В полутьме бродили какие-то тени, слышались невнятные разговоры.

— … за куну[61] отдал… Продешевил, — жаловался мужской голос.

— Не лезь, руки оторву… — чуть дальше угрожал кому-то женский.

— Нынче лето будет хорошее, — обещал старческий.

В отдалении, на лавке справа от дымного очага, плакал ребенок. Кто-то кряхтел, кто-то кашлял, в самом темном закуте хохотала невидимая женщина…

Вслед за Гуннаром притка пробралась мимо толстой тетки с кринкой в руках. От кринки пахло кислым молоком, отблеск слабого пламени из очага высветил круглые красные щеки тетки. Глуздырь протиснулся меж сидящих у очага людей, Айша переступила через чью-то голую спину, всю в темных пятнах, очутилась в маленькой полукруглой нише.

На лавке в нише сидел Рейнар, держал на коленях большую плошку, черпал оттуда дымящееся варево, забрасывал в рот. Его жена, стоя спиной к дритке, что-то ему объясняла. Айша не слышала слов — застыла в темноте, не решаясь подойти ближе. Гуннар бодро просочился вперед, залез на лавку к отцу, что-то зашептал ему на ухо. Рейнар кивнул, отставил плошку, поманил Айшу к себе. Еще до того, как она выступила из темноты, сообщил:

— На ночь приютим, а далее — ищи сама, где жить.

Его жена оглянулась, вытерла пальцы о край поневы, Ее лицо показалось Айше более мягким, чем тогда, в обозе. Округлился острый подбородок, стерлись выступающие каменными утесами скулы, даже нос стал прямее и шире.

— Гуннар о тебе часто поминал, — усаживая гостью на край лавки, сказала Гунна, Присела напротив на корточки, подперла руками щеки: — Оправилась ты, значит, пришла… А мы уж думали, никогда более не свидимся. Ан вон как вышло…

59

Племена, вVIII —IX вв. соседствующие с ладожскими словенами.

60

Корабль, на носу которого изображена змея или змеи (скандинавское).

61

Шкура куницы, у древних славян часто использовалась как деньги.