Колдун

Длиннобородый немного подумал и признал:

– Не ведаю, что это за девка, но она дело говорит. Бросай оружие! – И он опустил свою палицу на землю.

Услышав его слова, остальные новгородцы нехотя побросали оружие. Варяжкины дружинники расступились. Длиннобородый первым прошел меж ними к своему жеребцу, вскочил в седло и, прежде чем хлестнуть лошадь плетью, пронзил Настену синими глазами:

– Запомню, как ты нас почтила и надоумила. Будешь в Новом Городе, спроси Добрыню – привечу как дорогую гостью! Поехали!

Он ухнул, дернул поводья. Взметнулась пыль за лошадьми, и пропали новгородцы, словно и не были.

– Добрыню? – раздался за спиной Варяжко шепот Настены.

Он обернулся, поглядел в ее удивленные глаза:

– Это дядька Владимира. А ты не знала?

Она покачала головой. Варяжко усмехнулся. Вот почему была она столь смела – не ведала, с кем дело имеет, не знала, что говорит с самим боярином Добрыней! Опасливо опустив ладонь на ее склоненную голову, Варяжко пригладил выбившийся из-под кокошника светлый локон:

– Ничего… Ты его не бойся. Он слово держать умеет.

Коли сказал, что всегда тебя приветит, значит, так и сделает, что бы ни случилось.

Он не успел договорить – кто-то бесцеремонно пихнул его сзади. Варяжко дернулся было осадить нахала, но осекся, раскрыв рот. Рогволд не часто выходил из терема, и уж коли выходил, то дрожали все – от нищего лапотника до любого нарочитого. О полоцком князе болтали многое. Судачили, будто он без меры суров и силен, но сам Рогволд был темен, словно бездонный колодец. Ни с кем не дружил, ни с кем не ссорился и говорил редко – больше слушал да запоминал. И любви в нем было, что в старом полене. Варяжко знал: отдавая Ярополку дочь, Рогволд заботился лишь о своей выгоде. А нынче, нависая над Настеной, полоцкий князь походил на медведя-шатуна, разве что не рычал. «Убьет девку, – мелькнуло в голове Варяжко, – не простит, что сына ключницы с ним равняла!» Невольно он прикрыл Настену плечом.

– Тебя Настеной кличут? – неспешно спросил Рогволд. Совсем не испугавшись, она кивнула. Верно, знахарь заранее заговорил ее от всех исполохов!

– Будешь мне гостьей, а дочери моей – подругой верной и помощницей.

Она вновь склонила голову. Выскочившее из-за облаков солнце пробежало лучом по непослушной светлой прядке ее волос, закипело на них золотыми бликами. Варяжко будто иглой кольнуло в сердце – стало вдруг ясно, что Настена вовсе не нуждается в его опеке, что знахарь был прав – она птица вольная, и, как ни старайся, этой воли у нее не отнять. А он-то размечтался! Мнил стоять за нее стеной, от бед оборонять. Не думал, что болотница проживет и без него… Не хотел верить!

– А за то, что склоку позорную отвела, тебе особый почет, – улыбнулся Настене Рогволд. – Хоть и обидела меня, с Владимиром равняя.

– Я не равняла, князь, – тихо ответила девушка. – Я правду сказывала.

Рогволд выпрямился и, скользнув острыми глазами по бледному девичьему лицу, просветлел:

– Смела ты. И честна. Давно о такой подруге для дочери мечтаю.

Повернулся и пошел в терем. Тихо переговариваясь, разошлись по своим делам и киевские дружинники. Только Варяжко остался стоять посреди двора, мучаясь доселе неведомой болью.

– Прости меня, – Настена робко коснулась его руки. – Не хотела я в спор влезать. За тебя испугалась. Никого у меня не осталось, кроме тебя. Похоронила я свое прошлое…

Раньше она никогда так не говорила. Варяжко насторожился, замер в предчувствии чего-то важного.

– Не знаю, кто тебя в Киеве ждет, и ждет ли, – стискивая на его запястье почти прозрачные пальцы, – продолжала она. – Только помни: я здесь буду жить до осени. Коли не вернешься – по первому снегу уйду в Приболотье. Навсегда.

Варяжко подавил готовый вырваться радостный крик. Настена сама решила ждать его, без просьб, без уговоров, без пустых признаний!

– К родичам? – силясь казаться равнодушным, спросил он.

– Не знаю. – Она покачала головой. – К добрым людям…

– Эй, нарочитый! – высовываясь из дверей дружинной избы, громко выкликнул Потам. – Сколь звать-то тебя? Пора в путь собираться!

Варяжко и сам знал, что нет у него нынче времени на долгие прощания. Назавтра, едва рассветет, следовало отправляться в Киев, а до того еще надобно собраться, перечесть да записать дары кривичей киевской земле, чтобы все было верно и нигде не закралась ошибка…

Взяв Настену за плечи, он уверенно пообещал:

– Приеду по осени. Жди. – И пошел прочь, еле удерживаясь от желания оглянуться, посмотреть еще разок на хрупкую девичью фигурку. Но не обернулся. И на рассвете ее не увидел – не вышла Настена из избы. Может, и верно сделала, что не вышла у всех на виду лить слезы и кричать на весь свет лишь двоим предназначенные слова. Но Варяжко все-таки было жаль, что не увидел ее, хоть и без глядения помнил так, словно она неотступно шла рядом. В долгой дороге до Киева каждую ночь ему мерещилось, будто, как тогда, в сечене, Настена прижимается к нему теплым комочком.

Киев встретил дружину веселым шумом. Скрипели под колесами телег дощатые мостовые, глазели на молодцов девки, бежали следом озорные мальчишки и низко кланялся княжьему обозу лапотный люд. На реке, ткнувшись носами в береговой песок, стояли рано пришедшие чужие ладьи. Зато в княжьей горнице было тихо. Не долетал сюда ни уличный шум, ни гомон со двора. Ярополк сидел на короткой лавке, читал какие-то грамоты.

– Входи, входи, – радостно приветствовал он Варяжко, даже вышел навстречу. – Как Рогнеда? Ждет ли?

Варяжко вспомнил Настену, ее чистые глаза, тихий голос и, думая о своем, ответил:

– Ждет, князь.

Ярополк довольно улыбнулся и, опустившись на лавку, жестом велел Варяжко сесть напротив. Темные глаза князя устремились на нарочитого. Ждал рассказа. Варяжко замялся. Следовало ли болтать о речах неожиданно нагрянувших в Полоцк новгородцев? Хотя все одно князь об этом прознает! Отбросив сомнения, он принялся негромко рассказывать. Только умолчал о странной встрече в лесу и об отвезенной к знахарю девушке. По его словам, выходило, будто ссору остановила сама Рогнеда.

За повествованием он не заметил, как вошел в горницу один из уных, поставил на стол угощение и замер у стола, вслушиваясь в рассказ. Слушал он не хуже Ярополка – внимательно, вбирая в себя каждое слово. Но, в отличие от князя, не вскочил при упоминании о появившихся у Рогнеды слугах Владимира. Зато Ярополк диким зверем заметался по горнице:

– Как он посмел?! У брата решился украсть невесту! Грозить вздумал!

Варяжко молча ждал, когда князь выплеснет гнев. Ведал: Ярополк вспыльчив, но не злопамятен – быстро забывает обиды. Неожиданно прислуживающий князю молодой дружинник сказал:

– Ты, князь, раз и навсегда должен показать брату, кто Русью правит.

Варяжко охнул, а Ярополк замолчал и устремил на нахального парня злой взгляд. Тот потупился, но не бросился князю в ноги, не попросил прощения за дерзость: Стоял перед Ярополком, высокий, статный, с темными зелеными, будто морские водоросли, глазами и светлым, нависающим над ними чубом. Варяжко постарался вспомнить его имя и не смог…

– Что посмел сказать?! – двинулся к парню князь.

Вскинув голову, тот спокойно произнес:

– А то сказал, о чем всем в Киеве ведомо. Налезает на тебя брат, а ты молчишь, терпишь. Ты – великий князь, всей Руси защитник, а себя защитить не можешь. Все знают, что новгородские земли наособицу живут, твоей воли не слушают. А скоро сами указывать тебе начнут. Почему же не хочешь брату свою силу показать, почему сносишь его наглость?

– Да ты!.. – вскочил Варяжко. Видел он наглецов, но такого впервые встретил! Князю советовать нарочитые не осмеливались, а этот безродный сопляк решился молвить такие обидные речи! Да как посмел рот открыть, если его не спрашивали?!

Заметив угрожающее движение Варяжко, парень ловко отскочил к стене, засверкал оттуда шалыми глазами:

– Не тронь меня, нарочитый! Я правду сказываю. «Я правду сказываю», – повторил где-то в голове у Варяжко тихий Настенин голос. Занесенная для удара рука воя опустилась. Он обернулся к Ярополку.