Колдун

Не слыша его, Малуша продолжала кричать. Подлый колдун сделал из ее сына калеку, а теперь осмеливался что-то советовать! Древлянка разорвала бы его на куски, да, сил не хватало. Она уже и кричать-то не могла – голос сел, и остановиться тоже не могла… Взметнув ладонь, колдун резко ударил ее по щеке.

Боль привела древлянку в чувство. Перед ней лежал плачущий сын. И он звал ее…

Забыв о колдуне, знахарка сделала два неуверенных шага к сыну, а затем оглянулась. Савел нуждался в ее заботе, а Выродок… Ничего, с колдуном она еще успеет расквитаться… Приняв решение и бросившись к устало откинувшемуся на лавке Савелу, она услышала позади стук захлопнувшейся за колдуном двери.

– Сыночек… – прижимая к мокрым от слез щекам маленькие горячие ладошки сына, прошептала она. – Как же так, сыночек?

Но тот выдернул руки:

– Ты ошиблась, мама! Он спас меня! А ты…

– Спас?!

Голос Савела охладил Малушу.

– Но я… Я боялась… Думала… – И понимая, что сын не простит, Малуша замолчала.

– Я влез на его двор, – закусывая губу, чтоб не разреветься, внятно, по-взрослому заговорил Савел. – Я не спросил – просто влез, и все. А услышав его шаги, испугался и поскользнулся. Там под снегом лежала старая борона. Ее зубья целились в мое сердце, но он успел отпихнуть меня. Борона поранила лишь ногу. А потом он унес меня к себе и стал лечить.

Монотонное течение рассказа успокаивало Савела. Вновь переживая те мгновения, он закрыл глаза. Грустное и усталое лицо колдуна встало перед его сомкнутыми веками.

– Он еще молод, но скоро умрет, – неожиданно вспомнил Савел. – Он сам сказал, что желает лишь убить какого-то своего врага… А еще сказал, что я не должен видеть его смерть, иначе мне будет худо.

Древлянка вздрогнула. Смерть никогда не давалась колдунам легко. Словно желая отыграться за когда-то добытую ими силу, Мореновы посланницы страшно терзали умирающих чародеев, и иногда колдуны мучились много дней, прежде чем навсегда покидали этот мир. И даже после смерти, если их не хоронили должным образом, они норовили встать из могилы. Чтобы умереть без мучений, колдун старался передать часть своей силы какому-нибудь случайному человеку, и тогда посланные Мореной навьи перекидывались на этого беднягу, забыв о настоящем носителе силы. Но почему Выродок гнал Савела?! Ведь он говорил мальчику о своем приближающемся конце…

Поняв думы матери по ее осунувшемуся лицу, Савел обрадованно закивал:

– Да, мама! Он спас меня! Сходи, попроси у него прощения! – И, схватив Малушины руки, умоляюще сдавил их. – Не бойся, он вовсе не злой. Он простит…

– Хорошо, хорошо…

Осторожно высвободив руки, Малуша поднялась. Стараясь не очень беспокоить сына, она волоком перетянула его к порогу и, взвалив на спину, внесла в горницу.

Проснувшаяся от криков во дворе и возни в сенях Пряша с ухватом в руке воинственно стояла у лавки. Отблески лучины прыгали по ее распущенным волосам, путались в складках длинной исподницы. Две ее дочери и сын-малолетка жались под шкурами в углу.

– Ох ты, горюшко… – углядев Малушину ношу, вскрикнула она и бросилась помогать. «А как выскочить на крики – так побоялась, – сердито подумала древлянка, но, уложив сына на лавку и прикрыв сверху теплыми шкурами, отогнала дурные мысли: – Небось, и я бы не выскочила, кабы одна троих малолеток растила. На кого им надеяться, коли матери не станет…»

Под горестные причитания Пряши руки Малуши переодевали сына, а мысли бродили далеко, тянулись к избушке болотника. Был бы жив Антип – подсказал бы ей, как быть, но нынче все приходилось решать самой. Однако испросить прощения у несправедливо обиженного колдуна следовало поскорее. А то нашлет беды-напасти – потом век будешь мучиться…

Взглянув в спокойное лицо спящего сына, древлянка подпихнула в бок подремывающую Дряшу:

– Пригляди, а я мигом!

Куда? – помаргивая ничего не понимающими глазами, сонно пробормотала Пряша,. а потом :махнула рукой: мм Ладно, ступай!

На робкий стук древлянки в избе колдуна никто не отозвался, и, решившись, она осторожно толкнула дверь рукой.

– Зачем пришла? – В холщовых длинных портах, добротной, увязанной широким кожаным поясом срачице, без серого, до пят, охабеня и своего страшного посоха колдун показался Малуше каким-то обыкновенным. Он и головы не повернул к поздней гостье – сидел на лежанке, глядел куда-то в стену. За его спиной, стягивая на груди края исподницы, прижималась к стене заспанная мерянка. «А болтают, будто она его любава и ночами от их страсти даже огни над избой светятся, – подумала Малуша. – Вот и верь после этого людям!»

– Что надо?! – досадуя на позднее вторжение, строго спросил колдун.

– Прости, накричала на тебя сдуру… – нащупывая рукой дверную щеколду, чтоб побыстрее выскочить, прошептала Малуша. Пальцы скользили по ровным доскам, даже щелей не чуяли.

– Простить? – Болотник потянулся к стоящему рядом посоху, задумчиво опустил подбородок на холодный изгиб крюка. Откликаясь на хозяйское доверие, тот едва слышно загудел. Если бы еще и мог присоветовать…

Егоша видел древлянку насквозь. В ней трепетал страх. Именно он вынудил бабу явиться в колдовскую избу в столь позднее время. А вот раскаяния не было. Она оставалась чужой. Однако недаром же она слыла знахаркой. Значит, жило в ней что-то еще, кроме страха… Но что? И как этим воспользоваться?

Егоша устал стеречь Владимира от беды. В последнее время князь не очень-то жаловал его. Может, сказались долгие уговоры Добрыни, а может, ненависть киевлян, но Егошу все реже звали к Владимиру, а как было схоронить от злого меча княжью голову, если он старательно прятался от своего защитника за делами и отговорками? Отчаявшись добиться княжьего внимания, Егоша попытался пройти на кромку и призвать в помощь вездесущих кромешников, но нанесенные Сиромой царапины заживали слишком медленно… Вот если бы знахарку наделить его силой и протолкнуть к нежитям… Хотя бы на миг…

– Что ж, простить можно, – решившись, вкрадчиво заворковал Егоша. – А только кто же этак прощения просит – в дом не зайдя да руки не подав?

В дом?.. Руки?.. Малуша растерянно заозиралась. Длинные пальцы колдуна уже тянулись к ней, в его прищуренных, словно у кота, глазах дружелюбными огоньками светилось ожидание. Вздохнув, Малуша осторожно вложила дрожащие пальцы в его протянутую ладонь. Словно щупальца неведомого животного, пальцы колдуна оплели ее кисть, а затем неуловимым движением перекинулись на запястье, сдавив его с невероятной силой. Взвизгнув от боли, Малуша рухнула на его грудь. Мир завертелся перед ее глазами, где-то вдалеке закричала мерянка. Лицо Выродка приблизилось к ней, зеленые глаза засветились безумным огнем, горячие губы жестко сдавили ее рот. Отбиваясь, Малуша попробовала увернуться, но нечто более сильное, чем человеческие руки, сдавило ее тело так, что захрустели ребра. Рот знахарки заполыхал огнем, обжигающий ком покатился в горло. Малуша рванулась, но раскаленный шар уже достиг ее груди и, растекшись, объял жаром все нутро. Она больше не была Малушей – стала кем-то другим – бестелесным, полыхающим, с голой, будто выжженная пустошь, душой. Сквозь дым пожарища мимо поплыли незнакомые лица, обдавая сладкой гарью, закружились звезды. Кто-то протяжно запел, и, вторя певцу, издалека дико закричало какое-то неведомое животное. Шумящий под ветром лес сомкнул вокруг зеленые своды, утопил то, что раньше было Малушей, в темной глубине и вновь выплюнул наружу, к ослепительно сияющему колесу летящего прямо на нее солнца. Постепенно незнакомые голоса и краски слились в одном достигающем самой ее сердцевины вопросе:

– Чего ты хочешь?

Малуша не знала. Но кто-то завладевший ею и гораздо более могучий, чем она, знал, и, выливаясь радужными бликами, непонятные ей слова потянулись вдаль длинной, переливающейся на солнце лентой. Она попыталась сомкнуть губы, но, сплетаясь в узор и завораживая ее своим тихим звучанием, слова помешали ей.

– Хорошо, мы поможем тебе, – ответил кто-то, и сияние прекратилось. Огромная ледяная волна рухнула в ее пламенеющее нутро, вырвала ее из ослепительного кружащегося мира. Изо всех сил отталкивая от себя водяную струю, Малуша забилась и неожиданно ощутила под собой твердую землю. Вернее, не землю, а дощатый пол Выродковой избы. Она лежала на полу, а колдун, бережно придерживая ее за плечи, озабоченно вглядывался в ее ставшее каким-то чужим и жестким лицо. Вода вновь хлестнула на нее, заставила в протестующем жесте вскинуть руки.