Страница 9 из 11
Не чье-то, а, действительно, твое,
Тропа до Богородицы торима
Тобой
и путь к распятию торим,
И не судьба моя неповторима,
А свет очей твоих неповторим.
Во времени, чужом и мракобесном,
Я ветер зла перечеркнул крестом,
Я осенен твоим крылом небесным,
Твоимы
спасен от гибели
перстом!..
Анатолий Яковенко СЛАВЯНСКИЙ КРЕСТ
В русской литературе есть одно очень редкое, уникальное произведение — "Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков". В нем отчетливо видится вся внутренняя подоплека, заставившая казаков идти на очень рискованные действия и приносить в жертву огромное количество своих собратьев. Во главу угла были поставлены самые высокие религиозные цели: "Град Москва яко вторый Киев и третий, новый Рим". Эта идея возникла в XV веке как только начала распадаться Золотая Орда, и когда турки захватили столицу православного мира Константинополь, надежда на освобождение сего города от власти "басурман" и владела сердцами казаков того времени, о чем в повести написано прямо: "Ведь мы взяли Азов не воровскою хитростью, взяли его приступом, храбростью своей и разумом... Мы примериваемся к Иерусалиму и к Царьграду (Константинополю). Удастся взять нам у вас и Царьград! Ведь было там прежде царство христианское".
И они готовы в любой день и час ринуться туда, если на то будет государево повеление. А для начала просят государя, чтоб велел он принять из рук наших ту свою государеву вотчину — Азов-город, ради светлых образов Предтечи и Николина, ради всего, что им, светам нашим, угодно тут. Тем Азовом-городом защитит он, государь, от войны всю свою Украину, не будет войны от татар до веку, как сядут наши в Азове-городе".
Но царь тогда все-таки исходил из каких-то своих московских интересов, и в 1641 году, "по прошению и посольству царя турецкого Ибрагима-султана пожаловал его и велел донским атаманам и казакам Азов-город покинуть".
И только по прошествии целых двух столетий Россия вновь публично возвращается к этой теме. В разгар русско-турецкой войны на Балканах, когда вся Россия подымалась духом и каждый готов был послужить Христу и православию против неверных — за наших братьев по вере и крови славян, Достоевский писал в своем "Дневнике", что Константинополь "рано ли, поздно ли, а должен быть наш". Потому что Россия выступала тут же как предводительница Православия, как покровительница и освободительница всех исповедующих его народов. Ведь весь христианский восток давно уже простирал молящий взгляд на ее, России, крепнущую силу, ища в ней братского понимания как в заступничестве от мусульманского фанатизма, так и от более изощренного западного еретичества. И народ наш вместе с православным царем не мог не откликнуться!
Оны словно следовали за другими пророческими откровениями — уже позже высказанными поэтом-гражданином Тютчевым:
"И своды древние Софии,
В возобновленной Византии,
Вновь осенят Христов алтарь.
Пади пред ним, о царь России, —
И встань как всеславянский царь!"
Вот именно. И никакой Европе, никакой Америке не должны мы уступать ничего в этом принципиальном вопросе. И приходится еще и еще раз удивляться тому, с какой же непостижимой прозорливостью и самозабвением казаки некогда восприняли и отстаивали все это, словно видя в далеком будущем сегодняшний славянский мир, горе Сербии, агрессию НАТО...
Очнись, Россия!
бурение скважин на воду сложность 5
Станислав Куняев “БЫВАЛИ ХУЖЕ ВРЕМЕНА...”
Я НЕРЕДКО ВИЖУ этого молодящегося, лощеного чиновника на телеэкране, встречаю его фамилию в газетных репортажах об открытии выставок и фестивалей, а недавно столкнулся с ним в фойе консерватории на концерте, посвященном памяти Георгия Васильевича Свиридова. Наши взгляды на мгновение встретились, но мы тут же сделали вид, что незнакомы друг с другом. Хотя познакомились еще при Советской власти, лет пятнадцать тому назад, на обновлении церкви Пресвятой Богородицы, что уже шесть с лишним веков стоит в селе Городня на высоком берегу Волги.
Мои друзья, художники Алексей Артемьев и Искра Бочкова, которые расписывали церковь, пригласили меня на торжественную церемонию обновления. Конечно, с согласия настоятеля храма отца Алексея Злобина...
— Церковь старинная! В ней еще Дмитрий Донской молебен служил по пути на Куликово поле. Митрополит таллинский на освящение приедет, Володя Солоухин обещал, они друзья с отцом Алексеем. Отец Алексей тебя ждет и стихи твои любит!
— Да у меня как раз в этот день, двадцать седьмого ноября, день рождения.
— Ну и что? Там отпразднуем! — простодушно обрадовался Алексей Артемьев. — Даже хорошо — в день обновления храма!
Алеша с Искрой уехали в Городню днем раньше, а мы с художником Сергеем Харламовым отправились в Тверскую землю на моей машине утром двадцать седьмого ноября.
В Городне все началось по-церковному торжественно и по-домашнему тепло: и светлый обряд обновления в нарядном храме, и встреча со знакомыми и незнакомыми русскими людьми — священниками, художниками, семинаристами, местными прихожанами, и необычное для меня застолье в просторной горнице отца Алексея. Вдоль стен горницы стояли ряды столов, художники с писателями устроились поближе к дверям, чтобы легче было выйти, перекурить, а напротив по диагонали, в красном углу под иконами разместились вокруг митрополита таллинского Алексия епископы и священники из соседних епархий и храмов. Однако рядом с митрополитом занял место молодой человек в модных очках с тонкой оправой, в дорогом костюме, с внешностью и манерами комсомольского работника брежневской эпохи. В соседней же комнате устроились человек двадцать то ли иподьяконов, то ли семинаристов — помню только, что они были из Троице-Сергиевой Лавры. Вели они себя в меру шумно и весело, в то время как в нашей горнице царили чинное спокойствие и иерархический порядок. Но вскоре после первых возлияний за отца Алексея, за матушку Любу, за реставраторов-художников, за местное начальство и в наших стенах то тут, то там стали возникать очаги непринужденного общения, постепенно размывшие атмосферу первоначального благочестия.
Вот тут-то я и решил, как мне помнится по просьбе Искры и Леши, прочитать одно стихотворение, приличествующее празднику, встал, естественно, со стопкой в руке, и обратился к иерархам, сидевшим в сверкающих золотом облачениях в красном углу: