Страница 14 из 27
Владикавказ — Москва
оборудование для дайвинга сайдинг vytec 4
Сергей КАРА-МУРЗА ПОКА ЛЕТИТ РАКЕТА
ПАЛАЧИ ЦИВИЛИЗАЦИИ снова опустили топор на Сербию. Рубят пока не по шее, кромсают тело. Оно должно кровоточить, а народы мира — смотреть. Человечество испытывают на подлость. Мы с сербами в одном окопе, сегодня громят их фланг. Их не надо жалеть, у них надо учиться. Надо понять, что успевает мысленно крикнуть своим сыновьям и внукам старик-серб, почуяв в темном пространстве ракету "томагавк", идущую на его дом. Что он вспоминает и думает, пока ракета летит? Нам надо понять, потому что мы повторяем путь Югославии.
КРОВЬ СЕРБОВ НАМ очищает душу. Но этого мало, надо очищать и ум, и волю. Уроков эти бомбежки дают много, надо успеть их усвоить. Тогда и сами успеем почистить автомат, и сербам поможем.
В "Завтра" № 11 была моя статья на важную тему "Революция или гибель". Она неоригинальна, лишь упорядочивала то, что известно. Но многие товарищи посчитали: то, что сказано в статье, преждевременно, почва для этого еще не созрела. Возможно, так, но почва созревает, и процесс этот идет быстро. Так что надо об этом говорить. Да, пока что крепки культурные барьеры, затрудняющие восприятие идеи революции. Россия была традиционным обществом, взорванным в 1917 г. после полувековой "либеральной" подготовки. Но оно восстановилось в виде СССР, и сталинизм был в своих существенных чертах реставрацией после революции (с жестоким наказанием революционеров). В ходе ломки было устранено классовое деление — основа западной демократии как "холодной гражданской войны". Сталинизм означал единение подавляющего большинства народа, максимальное выражение его общинных принципов. Поэтому революционное начало, тем более идея перманентной революции Троцкого, отвергалось в СССР с огромной страстью.
Советское общество стало принципиально нереволюционным. Но мы уже живем не в советском обществе — уже подросли новые поколения с жестким мышлением. Разрыв с ними будет иметь фатальное значение. Речь идет о том, чтобы, отрицая революционизм, вобрать в себя назревающую революционную энергию новой, воспитанной уже не в советском обществе молодежи. Это значит признать эту революционную энергию разумной и законной и предложить такой механизм ее реализации, чтобы стала достижимой позитивная цель, но не на пути разрушительного бунта. Такой механизм в Индии нашел Махатма Ганди — но люди видели, что речь идет именно о революции, а не об иллюзорном "переваривании" английских колонизаторов. Такой механизм нашли испанцы, филиппинцы, палестинцы, в каждом случае по-своему. Россия — иной мир, и нам самим искать выход.
Пока что в предложениях оппозиции о согласии нередко звучит такой мотив: уступите немного, не то произойдет революция. Я думаю, что уступки уже не спасут положения — разрушение страны зашло слишком далеко, и революция становится единственным спасением от гибели. Довели.
Повторю некоторые тезисы той статьи с пояснениями. Под революцией сегодня мы понимаем глубокое изменение общественного строя и системы хозяйства, достаточное для восстановления независимости страны, обеспечения сносного существования народа и быстрого развития всех отраслей, гарантирующих сохранение нашей цивилизации. Сегодня очевидно, что косметические улучшения нынешнего государства и хозяйства ("смена курса реформ") проблемы не решат.
Условием совершения такой революции является получение номинальной политической власти в рамках нынешней системы. Кризис режима Ельцина делает это возможным. Но мы говорим не о победе на выборах, а о том, что последует за этим. От этой программы и зависит победа на выборах.
Революцию отвергают из-за риска насилия. Вообще говоря, это — тезис второго порядка. К его обсуждению надо переходить лишь после того, как мы придем к выводу, что без насилия спасение возможно, иначе он просто не имеет смысла. Человек, на которого напал убийца, всегда предпочтет договориться с ним миром или убежать. Но если это очевидно невозможно, единственным средством спасения оказывается насилие — сопротивление с использованием силы. Однако в нас отрицание насилия пока что настолько сильно, что приходится снова возвращаться к этому второстепенному пункту. Считать, что революция неизбежно сопряжена с насилием, — следствие незнания, целенаправленно созданного советским охранительным обществоведением (я отвергаю мысль о сознательном подлоге).
Революция вовсе не обязательно сопряжена с гражданской войной (можно даже сказать, что гражданская война — редкий случай в революции). Конечно, при любой революции есть риск социальных конфликтов и вспышек насилия, но если революционные силы имеют политическую власть, этот риск можно свести к минимуму. Но и это, опять же, не главное. Главное в том, что риск острых конфликтов с насилием велик во время всякого глубокого кризиса и, как правило, в самой страшной форме этот риск воплощается в жизнь как раз в том случае, если отсутствует революционный проект разрешения кризиса. Так что те, кто отвергает революцию, должны показать, что этот отказ не приведет к более массовым жертвам. Или политики ожидают, что люди настолько ослабеют от голодухи, что насилие при вспышках их отчаяния будет односторонним — их удастся забить просто дубинками?
В зарубежном обществоведении проблема революции в нынешних условиях разрабатывается очень интенсивно. Общий вывод такой: революции снова становятся важным типом переходных процессов в обществе, но сегодня революции должны быть ненасильственными. Не только могут, но и должны быть такими. Ряд находок воплощен в жизнь. Самым блестящим, видимо, следует считать идущую уже более десяти лет ненасильственную революцию палестинцев — интифаду. Успешной была революция в ЮАР. Без насилия была совершена демократическая революция в Испании после смерти Франко в конце 70-х годов, совсем недавно. Здесь была использована новая, довольно сложная политическая технология гласных переговоров между революционными и консервативными силами с подписанием детальных соглашений ("пакты Монклоа") и выработкой процедур контроля за их соблюдением.
ОБЩАЯ СЛАБОСТЬ нашей оппозиции — огромная инерция советского мышления. И даже инерция периода поражения в конце перестройки. В 1989-91 гг. в СССР отвергать революционный подход означало защищать всю систему жизнеобеспечения народа — экономику, науку, здравоохранение. Тогда консерватизм был вполне оправдан. Сегодня отказываться от революционного восстановления общества и государства — значит узаконить, закрепить на длительный срок преступный, разрушительный для хозяйства захват и вывоз собственности, паралич хозяйства и вымирание народа.
Можно ли, получив власть на выборах, "изменить курс" эволюционным путем? По сути, такую надежду лелеет оппозиция. Но ответ затруднен как раз из-за того, что оппозиция не решается признать, что общество России расколото, что в нем созрел конфликт и интересов, и ценностей. Что дело не сводится к пьянству или болезни Ельцина, некомпетентности и вороватости чиновников. Фактически пока что оппозиция отрицает наличие фундаментального противостояния социальных групп. Поэтому не составляется "карта" расстановки социальных сил, чтобы выяснить направление их интересов и ресурсы, которыми они обладают. Тогда было бы видно, какое сопротивление могут оказать "реформаторы" при попытке мягкого изменения курса. Я, например, исходя из приблизительной, доступной мне оценки, считаю, что имеющиеся у "реформаторов и олигархов" средства вполне позволяют им блокировать попытки мягкого изменения курса, но у них нет реальной возможности противостоять революции. Иными словами, революционное изменение курса было бы намного менее болезненным, чем попытка маневрировать "внутри коридора". Революционное изменение воспринималось бы как акция здравого смысла, сопротивление которой не было бы поддержано существенными социальными силами.