Берсерк

— Нет! — Преодолевая боль, я поднялась. —Довольно мести!

Дрожащие ноги подгибались и, казалось, приросли к земле. Отшельник остановился и обернулся. Неожиданно я отчетливо разглядела его высохшее, узкое лицо со впалыми щеками и ясные голубые глаза.

— Иди! — крикнул Хаки. — Иди же!

Облизывая пересохшие губы, я шагнула. Сзади взвыло и завихрилось черное облако. Моя ненависть и злость — все, что питало мою душу долгие годы — выли и стонали, призывая меня вернуться, но их усилия были напрасны. Я отказывалась от них! Отказывалась от мести, от ненависти, от Мореновой силы и от давнего соглашения с прислужницами смерти! Цепкие, но уже слабые когти еще хватали края моей одежды, но уже не могли задержать.

— Нет, — повторила я тем, которые завывали позади, и шагнула еще раз.

Рука отшельника легла на мой лоб. Тепло человеческих пальцев уняло черный вихрь за спиной.

— Все, — сказал отшельник. — Ты свободна…

Но я не чувствовала свободы, только бессилие и страх.

— Ничего не вижу, — пожаловалась я.

— Ты будешь видеть… Проснешься и будешь видеть. А теперь спи…

Рука старца становилась все тяжелее. Она давила на мой лоб, и я не могла сопротивляться. Ноги подогнулись, руки сами расстелили на земле плащ, и мои глаза закрылись.

А когда я их открыла, то даже поморщилась от яркого света. Солнечные лучи прыгали по просторной пещере, гладили подстилку из сухого мха, заглядывали в высокий кувшин с водой и останавливались на сидящей посредине фигуре худого старика.

— Вижу… — неверяще прошептала я. Отшельник обернулся. Голубые, чистые, как родниковая вода, глаза сощурились.

— Ты и должна видеть…

Радость внутри зазвенела, заплясала и оборвалась тоненькой капелькой. Неужели я свободна от нелепого договора с марами?! И снова вижу!

— Как ты сделал это?

Старик встал. Рубаха на нем оказалась совсем не белой, как я думала, а серой, длинной, перехваченной узким веревочным пояском. Она касалась подолом земли и была проста, как солнечный свет, вода или деревья. Но надень старик что-нибудь еще, даже прекрасный, усеянный жемчугами пояс — он показался бы никчемным и уродливым.

— Я ничего не делал. Чудеса сотворяет Господь. Когда-нибудь он войдет в твою душу.

К этому я не готовилась. Не знаю почему, но даже после сотворенного чуда мне было нелегко отказаться от своей старой веры и златошлемной заступницы Перунницы.

— Я знаю, — сказал отшельник, — ты не скоро примешь Его, но это непременно случится, иначе ты не сумела бы спастись и обрести свободу.

Вот уже второй раз он сказал, что я спасена и отныне могу делать все, что пожелаю.

— Нет, ошибаешься, — возразил старик моим мыслям. — Все не так просто. Ты сама впустила бесов в свое сердце, и отныне они будут следовать за тобой неотступно. Их власть над тобой зависит только от тебя и силы. твоего желания.

— Но как освободиться от них навсегда?

— Живи…

Я не понимала. Живи, и все?! Но… В голове мелькнула страшная догадка. А если это ложь и мое освобождение — обман? Рука метнулась к груди. Ладонь легла на каменную выпуклую спинку паука.

— Ты! — Я вскочила на ноги и бросилась к старику:. — Ты обманул меня!

— Почему ты так решила?

Да потому, что я уже слышала за спиной плеск черных крыльев, а на моей груди все еще стояла печать Мореновых созданий!

— Ах вот что! — улыбнулся он. — Но поверь — все зависит от тебя…

— И это?! — Я рванула ворот рубахи. Гладкая спина паука засияла на солнце, и от ее блеска померкли даже солнечные лучи.

— Это? — Отшельник коснулся моей груди. — Это пустяки.

Я взглянула на его раскрытую ладонь. Там, втягивая длинные щупальца, корчился большой черный паук. Он дергался, сплетал мохнатые лапы, дрожал и становился все меньше и меньше, пока не превратился в обыкновенный черный с зелеными прожилками камень. Такие в великом множестве валяются на любом морском берегу.

— Это… Это… — забормотала я.

— Это камень, — отбрасывая прочь моего мертвого. мучителя, сказал старик и отвернулся. — Настоящие бесы жили в твоей душе, а это всего лишь камень… Я сделал все, что ты хотела. Теперь иди.

Иди… Куда идти? С этого острова вел лишь один путь — море, а у меня больше не было корабля.

— Ступай, — настойчиво повторил старик. — Уходи и помни мои слова.

Протестовать или объяснять не было смысла. Я вздохнула, низко поклонилась хозяину и побрела прочь. В конце концов, на острове наверняка не одна такая пещера. Топор и меч у меня есть, обживусь, а потом, может быть, сюда забредет случайный корабль и возьмет меня с собой. В моей котомке осталось еще немного денег…

Внезапно вспомнилось Приболотье, веселая речка с ее камышовыми зарослями и песчаными отмелями, чахлые березки и крытые дранкой крыши… Как давно я не была дома! Сколько лет потратила впустую, гоняясь за своими детскими страхами. Хотела избавить мир от зла, а принесла в него лишь разрушение. Даже Хаки оказался добрее меня. «Сохрани мой род», — сказал он. Неужели даже там; в далекой Вальхалле, он помнил о своем хирде? А я вот не думала ни о ком… Не обзавелась родичами, не сохранила любовь, не сберегла дружбы вот и осталась поломанная и одинокая, как та береза на Красном Холме…

За поворотом звякнуло железо. Привычка взяла свое я отскочила за камень, плашмя рухнула на землю и осторожно выглянула из-за выступа.

Они шли по тропе. Скол, Хальвдан, Гранмар, Мюсинг… Мне были хорошо видны их суровые лица и сверкающие в руках мечи. Куда они шли? Может, поняли, что я вовсе не валькирия, и теперь хотели расквитаться за обман? Или просто желали навек избавиться от меня? Ведь у нас в Приболотье умели убивать даже бессмертных колдунов. Вгоняли осиновый кол в сердце, подрезали жилы на ногах, и черный колдун навсегда оставался под землей. Наверное, и урмане умели убивать своих духов.

Скол перемахнул через камень и прислушался. Вдалеке зазвонил колокол.

«Он висел над пещерой, — вспомнила я и испугалась: — Старик!» Не найдя меня, урмане примутся за старика. Отшельник не выдержит пыток…

Я выскочила на тропу и вытащила меч. Скол остановился. Взгляд кормщика ощупал мою одежду, скользнул по лицу и замер на оружии.

— Почему вы не ушли? — стараясь держаться спокойно, спросила я. «Теперь можно и умереть, — вертелось в голове. — Теперь я свободна от мар и, наверное, попаду в ирий с его молочными реками и сладкоголосыми птицами…»

— Мы ждали тебя, — негромко ответил Скол. — Ты не возвращалась три дня, и мы стали волноваться.

— Но вы освобождены от клятвы.

Стоящий позади кормщика Хальвдан вложил меч в ножны. Викинги за его спиной принялись спускаться обратно, к морю.

— Она вернулась! — крикнул чей-то голос. Весть понеслась по цепочке и пропала где-то вдали за каменными уступами.

Скол покачал головой. Русые волосы кормщика растрепались, — а узкие губы искривились в насмешливой улыбке.

— Никто не может освободить нас от клятвы. Даже ты… Ты забрала нашего хевдинга, ты спасла нам жизни, ты сохранила «Акулу», значит, мы — твои хирдманны.

Все верно. Эти воины давали клятву не мне и не своим богам, а самим себе. Они избрали меня хевдингом и теперь не оставят ни в беде, ни в счастье. Однако они привыкли к битвам…

— Я больше не хочу сражаться, — попыталась объяснить я. — Со мной вам не видать славных побед и богатой добычи…

Он кивнул:

— Жизнь уже битва. Иногда самой великой оказывается бескровная победа. Можно бороться с людьми можно с богами, а можно и с самим собой. Мы пойдем туда, куда поведешь ты…

Я задумалась. "Сохрани мой род, — зазвучали в голове слова Волка, а перед глазами возникла тихая, поросшая камышом речка. «Что ж, — сказал бы мой Бьерн, — значит, так угодно богам. Ты научилась убивать, теперь нужно учиться беречь».

— Пойдем, — вкладывая меч в ножны, сказала я и зашагала мимо Скола вниз по тропе, где в синем мареве покачивался длинный черный корабль. — Пойдем жить…