Берсерк

Лавка подо мной заскрипела. Седая женщина подняла голову, сощурила подслеповатые глаза и произнесла:

— Хильда.

«Так ее зовут», — сообразила я и улыбнулась:

— Дара.

— Знаю, — коротко бросила урманка и, не прекращая своего занятия, оттолкнула разбаловавшихся мальчишек от очага. — Сыны сказали.

Я оглядела ее. Длинное платье, передник из серой крашенины, тонкие одинцы в ушах, браслеты на сухих, морщинистых запястьях и старенький платок на голове. Свободная, но не очень-то богатая.

Один из малышей подхватил клубок и, растягивая нить, побежал со своей добычей подальше от бабки. На полпути он споткнулся, упал, выронил ношу, но не заревел, а лишь зло засопел носом и рукавом рубахи утер круглое лицо. Урманка догнала его и, наподдав под" зад, вернула на место. Притихшие было малыши снова принялись шумно, как щенята, возиться. Я скинула с ног шкуру и медленно села. Плотная повязка сдавила рану, голова сразу закружилась.

— Сыны сказали, что тебя погрыз медведь, — неожиданно заговорила урманка. — Они большие, да дурные. Я-то различаю, где след медвежьей лапы, а где — меча. Тебя порезали, а не порвали…

Она снова замолчала. Стихли и ребятишки. Вряд ли они что-то поняли из бабкиных слов, однако в тишине было слышно лишь постукивание ее деревянных палочек. Спорить с ней было глупо — она знала о чем говорит, поэтому я лишь спросила:

— А что у тебя в руках?

Старуха ухмыльнулась. У нее во рту не хватало передних зубов, поэтому улыбка вышла угрожающей и злобной.

— Хитрая ты… От правды ускользаешь. Обманула моих дураков.

— Нет, не обманула! — быстро возразила я. — Я на самом деле вдова Бьерна.

Хильда сощурила блеклые глаза и покачала головой:

— Я Бьерна знала, он красивых любил. На красивой женился бы…

Обида сдавила горло. Да как она смела?! Что понимала?! Бьерн любил меня!

— Ты, ты… Старуха хмыкнула:

— Или на умной… Может, и так. Старая урманка пугала меня своей спокойной мудростью.

— Пить хочу, — сказала я.

Старуха кивнула на лавку у дверей. Там стояли две высокие бадьи.

— Иди и напейся, кто мешает?

Холодная вода остудила мой пыл. С Хильдой не следовало ссориться. Она была матерью тех, что вынесли меня из леса, и она, несомненно, оказалась бы опасным врагом.

Положив ковш на место, я подошла поближе. Мальчишки потеснились и уставились на меня восторженными глазенками.

— Почему ты ничего не сказала сыновьям? — тихо спросила я.

Урманка даже не подняла головы. Ее сухие пальцы быстро перебирали палочки, а нитка ползла меж рук.

— Скажи, почему? — упрямо допытывалась я. Она нахмурилась:

— Не мое это дело…

«Лжет», — поняла я. Было еще что-то, но что? Какой-то тайный страх, боль…

— Правду скажи! — От громкого вскрика заныло в боку, и я прихватила рукой возле раны. — Скажи, может, мы поймем друг друга…

Хильда подняла взгляд:

— Правду? Ну что ж, вот тебе правда. Про медведя ты солгала — ты сама дралась с румлянином. Он бы тебя зарезал, да медведь помешал. Такое бывает редко. Дикий зверь не заступится за чужого, и коли это случилось, значит, ты не простой человек. Есть в тебе что-то непонятное. Неспроста у тебя на груди курячий след. Скажи я сынам про твою ложь, что бы они сделали?

Я задумалась. «Курячий след», должно быть, паук навий, а вот что бы сделали старухины сыновья? Да кто их знает, этих урман… Наверное, поволокли бы меня на тинг— или убили сами.

— Верно, — угадала мои мысли Хильда. — Они, дураки, так бы и сделали. Им не понять, что ты хитрее и сильнее, что за тобой звериный дух.

— Почему ты так думаешь? — удивилась я. Она схватила мою руку и дернула к себе. Запястье со следами веревок выскользнуло из рукава. Старуха провела пальцем по багровому шраму и другой рукой приподняла штанину на моей ноге. Кольцо от цепи Свейн-хильд все еще блестело… Я отшатнулась, а Хильда расхохоталась:

— Тебя уже многие пытались и убить, и пленить, а только ничего не вышло. Сколько твоих врагов полегло в землю? — Ее глаза испытующе вонзились в мои и не дали соврать.

— Много. Все, что были, — опуская голову, призналась я.

— То-то же, — перестала смеяться старуха. — Я своим сынам зла не желаю, потому и смолчала. Не сегодня-завтра приедет Тора, заберет тебя и пусть уж сама разбирается, что к чему.

Она вновь застучала палочками, а я отошла к лавке, села и задумалась. Если Тора так же умна, как эта урманка, она почует ложь. Но ведь я на самом деле ее свояченица! Только как это доказать?! А может, уйти потихоньку, пока никто не хватился? Тора приедет, а меня и след простыл!

— Сбежать надумала? — прервала молчание Хильда. Я кивнула.

— Не надо, — посоветовала она. — Здесь кругом усадьбы, далеко не убежишь. Лучше уж дождись Тору. Она баба умная, властная. Коли тебе поверит, будешь жить у нее — как сыр в масле кататься.

— А если нет? — тихо спросила я.

— А ты сделай так, чтоб поверила, — упрямо сказала старуха. — Коли Бьерн и впрямь был твоим мужем, то сыщешь, что вспомнить и как сказать.

За дверьми послышался шум, и урманка смолкла. Я легла на лавку и закрыла глаза. Дверь захлопала, изба наполнилась людскими голосами. Работники вернулись с полей… Обрадованно визжа, малыши кинулись к вошедшим, а Хильда оставила свои палочки и засуетилась над котлом с едой. Ей помогали невесть откуда появившиеся девки, и вскоре по всей длинной избе застучали ложки и зачмокало множество губ.

— Дара! — окликнул кто-то.

Я приподнялась на локте. Бородатый урманин с улыбкой протягивал мне дымящуюся миску:

— Возьми, поешь…

От варева шел густой аромат. Не удержавшись, я схватила миску и стала жадно есть кашу. Вот уж не знала, что так проголодалась.

Дверь опять хлопнула. На сей раз резко и решительно… Сначала я подумала, что это явились припозднив-шиеся родичи Хильды, однако увидела вытянутые лица урман, их испуганные глаза и поняла, что это не так. Пришел кто-то чужой.

— Где та, которая называет себя Дарой?! — спросил строгий голос.

Вошедший оказался вовсе не Торой, а высоким, крепким мужиком в расшитой золотом меховой одежде. На его животе блестел пояс с желтой пряжкой, из-за пояса торчала рукоять боевого топора, а у ноги покачивался меч.

— Рад тебя видеть, Тормод, — поднимаясь с лавки, сказал бородатый. — Сядь, раздели с нами еду.

Гость жестом отказался, но вежливо ответил:

— Я тоже рад видеть в здравии тебя и твой род. — Его голубые глаза зашарили по лицам урман и остановились на моем. — Ты — Дара?

Осторожно, боясь растревожить рану, я встала.

— Так меня зовут, а кто ты?

— Когда-нибудь узнаешь! — хмыкнул он и шагнул вперед.

Его сильная рука вцепилась в мой локоть и потянула к выходу. Боль обожгла бок и отозвалась во всем теле. Изба, бородатое лицо урманина, злая улыбка старой Хильды закружились передо мной в разноцветном хороводе.

Потом меня перекинули через седло и куда-то повезли. Раненый бок терся о жесткую спину лошади, мысли путались, а в горло текла кровь. Иногда сквозь кровавый туман проглядывало что-то зеленое, кажется листва, но потом боль брала свое и опять бросала меня в пучину беспамятства.

Однако мне удалось разглядеть высокий частокол и ворота. «Усадьба Торы», — завертелось в голове, и, словно подтверждая мою догадку, всадник сбросил меня на землю. «Только не падать!» — сглатывая кровавые сгустки, подумала я, однако не удержалась и рухнула к чьим-то ногам.

— Вставай!

Голос Тормода заставил меня подняться. Земля отдалилась, а вокруг закачались чужие лица.

— Тора, — прохрипела я, вгляделась и только тогда увидела ее, ту самую Тору, которая была сестрой моего мужа и которую, по слухам, так любил Хакон-ярл. Никогда раньше мне не доводилось видеть таких красивых женщин. Она была высокой, зеленоглазой, с дерзким красным ртом и белой как снег кожей. Рядом с ней Гейра показалась бы дурнушкой.