Маска времени

Она девственница – не совсем обычно для девушки се круга и происхождения, но Дэвид был полностью в этом уверен. Застенчивая, скованная, несметно богатая девственница.

Стало быть – само совершенство.

Естественно, он решил вступить в игру и играть долго, сколько потребуется, – два, три года. Смутно сознавая, что банк в этой партии уже удалось сорвать, он инстинктивно почувствовал: вступать в игру надо сейчас же, не медля, пока кто-то другой не опередил его.

Легкое подрагивание век и плотно сжатые губы явно сулили ему успех в этом флирте. В лагере для военнопленных он здорово похудел. И его вид способен был вызвать жалость и сострадание. В таком деле это могло быть только на руку.

В очередной раз взглянув в другой конец комнаты, он чуть не улыбнулся. Оставив Сандз одну, Фредди двигался сейчас по направлению к другой группе гостей. Дэвид увидел, как щеки девушки слегка покраснели, и она взглянула на свой бокал.

Бедный Фредди! Даже светские приличия не удержали такого зануду возле девушки. Семь миллионов фунтов стерлингов словно висели в воздухе, позвякивая и раскачивая над головой Сандз. Она стояла в углу – стройная, застенчивая, одинокая, глядя в свой бокал, словно желая найти в нем ответ на какой-то вопрос.

Дэвид подождал немного, желая узнать, кто же еще подойдет к Сандз. Никого. Он почувствовал, что сердце его возбужденно забилось. Вот он, его час. Неужели так добываются состояния? Тот, другой, проморгал сейчас удобный случай, и фортуна сама указывает путь.

Дэвид улыбнулся своим собеседницам, блеснув красивыми зубами.

– Извините меня, старушки, – сказал он с легким вздохом, – но я немного устал и оставлю вас на минуту.

Женщины проводили Дэвида томными взглядами. Он удалялся от них, пробираясь между гостями и желая скорей оказаться там, где стояла Сандз, все также разглядывая свой бокал.

– Ну, не надо так грустить. Уверен, что предмет ваших мыслей не стоит этого, – мягко произнес Дэвид в качестве приветствия.

Она взглянула на него с некоторым испугом в широко раскрытых глазах. Дневной свет слегка позолотил пушок ее щек, придал блеск ее каштановым волосам.

Мгновение она была сама застенчивость, сама нерешительность. Затем брови с вызовом приподнялись.

– Вы не правы, капитан Годболд. Мои мысли стоят многого.

– Зовите меня просто Дэвид.

– Хорошо.

И она вновь покраснела, но уже не как школьница, опустив голову, а глядя ему прямо в глаза; впрочем, краска довольно скоро сошла с ее щек:

– Вы пришли сюда, чтобы спасти меня от одиночества?

– Скорее, чтобы выразить сочувствие.

– О! – При этом она как-то выпрямилась, а взгляд стал холодным. – По какому поводу?

– По поводу того, что случилось с премьер-министром.

– Что же с ним случилось?

– Он проиграл на выборах, – пояснил Дэвид. – Еще не смолкли пушки и – на тебе. И это после всего того, что Уинстон сделал для страны, причем я имею в виду не только войну. Не могу поверить в то, что британцы оказались настолько неблагодарными, что просто выпихнули своего спасителя. Это ужасно, это национальный позор. Я готов лично выпороть каждого, кто голосовал против. Неблагодарные свиньи.

– Боюсь, это непосильный труд, – заметила Эвелин Сандз. – У лейбористов подавляющее число мест в парламенте, но ведь они получили на выборах вдвое больше голосов, чем консерваторы.

– Вот этого-то я и не могу понять.

– Демократия, – произнесла она спокойно, – за которую мы и боролись эти шесть лет.

Он быстро взглянул на нее, слегка отступив назад. Дэвиду показалось, что над ним подсмеиваются. Но ее худощавое лицо и губы сохраняли спокойствие.

– Вы не теряете присутствия духа.

– У меня просто нет выбора. – С этими словами она пригубила вино из бокала, продолжая смотреть ему прямо в глаза: – А почему именно мне вы решили посочувствовать?

– Потому, – произнес Дэвид с некоторой нерешительностью, – что мне известно, как близки вы были к Уинстону. Я подумал, что для вас это тоже могло оказаться немалым потрясением. Так или иначе, но работу вы потеряли.

В ответ она только кивнула:

– Правда. Но я не рассматривала себя работающей только на Уинстона. Скорее на правительство. На всю страну. От моих услуг просто отказались.

Дэвид смотрел на губы Сандз – слегка влажные от вина и чуть поблескивающие в дневном свете. Не самое соблазнительное из всего, что он успел увидеть в Англии после возвращения домой. Однако он почувствовал возникшее в нем желание. Дэвид протянул руку, чтобы взять пустой бокал из рук девушки.

– Принести вам еще чего-нибудь?

Она слегка улыбнулась ему.

– Согласна, если вам так хочется.

Бокал уже был в его руке.

– Фруктовый пунш?

– Скорее джин с тоником.

– Хорошо, – проговорил он, отходя от девушки. – Может быть, продолжим на террасе? Смотрите, какой прекрасный день.

– Согласна, – с той же интонацией отозвалась Сандз, – как вам угодно.

Дэвид улыбнулся в ответ. У него появилось предчувствие скорой и легкой победы. А скорые победы доставляли немалое удовольствие.

– Не уходите отсюда.

ИТАЛИЯ

Повитуха вышла из комнаты, вытирая руки.

– В доме есть выпивка? – обратилась она к Тео. Он так и застыл в одной позе, склонившись над столом.

– Поищи в шкафу, – прошептал Тео.

Повитуха принялась шарить по полкам, нашла полбутылки бренди. Затем налила стакан и ушла на кухню.

Наконец Тео нашел в себе силы сделать первое движение. С трудом развернувшись и опираясь на палку, он захромал к комнате роженицы. Войдя в комнату, Тео сразу же ощутил запах бойни.

Повитуха положила мать и дочь рядом, укрыв одной окровавленной простыней. Дрожащей рукой Тео откинул ее и застыл над телом сестры и младенца.

Лицо Кандиды было мраморно-белым, глаза полуоткрыты и смотрели куда-то в потолок. Капли молока выступили на сосках.

Девочка лежала, уткнувшись в тело матери. Мраморно-белое личико со щечками херувима, нежным пушком черных волос, на голове – следы от щипцов. Глаза закрыты, а маленький ротик полуоткрыт. Похоже скорее на сон, чем на смерть.

Но все кругом напоминало скорее преступление, а не роды.

Тео отбросил трость и взял младенца на руки. Тельце оказалось мягким и еще теплым. Одна ручка безжизненно свесилась, а головка упала прямо Тео на грудь.

«Нет, – неожиданно родилась в его сознании мысль. – Я не позволю свершиться этому».

Захромав из последних сил (больная нога, как ветка дерева, готова была переломиться в любую минуту), Тео понес ребенка так быстро, как только мог, через весь дом. Лицо повитухи побелело, когда она увидела калеку.

– Совсем спятил? – выпалила женщина.

– Я не позволю, не позволю, – произнес Тео вслух.

– Тео, ты сошел с ума. Это уж слишком для тебя. Не обращая внимания на женщину, калека проковылял с младенцем мимо и вышел во двор.

– Тео! – продолжала кричать повитуха ему в спину.

Во дворе оказалась бадья с водой, которая уже успела покрыться легкой корочкой льда. Тео склонился, чувствуя, как нестерпимая боль пронзает ногу. Затем, освободив одной рукой воду ото льда, он опустил маленькое тельце в холодную колючую воду.

И сразу же почувствовал, как дрогнул в конвульсиях этот безжизненный комочек.

Сначала он подумал, что ошибся, но движение тут же повторилось. Тогда Тео вытащил ребенка из воды, и она ручейками побежала по черному пушку волос. Девочка поперхнулась, и все личико стало красным, а затем она закричала, и это было как призыв к жизни.

Повитуха оказалась на пороге, она словно окаменела от неожиданности.

– О Господи! Что ты сделал?

Удивившись сам свершившемуся чуду, Тео вновь ступил на больную ногу и, прижимая к груди кричащее дитя, захромал назад, к дому. Краска постепенно покрывала белое тельце. Девочка начала брыкаться и сжимать кулачки. Она кричала и, казалось, вкладывала в этот крик всю неистребимую жажду жизни.