Страница 28 из 42
— Так вы ничего не ели? — с преувеличенной тревогой спросил он.
— Да. Я же позировала, когда они все вломились, и никак не могу уйти. Фергюсону, похоже, все равно, но у меня с десяти утра крошки во рту не было.
— Ну… э-э… а почему бы нам не сходить куда-нибудь перекусить? Пусть даже я, похоже, не произвел на вас совершенно никакого впечатления…
— Почему бы и нет? Против вас я ничего не имею. Все ваши предложения любезно принимаются.
— Только остальным ничего не говорите, иначе они набросятся на нас.
— Хорошо, — охотно согласилась она. — Будет лучше, если никто не заметит, что мы уходим…
— Вы все взяли? В той куче где-то валяется моя шляпа. Я посмотрю, нельзя ли ее незаметно вытащить. Ждите меня у двери: рванем и убежим.
Однако их ловкие приготовления к бегству не прошли, как они надеялись, незамеченными. Соня пропыхтела мимо, за ней тянулись клубы сигаретного дыма, как за одолевающим подъем локомотивом.
— Будь с ним поосторожней, — бросила она через плечо.
Девушка, блеснув глазами, прошептала:
— Будь спокойна, дальше воспоминаний о якобы нашей предыдущей встрече дело не пойдет.
— А на случай, если руки твои соскользнут со штурвала, швартуйте ко мне — запиши адрес. Приходи завтра поплакаться в жилетку. Чем же еще смыть позор, как не долгим суровым плачем? А я приготовлю для тебя свое фирменное блюдо.
— Я буду осторожна.
Соня совсем не шутила, она была искренна в своей тревоге:
— Да нет, я предупреждаю тебя потому, что у него жутко прямолинейный подход, никто никогда не воспринимает его всерьез — а потом, не успеешь оглянуться, как уже поздно. Одна моя подружка как-то весь вечер над ним смеялась. И позволила ему проводить ее только до дверей собственной квартиры. А на другой день заявилась ко мне и плакалась в жилетку.
Соня отошла, пыхтя и выпуская клубы дыма. Казалось, вот-вот раздастся свисток паровоза.
Они уже добрались до лестницы, когда их снова остановили. Позади послышался такой топот, что можно было подумать, будто за ними гонятся по меньшей мере человек шесть. Оказалось — всего лишь Фергюсон.
— Послушай, может, помародерствуешь где-нибудь в другом месте? Она нужна мне для картины.
— Тебе принадлежит ее душа?
— Да!
— Прекрасно. В таком случае я забираю с собой лишь ее тело. А душу найдешь у себя на холсте.
Фергюсон решительно поправил галстук:
— Ну что ж, тогда мы оба пойдем с телом.
Они удерживались в рамках шутливого тона, однако оба находились в том настроении, когда граница между дурачеством и враждебностью мгновенно и вдруг стирается.
Девушка незаметно коснулась руки Кори, как бы прося предоставить дело ей, отошла с Фергюсоном на несколько шагов — так их не было слышно.
— Я ухожу с ним… чтобы отделаться от него. Это самый простой способ. А вы попробуйте избавиться от остальных, я вернусь, и мы сможем закончить картину. Или, может, вы слишком много выпили?
— Этих красных чернил?! Разве это выпивка?
— Ну что ж, только больше не пейте. Я вернусь через час, самое большее — полтора. Постарайтесь, чтобы к тому времени уже никого не было. Дождитесь меня.
— Это обещание?
— Это больше чем обещание, это обязательство.
Он повернулся и, не сказав ни слова, стал с шумом подниматься по лестнице.
Кори ткнул пальцем в выключатель, и в небольшой гостиной его квартиры стало светло.
— Только после вас, — с насмешливой галантностью произнес он.
Она устало вошла в комнату и без особого интереса окинула интерьер взглядом.
— Ну, и чем же мы будем здесь заниматься? — вдруг спросила она.
Он запустил свою шляпу куда-то, где ей не за что было зацепиться.
— А ты, похоже, туговато соображаешь, а? — хмыкнул он, с досадой поджав губы. — Тебе непременно нужно рельефное изображение?
Она на мгновение прижалась подбородком к плечу:
— Фу. Перестань.
Девушка сделала несколько шагов.
— А что там?
— Другая комната, — раздраженно ответил он. — Зайди и посмотри, если хочешь. И предупреждаю: не гони лошадей. Мы приступим к делу минут через десять.
Комната осветилась, и девушка скрылась в ней. Потом свет в комнате погас, и она снова вышла в гостиную. Он наливал виски.
— Поджилки не дрожат? — насмешливо спросил он. — Это же спальня!
В ее голосе послышалось едва сдерживаемое презрение:
— Если у кого и дрожат, так, похоже, у тебя. Что, тебе непременно надо взбадривать свою плоть виски?
— Делом мы займемся через две-три минуты — если у тебя хватит смелости просить об этом.
Она прошла к письменному столу, открыла один ящик, другой.
— Письменный стол, — язвительно бросил он. — Знаешь, четыре ножки, нечто такое, на чем пишут. — Он поставил стакан. — Позволь мне тебе кое-что прояснить, чтобы не возникало недоразумений. А что, ты думала, произойдет, когда согласилась подняться ко мне? Ты ведь хотела этого, когда я тебе предложил.
— Ну, иначе ты бы увязался провожать меня домой. Мое желание оказалось сильнее твоего, вот и все.
— Что может быть у тебя дома такого, чего ты так стесняешься?
Она выдвинула третий ящик, снова его задвинула:
— А ты сам подумай. Моя дорогая старушка мать. Шестимесячный малыш, ради которого я позирую. А может, там просто треснула раковина умывальника.
Он так резко потянул за воротничок, что отлетела пуговица.
— Ну, к чертям собачьим твою подноготную. Со мной у тебя открываются такие дали. Обслужу по высшему разряду.
Она открыла четвертый ящик, заглянула в него, слегка улыбнулась:
— Я так и знала, что он где-то здесь. В той комнате в ящике комода я заметила коробочку с патронами.
Она повернулась с автоматическим пистолетом в руке.
Он продолжал идти на нее, галстук у него съехал набок.
— Немедленно положи на место! Хочешь, чтобы произошел несчастный случай?
— У меня несчастных случаев не бывает, — спокойно процедила она. Взвесила оружие на ладони, положила палец на спусковой крючок.
— Она заряжен, дура набитая!
— Тогда не пытайся отобрать его у меня, именно из-за этого они всегда и стреляют. Тем более что с предохранителя он уже снят.
Она положила пистолет перед собой на письменный стол, но пальца со спуска не убрала. Однако Кори пребывал в таком умонастроении, когда ему не страшна была бы даже зенитка. Он схватил девушку обеими руками и прижался лицом к ее лицу. Ее рука так и осталась на столе, палец — на спусковом крючке.
Наконец Кори отклеился от нее — ему ведь надо было и дышать. Гостья, вовсе не собиравшаяся щадить его «я», с гримасой отвращения провела свободной рукой по лицу:
— Не целуй меня, дурак. Я здесь не для любви.
— А для чего ж тогда?
— Ни для чего, если говорить о тебе. От тебя мне ничего не нужно; в тебе нет ничего такого, что… подходит мне.
От этих слов он сморщился, как майский жук от пламени спички. Он с такой силой сунул руки в карманы, что загнал их туда чуть ли не по локоть.
Пистолет соскользнул со столешницы, и девушка, небрежно держа его на одном пальце, направилась к выходу.
— Вернись! Куда это ты с ним думаешь слинять?
— До входной двери. О тебе я ничего не знаю. Мне лишь надо удостовериться, что я отсюда выберусь. Я оставлю его на пороге.
Тут о себе заявило его оскорбленное самолюбие, а голос задрожал от ярости:
— Иди-иди, подумаешь! Не так уж я и голоден!
Кори слышал, как открылась входная дверь, а когда он быстро шагнул в небольшую переднюю, там, будто в насмешку над ним, на пороге лежал пистолет. Он услышал, как гостья спускается по лестнице, — осторожно, но без особой спешки. Не снизошла даже до этой уступки его уязвленному самолюбию.
— Я еще узнаю, кто ты такая! — в ярости крикнул он вниз, вслед ей.
С нижнего этажа донесся ответ:
— Лучше поблагодари судьбу, что еще не узнал.
Он с таким шумом захлопнул дверь, что весь дом дрогнул, будто от взрыва шрапнельного снаряда. Схватил пустой стакан, из которого пил виски, и швырнул об стену. Потом — фарфоровую пепельницу, и тоже — вдребезги.