Страница 56 из 139
26-го поутру ветер совсем затих, и хотя термометр все еще стоял на 25° холода, но нам казалось, что было гораздо теплее вчерашнего. Море было покрыто твердой и гладкой снежной корой, по которой наши нарты, снабженные ледяными полозьями,[149] так легко скользили, что собаки без всякого понуждения бежали очень скоро. Мы всегда держались в расстоянии от 50 до 300 сажен от морского берега, который здесь плоский и низменный; на всем открытом взору протяжении его никакой предмет не прерывает унылого однообразия печальной снежной пустыни. Мертвая тишина, царствовавшая вокруг нас, умножала еще более характер грустного уныния сей сцены, так что с радостью встречали мы груды наносного леса, лежавшие на берегах и хоть несколько прерывавшие однообразие.
В полдень определил я, по взятой полуденной высоте, что устье речки, против которой мы находились, лежит под 69°34 38» с. ш. и 165°54 в. д. Отъехав 25 верст от нашего последнего ночлега, велел я ранее обыкновенного остановиться на ночь, чтобы взять несколько расстояний между солнцем и луной. Солнце стояло так низко над горизонтом, что мы принуждены были прибегнуть ночью к звездам, желая узнать истинное время. Взятые лунные расстояния определили положение нашего ночлега в 166°11 в. д., которая по нашему счислению была 5 восточнее. Хронометры, от внезапных перемен температуры, потрясений, езды и частого опрокидывания нарт, так пострадали, что не сходствовали между собой и с вероятной долготой, и мы почти не могли употребить их. Здесь выстроили мы вторую сайбу и положили в нее остаток наших съестных припасов на возвратный путь, отославши назад разгруженные нарты. Лед, вчера покрывший нашу палатку, растаял сегодня от разложенного в ней огня и наполнил наше жилище такой удушливой сыростью, что мы принуждены были от времени до времени выходить освежаться и отдыхать на воздухе.
Ночью к 31° мороза присоединился резкий юго-восточный ветер и, несмотря на хорошо поддерживаемый огонь и теплые покрывала из оленьих и медвежьих шкур, сделал холод столь чувствительным, что несколько раз принуждены мы были вставать, прыгать и бегать вокруг нашего жилища, чтобы несколько согреться. Особенно штурман Козьмин жаловался поутру, что ноги у него необыкновенно мерзнут. Мы посоветовали ему переменить чулки и сапоги, и когда он снял сапоги, то с ужасом увидели мы, что чулки у него примерзли к ногам. Весьма осторожно сняли мы чулки, и нашли, что они покрыты ледяным слоем, почти в одну линию толщины; к счастью, ноги еще не были отморожены, и мы скоро оттерли их водкой. Сей опыт уверил нас в необходимости всегда переменять и содержать сухой нашу обувь, потому что всякая сырость внешняя и от собственной испарины при большом морозе имеет самые гибельные следствия. В (полдень, находясь на 1 3/4 версты к северу от низменного берега, определили мы 69°30 28» широты, а счисляемая долгота была 166°24 ; склонение магнитной стрелки 17 1/2° восточное.
Усиливавшийся холод и резкий ветер чрезвычайно затрудняли нашу езду. Проводники принуждены были надеть собакам на ноги род сапогов, а более чувствительные, менее прочих покрытые волосами и замерзанию подверженные части тела их завернуть лоскутками шкур. Это значительно препятствовало бегу собак, тем более, что слишком сильный мороз сделал снег рыхлым и полозья нарт не могли так легко скользить по ним, как скользили доселе. Сегодня (27 февраля) не могли мы проехать более 26 верст и остановились на ночлеге близ устья довольно значительной реки, в верховьях у прибрежных жителей Малого Анюя известной под именем Большой Баранихи. Как здесь, так и на всем протяжении низменного берега, вдоль которого мы сегодня ехали, лежит великое множество наносного леса. К югу и юго-западу от нашего ночлега показывались в некотором отдалении горы, простиравшиеся до восточного берега реки. Самый берег образует здесь значительную бухту, обращенную к северу, и подымаясь мало-помалу на восток, достигает 6 сажен высоты.
Прямо к севера от нас на море показывалась белая полоса, имевшая, повидимому, параллельное с берегом направление: впоследствии нашли мы, что то было не что иное, как большие торосы,[150] поднявшиеся над поверхностью моря; издали по своему разнообразному устроению часто давали они повод к ошибочным заключениям о существовании земель и берегов.
Во время ночи взял я несколько расстояний между луной и Поллуксом, которых не мог, однакож, употребить для определений долготы, потому что, когда хотел я с помощью искусственного ртутного горизонта взять несколько высот Капеллы и определить истинное время, то нашел, что на поверхности ртути образовались кристаллы, отчего она хотя и не замерзла, но сделалась столь неровной, что я принужден был прекратить мои наблюдения.
Вообще сильный холод часто затруднял наши астрономические наблюдения. Особенно с секстанами делали мы болезненные опыты, и впоследствии принуждены были чем-нибудь обертывать те части инструментов, которых должны были касаться пальцами или лицом, потому что в противном случае кожа тотчас примерзала к металлу. Также в продолжение всего наблюдения, а особенно при считаньи градусов на дуге, надобно было удерживать дыхание, а иначе стекла и зеркала мгновенно покрывались тонким слоем льда или инеем, что происходило даже от одной испарины нашего тела. Несмотря на то мало-помалу достигли мы такой ловкости, что производили наши наблюдения при 30° мороза и ночью при тусклом свете маленького ручного фонаря, с достаточной точностью сосчитывали на дуге секстана градусы, минуты и секунды.
На хронометры также простерлось влияние холода: они сами собой остановились. Опасаясь этого, носил я их днем при себе, а на ночь всегда прятал в обернутый несколькими шкурами ящик, который клал с собой под одеяло. Несмотря на мои предосторожности, вероятно ночью, когда огонь потух в нашей палатке, холод, проникнув через все обвертки, заморозил масло, между колесами находившееся, и остановил их движение.
Февраля 28-го поутру было 27° холода, а вечером 25 1/2°, со свежим SW ветром, который был нам попутный, а потому и не слишком нас затруднял. Воздух был пасмурен и туманен, так что мы едва могли отличать берег, вдоль которого ехали, направляя наш путь на лежащий перед нами высокий мыс, показывавшийся сквозь туман. Здесь под защитой довольно крутого и обрывистого земляного уступа (яра) остановились мы на ночлег, проехав сегодня по причине рыхлого снега не более 27 верст. Желая согреться, взлезли мы на гору и нашли там несколько бревен, оленьих рогов, углей и других признаков, что на сем месте находилась некогда юрта или другое тому подобное жилище. К вечеру атмосфера несколько прояснилась, так что штурману Козьмину удалось взять несколько расстояний между солнцем и луной, которые показали, что наш ночлег лежал под 167°43 в. д. Полуночная высота луны дала нам 69°38 24» с. ш. Здесь устроили мы третью сайбу для провианта.
Ночью одна из наших собак подняла сильный лай. Мы все бросились из палатки, но ничего не могли рассмотреть. Наши проводники уверяли, что собаки чуяли близость чукчей, и, боясь внезапного нападения, всю ночь не могли сомкнуть глаз.
На следующее утро (1 марта) продолжали мы путь. Термометр целый день показывал более 25°. Легкий NW ветер, разогнав облака, очистил атмосферу. В полдень определили мы 69°42 48» широты; склонение магнитной стрелки было 18 l/2° восточное.
Берег, направляясь здесь на NNO, образует уступ (яр), подымающийся на пять и более сажен над поверхностью моря. На берегу нашли мы недавно оставленную чукотскую хижину, вокруг которой ясно видны были следы саней, места, где горели огни и пр. Хотя я и не разделял боязни наших проводников (они хотели было тотчас возвратиться назад), но признал за нужное ставить на ночь у нашей палатки караульного.
На расстоянии 3 1/2 верст от места полуденного наблюдения широты встретили мы довольно значительное, открытое к северу углубление в берегу, стороны которого, казалось, соединялись в некотором от нас отдалении, а потому мы и приняли сие углубление за бухту или маленький залив. Но в следующие годы, по ближайшем наблюдений, мы нашли, что то был пролив, названный Шалауровым Сабадей,[151] отделяющий остров сего имени от твердой земли. Мы направили путь по сему проливу и на середине длины его нашли несколько чукотских хижин, довольно тщательно выстроенных из наносного лиственичного леса; напавший снег покрыл следы саней и отнял у нас возможность узнать направление, по которому поехали чукчи. На северном конце пролив 5 1/2 верст ширины, но она, однакож, приметно суживается на противоположном конце. Берег твердой земли плоский, а к востоку становится холмист. Берег острова Сабадея, напротив, крутой и обрывистый, возвышается на 20 и более сажен. Под защитой сего уступа расположились мы ночлегом, проехав сегодня 23 версты. По полуночной высоте луны определили мы широту нашего ночлега в 69°48 46» с. ш. и 168°4 в. д. по расстоянию луны от Алдебарана. Здесь снова нашли мы следы чукчей. С вершины близлежащего холма видели вдали обширную тундру.
149
Каждый вечер оборачивают нарты вверх дном и полозья обливают водой, от чего образуется на них ледяная кора, которая очень гладка, так что сани с невероятной легкостью скользят по твердому снегу; такое обливанье называется войдать; вожатые нарт делают это частью для легчайшей езды, а частью для сбережения самых полозьев, и по той же причине наши проводники всегда тщательно избегали мест, покрытых не снегом, а ледяными обломками, отбивавшими с полозьев лед.
150
Торосами называют на северных берегах Сибири большие неправильного образования громады льда, которые на Ледовитом море, подобно скалам, подымаются на высоту до 100 футов над гладкой ледяной поверхностью и весьма затрудняют езду, а иногда делают ее и вовсе невозможной.
151
На современных картах остров называется Айон, а пролив — Малый Чаунский. — Ред.