Последний магог

— Это особенный храм, — прибавила она.

— Чем особенный? — спросил я.

Она смерила меня спокойным взглядом.

— Здесь являются Великие Духи, — сказала она.

— Все разом? — наивно спросил я.

— Необязательно, — ответила она.

— В виде черного дыма являются? — продолжал я свои расспросы.

Она улыбнулась и произнесла:

— Необязательно.

Необязательно! А в виде чего еще? — хотелось мне спросить. Но Нишкни не сказала, а я не осмелился узнать.

С тэнгэрами общались многие, но это было раньше. Говорят, в старые времена свести знакомство с тэнгэром было вообще легче легкого. Они сами частенько завязывали знакомство с людьми — тогда они больше нами интересовались. Но и во времена моего детства часто можно было услышать, что родители того или другого моего сверстника общаются с тэнгэрами. Такое знакомство было почетно — ведь через тэнгэра человек завязывал знакомство с внешним миром. Иным удавалось даже выходить за пределы Затворных гор и путешествовать. Хотя я никогда не слышал, чтобы тэнгэры брали на себя труд переправлять человека через горы. Они были дружественны, но уклончивы.

Однажды Нишкни сказала мне, что у нее есть знакомый тэнгэр. Так, мимоходом упомянула. Естественно, мне стало любопытно, и я начал приставать к ней с расспросами. Она не стала говорить, как его зовут, но рассказала, что он явился ей возле старого святилища и что сначала она очень испугалась, но он успокоил ее и сказал, что явился как друг.

— Так вот откуда ты все знаешь! — победно закричал я.

Она покачала головой. Нет, тэнгэр тут вовсе ни при чем. Он никогда ничего ей не рассказывает. Наоборот, это она все рассказывает ему, а он печально слушает и кивает. Он вообще печальный. В его присутствии ей хорошо.

— И что, прямо вот так ничего не рассказывает? — не успокаивался я. — Совсем ничегошеньки?

Ну не совсем, конечно. Как-то получается, что она сама все узнает. Он молчит, такой печальный, поникший, а мысли и образы сами лезут ей в голову. Так она много узнает — об тэнгэрах, о земле Магог. Но он ничего не рассказывает, правда. Просто сидит и даже ее слушает вполуха, весь погружен в какие-то свои очень грустные мысли. Он совсем ничего не говорит, только временами спрашивает, все ли у нее хорошо. Когда она отвечает, что все у нее хорошо, он кивает и вновь погружается в задумчивость.

— Странный какой, — заметил я, жадно слушая ее рассказ.

Она пожала плечами.

— Они все такие. Им до нас мало дела, они сюда поставлены. Вот и нужно выполнять обязанности. А душой они не здесь.

— А где?

— Не знаю. На небесах, наверно. Они тоскуют по небесам.

— Это он тебе сказал?

— Да нет. Просто знаю.

Вот так наши беседы и оканчивались — она просто знала. Сейчас смутно припоминаю, что она открывала мне тогда поразительные вещи, только смысл их до меня не доходил. А сейчас я забыл даже то, что она мне говорила. Меня, помнится, здорово занимало, каково это — общаться с тэнгэром, и я попросил ее познакомить меня с ним. Она покачала головой.

— Он не согласится. Это мой тэнгэр.

— А ты не спрашивай, — наущал я. — Ты только скажи, когда ты пойдешь туда в следующий раз, а я проберусь тихонько и посмотрю.

— Ты не хочешь с ним поговорить? — удивилась она.

Конечно, я хотел с ним поговорить. Но как с ним говорить, если он говорить не хочет? Если он такой грустный и погруженный в себя? И если он к тому же — тэнгэр Нишкни? Не знаю, как с таким тэнгэром говорить. На такого тэнгэра лучше тихонько поглядеть из кустов. Лишь бы не увидел.

Неожиданно она пошла мне навстречу. Мы условились, что я буду ждать ее у подножия Красного кургана. Сгущались сумерки, скоро станет совсем темно. Багрянец заката.

Вскоре и впрямь стемнело, лишь верхушка кургана и немое святилище вырисовывались на светловатом небе. Где-то рядом послышались голоса, я узнал голос Нишкни. Но с кем она? С ней ли тэнгэр? Там, откуда донеслись голоса, вдруг появился яркий свет. Я приподнялся, чтобы хорошенько разглядеть его, и тут поблизости раздался шорох. Я повернул голову. Рядом со мной стоял огромный черный шаман. Весь в земле, до глаз заросший седой спутанной бородой, он был настолько страшен, что я застыл на месте. На меня он не смотрел. Его горящие красным огнем глаза были устремлены на свет — туда, где был тэнгэр. Я услышал скрежет его зубов. Я пошевелился, и медленно он перевел взгляд на меня. Никогда не забуду этого взгляда, этих глаз. В следующую же секунду я уже несся к дому сквозь трещащие кусты, спотыкаясь и падая. Мне казалось, что за мной гонятся все шаманы Красного кургана, жуткие, покрытые черной землей страшилища. После этого я заболел. Нишкни навещала меня. Выслушав мой рассказ, она сказала, что шаман мне просто привиделся. В тот вечер не было и тэнгэра. Она просто посидела на пригорке и, не дождавшись его, пошла домой. Она думала, что я уже давно там. Три дня они с матерью провели у моей постели, отпаивая меня отварами. Вскоре я и сам уверовал в то, что страшный шаман мне привиделся. Скоро я снова был на ногах.

ТЫР

В большом городе я жил в доме, владельцем которого был человек по имени Джованни. Полный, лысый, насмешливый, но с добрым сердцем. Он пустил нас с Языгу, человеком из хосуна Сиди, в свой дом сразу же, без лишних разговоров, как только мы прибыли и попросились к нему жить. Языгу знал, как его найти, как найти дом Джованни. Если бы не Языгу, я бы потерялся. Город был большой, очень большой. Я бы потерялся, если бы не Языгу. Он вывел меня из порта, провел по улицам, по которым ездили шумные автомобили, привел на место. Он все знал. Недаром он был сбегут, как и те, кто, как оказалось, уже живут в доме Джованни.

Наших там было четверо. Три сбегута и шаман. Они встретили меня в большой общей кухне. Я удивился, встретив там шамана. Не знал, что шаманы тоже бывают последователями Сбегу. Но шаман быстро привел меня в чувство. Он немедленно принялся смеяться над Сбегу, называть его глиняной головой и глупым тарбаганом. Другие молча его слушали. Чувствовалось, что они много спорили, спорили до сипоты, а потом бросили, бросили спорить. Они просто слушали, как шаман ругает Сбегу, и временами поглядывали на нас. Мы молчали. Молчал даже Языгу. Что нам было сказать? Тот был шаман, даже здесь, в этом городе, где не знали, что это такое — шаман. Но он был шаманом для нас, я не мог заставить себя спорить с шаманом. Так мы стояли и слушали его под испытующими взглядами других сбегутов.

Шаман говорил на простом языке, каким они, шаманы, всегда разговаривают с нами, простыми. Он называл Сбегу пустым лошадиным черепом и другими словами, которые из всех присутствующих понимал, кажется, я один.

Как-то раз я пришел к Красному кургану. Я никому не сказал, что туда пойду. Был день. По небу плыли большие облака. Вдали виднелись голубые горы. Ветер колыхал седые травы. Я пришел к кургану, чтобы заглянуть в те норы, в которых, как говорили, живут шаманы. Подножие кургана было все усеяно ими, узкими угольно-черными лазами, и страшно было приближаться к ним, страшно заглядывать внутрь. Перебарывая страх, я стал медленно приближаться и вплотную подошел к норам. Холодом тянуло оттуда. Никак не решаясь, я стоял у отверстия одного лаза — и вдруг услышал.

Курган шептал. Гулкий свистящий шепот доносился из его глубин. Небывалый ужас сковал меня, я не мог двинуться, только стоял и слушал, как постепенно это неразборчивое бормотание, это угрожающее хриплое шушуканье, страшный шероховатый смех превращается в связные слова.

Они шептали — шаманы. Они перешептывались, и слова их расползались по узким норам, как змеи. Они говорили на своем языке, говорили о чем-то своем, мне непонятном, но кое-что я разобрал: они называли дневной свет «хрыргын», напастью, вот как они относились к нему — они его ненавидели. Волосы поднялись у меня на голове, озноб колотил меня, стоявшего на жарком солнце. Напасть, напасть — неслось из черных глубин кургана. Белый свет, все, что на нем, я, стоящий на жарком солнце у входа в черную нору, — хрыргын.