Консул

— Не трави душу, Костя. Думаешь, я сам не рвусь в Испанию? Но партия распорядилась иначе. И я не забыл морскую примету, Костя: "Ходят чайки по песку, моряку сулят тоску, и пока не сядут в воду, штормовую жди погоду". Нет, не садятся чайки в воду.

Звонок в дверь прервал диалог Константина Сергеевича со своей юностью.

— Заходи, Антоныч, заходи, дружище, — распахнул консул дверь и впустил в квартиру шофера.

Антоныч был постарше своего шефа. Худощавый, неторопливый, он уже четверть века сидел за баранкой, несколько лет работал в советском консульстве и для Константина Сергеевича, осваивающегося со своей новой должностью, был незаменимым гидом и советчиком.

Константин Сергеевич взял белые перчатки и протянул руку за пальто, но Антоныч остановил его:

— Разрешите-ка, я вас обследую, не ровен час, какая нитка или волос пристал. Вам же не видно.

Антоныч заставил консула повернуться кругом, взыскательно осмотрел его, снял какую-то пушинку.

— Вот плохо вам без хозяйки-то. Здесь был китайский посол. Без жены. Так он однажды явился во дворец к президенту в таком виде, не приведи господь. Видно, торопился и надел рубашку поверх брюк, она у него из-под фрака, как фартук у повара. Вошел во дворец. Президент с президентшей принимают гостей. Нужно было пройти метров шестьдесят сквозь строй дипломатов, которые здоровались с президентом и его супругой и выстраивались по обе стороны зала. Посол идет через всю залу, идет не спеша, как и положено.

Дипломаты делают вид. что ничего не замечают. Дамы толкают друг друга, им страсть интересно, как в таком виде посол будет представляться президентше. Но адъютант президента не растерялся, быстро пошел навстречу гостю, взял его вежливенько под руку, шепнул что-то на ухо и вывел его в боковую дверь. На следующий день посол улетел на самолете и больше, говорят, к дипломатической работе не возвращался.

Константин Сергеевич живо представил себе эту картину и захохотал, слушая рассказ Антоныча.

— Да, не завидую я этому послу. Ну, пора, Антоныч, поехали.

Сошли вниз. У подъезда стоял автомобиль "эмка". Блестел как новенький. Антоныч распахнул дверцу. Консул сел рядом с шофером.

Антоныч аккуратно завел мотор, включил первую скорость, плавно тронул машину с места, что и стакан, полный воды, не дрогнул бы, включил вторую скорость, третью. Никакая спешка, никакие уговоры "прибавить газку" не помогали: "Тише едешь, дальше будешь". Машину Вадим Антонович любил, как живое существо. Выезжал всегда с запасом времени. "Вдруг на гвоздь напорется, охромеет, колесо менять придется, а опаздывать не положено. Коли раньше приедем, два круга на площади сделаем. Подвезу к подъезду в аккурат", — говорил он.

— Вот освоюсь с делами, ознакомлюсь с городом и буду сам водить машину, — сказал консул.

— Ну уж нет, нет, — отрезал Антоныч. — Машина мне доверена, а у вас свои дела. Да ее, сердечную, и так загоняли. То на верфь инженеров вези, то на вокзал кого-то встречать, то какой-то срочный пакет в министерство. А она же не семижильная, и машина устает.

Ехали по улочке, по обеим сторонам дома-особняки прятались в садах. Розы перебирались через забор, стлались по тротуару, но ни одна роза не была затоптана, люди обходили их или осторожно перешагивали.

— Чистенький город, приятный, — сказал Константин Сергеевич.

— Ничего не скажешь. И так по всей стране, — отозвался Вадим Антонович. — Вы заметили, какой порядок у них вдоль железной дороги? Шпалы сложены одна к одной, никакого мусора. И народ честный. Машину, мотоцикл, велосипед оставь в любом месте — не уведут, ничего не отвинтят. Во многих домах в деревнях и замков на дверях нет. Потеряешь какую вещь на улице, оставишь где зонтик или трость, иди через несколько дней в бюро находок, и тебе твою пропажу в полной сохранности выдадут. Один иностранец золотые часы на улице обронил: ремешок у него расстегнулся, видно. Через три дня он эти часы получил, уплатив одну марку за хранение. Говорят, что в стародавние времена у финнов за кражу отрубали палец на левой руке, за вторую кражу отрубали всю кисть, а за третью так и правой руки лишали. В магазине не обвесят, не обсчитают. Что и говорить — честный народ.

— А знаете, Антоныч, у финнов есть мудрая поговорка: "Мелкого жулика наказывают, а крупному в ноги кланяются".

— Нет-нет, честный народ, — упрямо повторил Антоныч.

— Народ-то не един, — заметил Константин Сергеевич. — О честности финнов сложены легенды. Это верно. Но знаете, сколько братских могил разбросано здесь? В них покоятся больше тридцати тысяч расстрелянных и замученных революционеров, рабочих и крестьян, поднявшихся в 1918 году против своих угнетателей. Двадцать семейств миллионеров владеют богатствами Финляндии, которые создают им десятки тысяч рабочих. Вы хотите причислить к честным и тех, кто охранял свои богатства, расстреливал соотечественников за стремление жить свободно, избавиться от эксплуатации?

Антоныч промолчал.

Выехали на Сенатскую площадь, которую обрамляли с четырех сторон церковь, здание Государственного совета, университет и ратуша. На площади главенствовал гигантский памятник русскому царю Александру II.

Константин Сергеевич усмехнулся:

— Если по справедливости, то финны должны были бы воздвигнуть памятник Ленину. Никто так страстно и последовательно не боролся за независимость Финляндии, как Ленин. В огне Октябрьской революции русский рабочий класс отвоевал свободу для Финляндии, осуществил многовековую мечту финского народа.

— Что правда, то правда, — согласился Антоныч.

— И посмотрите-ка, Антоныч, памятник "великому князю финляндскому, самодержцу Российской империи" задуман так, чтобы человек чувствовал себя ничтожеством, лилипутом рядом с этим Гулливером, — заметил Константин Сергеевич.

Было без пяти минут семь, когда Антоныч остановил машину у парадного подъезда президентского дворца. Константин Сергеевич легко поднялся по лестнице. В гардеробной снял цилиндр, бросил в него перчатки и подал служителю. Дамы ревнивыми взорами оглядывали туалеты друг друга, поправляли прически, раскрывали нарядные сумочки, извлекали из них пуховки. Мужчины поглядывали на часы, чтобы ровно в семь начать подниматься в приемную залу президента…

Глава 2

ЗНАКОМСТВО

Прибытие нового советского консула вызвало интерес и в дипломатическом корпусе, и, конечно, больше всего в советской колонии. Консул Ярков приехал один. На вопросы, когда прибудет его семья, уклончиво отвечал: "В свое время", вежливо отклонял приглашения работников полпредства обедать у них дома, не желая отдавать кому-либо предпочтение. Питался в полпредовской столовой вместе с инженерами-приемщиками, переводчиками, дипкурьерами.

Несколько раньше консула приехал секретарь-переводчик консульства Петр Осипов, молодой человек лет двадцати двух. Очкастый. Видно, с увлечением продолжает учиться. Сидит обедает и то и дело вынимает из одного кармана финскую газету, из другого — шведскую, из третьего — набор карточек на шнурке с немецкими словами. Когда читает, снимает очки, и тогда видно, что глаза у него голубые, лучистые. Нюра-повариха, жена дворника, всегда наливает ему суп в тарелку до краев и котлету выбирает потолще, посочнее. "Худющий ты, поправляться тебе надо, заучился небось", — по-матерински приговаривает она и по-настоящему огорчается, когда Петя отказывается от добавки.

Константин Сергеевич Ярков, представившись советскому полпреду, военному и торговому атташе, нанеся обязательные визиты в Министерство иностранных дел, иностранным консулам, засел знакомиться с консульским хозяйством, которое осваивал и Петр Осипов.

Консул присматривался к своему помощнику. Годится ему в сыновья. За границей впервые. Только что окончил институт иностранных языков. Смущается, как красная девица. Различает только три цвета: красное, белое и черное. Красные — это "мы" и те, кто с нами; черные — это "они", капиталисты, враги; белые — эмигранты, тяготеют к черным. И людей делит по паспортам: с красными советскими, с разноцветными иностранными и с серыми нансеновскими книжками — эмигрантскими. Комсомолец. Хорошо образован, начитан, но, как видно, жизни по-настоящему не хлебнул. "Мне бы в двадцать лет его знания или ему сейчас мой опыт, — подумал Константин Сергеевич. — Я в его годы уже прошел гражданскую войну и мучительно переживал свою неученость. Но что лучше — опыт или знания?"