Мендель

Но бог создал этот мир не в завершенном виде, — считал Августин, — он заложил в него основу для его развития, для появления новых существ и предметов. Бог неизменен и непознаваем, но результаты его творения — все существа, растущие и развивающиеся в этом мире, — познаваемы. (Подчеркнем: в отличие от более поздних философов средневековья Августин ощущал бытие непрерывно движущимся!)

«Мир, подобно беременной матери, чреват причинами всего, чему предстоит народиться».

Развитие происходит из-за вложенных богом в животных и в растения «rationes seminales» — «зародышевых причин» — так рассуждал он и полагал их тоже постижимыми.

Познание он разделил на два рода:

Scientia — разумное познание объективного мира, позволяющее людям пользоваться вещами, и sapientia — познание вечных божественных дел и духовных объектов.

По Августину, они не противоречат друг другу. Наука сама по себе не является злом, — утверждал он. — Она необходима, ибо человек вынужден жить в телесном мире. А поскольку телесный мир создан богом, и зародышевые причины, и познающий человек тоже, то, познавая телесный мир и движущие его силы, человек познает мудрость божию.

Игра его ума была поистине удивительной.

Но эта книга не об Августине, который не был ни прост, ни благостен, как может показаться по последним, приведенным здесь положениям из его трудов.

Тому же Августину принадлежал тезис:

«Когда человек живет по человеку, а не по Богу, он подобен дьяволу».

Это он провозглашал, что церковь никогда не ошибается и она — главноуправительница над людьми: «Если бы не авторитет католической церкви, я не поверил бы даже евангелию».

Допуская право науки на существование, он все же призывал истинных сынов церкви: «Не выходи в мир, а возвращайся в себя самого: правда пребывает внутри человека».

Он так определял свою личную позицию:

«Я желаю знать Бога и душу. — А больше ничего? — Решительно ничего».

Напомним: это его прозвали молотом еретиков.

Однако для нас важно из наследия Августина именно то, что связано с его отношением к проблеме познания реальных явлений материального мира. С наукой.

…Епископа Августина после смерти канонизировали — причислили к святым. Его признали все церкви — и коптская, и армянская, и православная. Правда, в православных святцах он числится не святым, а «блаженным», то есть на ранг ниже.

Августина объявили еще не просто «отцом церкви», а ее учителем, одним из четырех главных теоретиков христианства.

И все, что он написал, по логике вещей должно было стать незыблемым, не подлежащим ревизии и ныне, и присно, и вовеки. Но из того, что он написал, средневековое христианство взяло на вооружение в первую очередь нетерпимость к инакомыслию, начала «учения о троице», утверждения о непознаваемости души и превосходстве веры над разумом и рассуждения о непогрешимости церкви. Они легли позднее в сформулированные богословами догмы.

В целом же его учение старались не пропагандировать — в нем было слишком много скользких мест. Даже сама чересчур пылкая Августинова вера в божье всемогущество и его убежденность в том, что все, чему предстоит произойти и народиться, предопределено от века, считались более чем неуместными, ибо если все заранее предопределено — и добро и зло, — к чему тогда церковь, эта посредница между людьми и богом! И потому впоследствии Фома Аквинский тщательно разъяснял, что святому Августину небеса ниспослали особенную благодать. А в несовершенном мире куда больше других людей, для рассудка коих существование бога совсем не самоочевидно. Их-то церковь и должна обращать, поучать, наставлять — словом, пасти.

Да, многочисленные Августиновы труды предпочтительнее было открывать лишь на определенных страницах! Однако знание творений отцов церкви было обязательно для любого монаха-богослова. И уж для монахов созданного в XIII веке ордена святого Августина, конечно, почиталось необходимым знание всего учения философа, который был «небесным покровителем» ордена.

Оно было сложным, это учение. Оно было противоречивым. Оно смущало умы.

Не случайно именно из августинского ордена в пределах всего одного столетия вышли непохожие друг на друга, противостоящие друг другу крупнейшие исторические деятели — и основатель ордена иезуитов, теоретик католической реакции Игнаций Лойола, и реформатор церкви Мартин Лютер, и великий и мудрый гуманист Эразм Роттердамский.

…Жизнь всех монастырей, всех орденов была подчинена строгому регламенту. И учредивший августинский орден папа Иннокентий IV тоже даровал его монастырям и особый устав — «Regulae Augustini».

Монашеские ордена имели каждый известную специализацию. Нищенствующим францисканцам, например, следовало в первую голову заниматься деятельностью миссионерской — распространять и утверждать «истинную веру» среди широких масс, склонных к разным заблуждениям христиан и еще не обращенных в католицизм иноверцев. Ведь основатель ордена Франциск Ассизский, по преданию, проповедовал евангелие даже птицам.

По такой логике было естественным отвести со временем для августинцев иную сферу распространения истинно католического образа мысли. Иную сферу, иные пути.

Им была отведена стезя просвещения — переписка книг, а потом и книгопечатание. Распространение знания и само познание. И не только sapientia — познание бога через, веру, но scientia — познание реального мира, а через него и мудрости божьей.

Впрочем, это не было монополией одного ордена. Начиная со средних веков все монастыри были средоточием книг и тогдашней учености, ибо учености светской поначалу попросту почти не существовало. Что же до эмпирического, опытного познания реального мира, то в этом занятии — особенно после потрясений эпохи Реформации и контрреформации — католическая церковь стала усматривать все большую пользу даже для себя самой. Ибо когда интеллект как следует загружен осязаемой конкретной работой, ему уже некогда заниматься всякими отвлеченными, не перевариваемыми рассудком спорными вопросами веры — тем более что неосторожность в них может довести и до чисто житейских неприятностей.

И дабы предоставить большие возможности набираться знаний и распространять просвещение, «регулярным каноникам», членам августинского ордена более чем другим монахам, разрешалось жить вне общин — в миру. И не среди нуждавшихся в миссионерском утешении «малых мира сего», а в крупных университетских городах, среди греховных соблазнов. Августинский устав был самым либеральным.

История хранит множество примеров, как уставами пренебрегали и иные монастыри нередко превращались в подлинные «веселые дома». Но уже с XVII века, с периода контрреформации, дабы сохранить авторитет вселенской церкви, правители ее принялись добиваться жесточайшего соблюдения монашеского регламента. Даже вне стен монастыря. И уж в стенах его подавно.

А в уставе было предусмотрено все: одежда, быт, занятия.

Черная до пят сутана августинца, с капюшоном и широченными рукавами, должна была быть перехвачена непременно широченным кожаным поясом — тоже черным.

Сутки делились на три части. На время, предназначенное для божьих дел: молитвы, исповеди, службы, «упражнения в благочестии». На время, предназначенное для работы: работать полагалось всем монахам — либо ухаживать за растениями, либо переписывать книги, штудировать богословские труды, учить детей, заниматься наукой. Издревле любой полезный труд считался допустимым для монаха. В церковной литературе существовала притча даже об уличном жонглере, который стал монахом и решил служить Богоматери именно тем, в чем был искусен. Он регулярно являлся в пустую церковь и, обливаясь трудовым потом, проделывал для Мадонны — перед ее статуей — все головоломнейшие свои трюки, и Богоматерь оценила это и дала знамение, что и его труд был ей угоден… И раз такой труд был угоден, то был угоден труд и живописцев и музыкантов. И труд лингвистов и ботаников, математиков и минералогов, физиков и агрономов тоже был угоден, ибо ко всему еще Фома Аквинский говорил: «Мудрость тождественна умению все упорядочивать». А в новое время не фанатизм юродивых, а разумность, рассудочность были постепенно признаны лучшими добродетелями просвещенного католика. И постепенно было признано нецелесообразным отвергать, как некогда, столь очевидные научные истины, как вращение Земли (правда, мысль об эволюции жизни еще оскорбляла уши церкви).