Черный человек

Он сделал широкий, плавный взмах рукою, как бы приглашая присутствовавших подойти поближе. Толпа скучилась вокруг крыльца.

Тарас снял шапку, поклонился на три стороны и начал говорить.

Ровным, внятным голосом говорил он о том, что пока на их совести нет прямого душегубства, что, если и случалось что, так это было с вооруженными людьми, которые защищались против них, и грех случался в борьбе, но беззащитных они не забивали. Между тем лихое житье долго продолжаться не может. Он, Тарас, слыхал в городе, что в скором времени вышлют на них солдат. Солдаты переловят их и отведут в острог. Против военной силы им не устоять. Надо поэтому крепко подумать о деньгах, которые предлагали им вчера, и о том, что эти деньги могут вывести их на иную дорогу.

Мало-помалу, пока говорил он, в задних рядах начался ропот, становившийся все громче и громче. Наконец, он перешел в гул, покрывший голос Тараса. В этом гуле чаще и чаще слышался оклик:

— Дедко, староста, говори!..

Передние расступились пред стоявшим в средине стариком из Сибири, а задние подталкивали его вперед, чтобы он отвечал на речь Тараса.

Тот приостановился и ждал, по виду спокойный.

— А слыхал ли ты, — выступил, наконец, старик, — как нам эти деньги сулят? Чтобы один пошел да повинился в остроге, а там его в кандалах сгноят, потому насчет освобождения — это разговор один, вилами на воде писано. Коли ты — атаман, так ни одного не только за сто тысяч, а за сто раз сто тысяч продавать не моги. Ты нами распоряжайся, когда дело есть, а выдавать себя твоему приказу не согласны! Если тебя выбирали мы — так служи нам, и за то мы тебя слушаться обязаны. В крепостные же мы не шли к тебе. Деньги получай, как знаешь, а в острог никто из нас не пойдет. Так ли я говорю? — обратился старик к толпе за одобрением.

— Так… так!.. — сдержанно, но твердо послышалось кругом.

— Говорят тебе, — подступил снова старик к Тарасу, становясь смелее, — свяжи кучку кровью, а без того не будет силы в ней. И вот тебе последний сказ наш: приказывай господ на петле вздернуть, либо без твоего приказа вздернем.

Тарас, тяжело дыша, со сжатыми кулаками и со стиснутыми зубами в упор смотрел на старика, и видно было, что теперь дело идет не только о данном случае, но между ними сводятся прежние, постоянные их счеты и решается борьба за главенство в шайке. На этот раз старик, боровшийся до сих пор с Тарасом тайно, чтобы занять его место, выступил открыто против него, рассчитывая на подготовленный успех.

— Молчишь? — крикнул он. — Трусишь? Ну, так и без тебя справимся… Эй, ребята, вяжи господ!

Он, повелевая уже толпой, двинулся вперед, но Тарас шагнул со ступеней крыльца, схватил старика за ворот и крепко встряхнул его.

— Бунтовать?.. Не слушаться?.. Я те свяжу кучку кровью, душегубец проклятый!.. Мало ты на своем веку людей загубил? Еще не терпится? Вязать его! — крикнул Тарас, покрывая своим голосом снова поднявшийся гул.

Теперь все зависело от того, найдется ли хоть один, который послушается голоса Тараса, или сторонники старика бросятся, чтобы вырвать его на свободу. Однако эти сторонники держались в задних рядах и не поспели протиснуться, как один из послушных скрутил старика.

Тарас опять взошел на крыльцо и снова заговорил:

— Ежели я рассчитал, что для пользы нашей, чтобы получить деньги, нужно идти в острог и виниться, так никому из вас делать это не придется. На такое опасное дело, всеконечно, пойду я сам. На то и избран я вами атаманом, чтобы не жалеть мне себя для вас, и я не пожалею…

Толпа сначала замерла при этих словах. Затем послышался одобрительный шепот. Тарас понял, что нравственная сила власти его восстановлена.

Понял это и лежавший на земле старик. Как последнее усилие для того, чтобы сорвать проигрываемую ставку, он попытался крикнуть:

— Не атаман ты нам! Мы сменили тебя!

— Сменили? — тихо, с расстановкой повторил Тарас. — Угомон не берет тебя! Так я же зажму рот… В петлю его! — скомандовал он. — Еремка, Семен, Борода-лопата! Тащи его в петлю!..

Он выкрикнул имена наименее надежных для себя, заведомо прежде преданных старику, — и вдруг и Семен, и Еремка, и Борода-лопата, пропущенные вперед, подошли к старику, взяли его, подтащили к перекладине и всунули голову его в петлю.

— Вздергивай! — приказал Тарас.

Казалось, что все это делалось лишь для примера, точно никто не воображал, что старик будет на самом деле повешен, как будто происходила только невинная игра и любопытно было, что из нее выйдет?

Но, по слову Тараса, Борода-лопата рванул веревку, и связанный старик высоко вздернулся над землей. Он судорожно дрогнул несколько раз телом и повис неподвижно с завалившейся на сторону головою. Борода-лопата привязал к столбу конец веревки, чтобы тело не рухнуло на землю.

Наступила минута жуткой тишины. Большинство лиц побелело. Толпа тихо отодвинулась в сторону от виселицы, где медленно покачивался удавленный.

XXVIII

Гайдуки Кузьма и Иван, помогавшие Созонту Яковлевичу, бывшему секретарю князя Гурия Львовича, в убийстве последнего, были тут же, среди разбойников, к которым они бежали от черного доктора после того, как от них ускользнул Чаковнин, порученный им, чтобы отвезти его в сумасшедший дом.

Кузьма с Иваном были в толпе и видели неожиданную казнь старика. Кузьма знал, что этот старик загубил много душ на своем веку и что Тарас был прав, называя его душегубцем, следовательно, и казнь была ему поделом. Вместе с тем при виде качавшегося в петле тела Кузьма вспомнил, как он видел так же вот повесившегося Созонта Яковлевича, добровольно нашедшего смерть свою как бы тоже в наказание за причиненное им в своей жизни зло людям. Вспомнил он и свои грехи, и ту страшную ночь, когда он и Иван, под руководством Созонта Яковлевича, жгли тело князя на ламповом масле.

В глубине души Кузьма с самой этой ночи не мог уже найти покой, и, как ни старался забыться, скрытое воспоминание глухо волновало и мучило его. Ему всегда казалось, что где бы он ни был и что бы ни делал, не миновать ему Божьей кары, как не миновал ее Созонт Яковлевич. И вот теперь старик тоже получил возмездие по делам своим.

А между тем Кузьма знал, что за его злодеяние схвачен человек, который томится в тюрьме. Теперь это как-то особенно ясно представилось в его сознании и особенно смутило его. Выходило так, что для того, чтобы освободить неповинного человека, не причастный к делу Тарас хотел выдать себя и тем спасти их всех, а в том числе и его, виноватого Кузьму.

Кузьму охватил порыв хорошего, искреннего чувства, и вдруг ему стало легко на душе и весело. Он, не раздумывая дольше, что делать ему, выступил вперед и повалился Тарасу в ноги.

— Я убил князя Гурия Львовича, — заговорил он, — мне и ответ держать за него. Коли надо идти и виниться, так я и пойду и повинюся во всем, всю правду расскажу, а там будь, что будет — от кары Господней все равно не уйдешь… Так лучше уж я добровольно объявлю грех мой… Отпустите вы меня в город и получайте с господ тысячи, а там, коли освободите меня — хорошо, а нет — так тому и быть должно, значит! — и он поднялся с колен и с открытым, веселым, просветленным лицом глядел на Тараса.

Но не один Кузьма стал весел и радостен. Если бы он мог в эту минуту внимательно посмотреть на окружавших его, то увидел бы, что и они как будто просветлели и, благодаря его поступку, отдохнули душой от предшествовавшей тяжелой сцены.

Рядом с Кузьмой появился Иван с трясущейся челюстью и с навернувшимися на глаза слезами.

— Что ж, — заговорил он, всхлипнув, — и я — тоже человек… Коли Кузьма так действует, так и мне скрываться незачем. Душа и во мне есть… Я с ним вместе князя убивал, вместе и ответ держать желаю… Посылайте и меня что ли в город. Я тоже виниться пойду.

— Так тому и быть! — коротко заключил Тарас и тут же, пока не остыл порыв раскаявшихся, стал отдавать свои приказания.