Страница 78 из 108
— Послушайте, — обратился я к ним, — ведь самый злейший враг ваш не мог бы придумать более вредной для вас сцены. Подумайте, что потом будут говорить о вас эти простые, полные религиозного негодования женщины.
— Будет, товарищи! — прекратил эту сцену Игнатьев.
Когда началось движение по улице, я увидел прильнувшими к стеклу зеркального окна комендатуры лица моих детей и жены, некоторых гласных городской думы и знакомых. Рискуя быть арестованным, к Промовендову прорвался мой друг — сослуживец по окружному суду — и стал требовать объяснения оснований моего ареста.
Вскоре ушел Игнатьев, а затем куда-то вызвали по телефону Промовендова, и он уехал на автомобиле. Вернувшись около 11 часов утра, он заявил мне, что я свободен, а потом объявил и всем арестованным в эту ночь:
— Идите домой — вы свободны.
Столкнувшийся со мной в выходных дверях Воронин спросил меня, не уводили ли кого-нибудь ночью из комендатуры.
— Нет, — ответил я.
— А генералы ушли одни или с родственниками?
— Кажется, с родственниками.
— Ну, сегодня на редкость счастливая ночь, — сказал Воронин и потом добавил, понизив голос: — А вы все-таки поскорее отсюда уезжайте.
Этому совету мне пришлось, по настоянию семьи и друзей, незамедлительно последовать. Последним впечатлением, сохранившимся в моей зрительной памяти перед отъездом из Ставрополя, было зрелище похорон матроса Якшина, убитого на Медвеженском фронте в бою с добровольцами. Большевики превратили эти похороны во внушительную манифестацию, открывавшуюся матросским батальоном с Игнатьевым во главе. Дальше громыхали грузовики с уставленными на них пулеметами, шло несколько орудий артиллерии, интернациональный батальон, кавалерийский эскадрон красноармейцев, рабочие дружины. Шествие это, изобилующее красными и черными флагами с изображенными на них эмблемами смерти, замыкалось лафетом с гробом убитого, за которым, точно прикованные к колеснице повелителя древние рабы, шли представители различных учреждений и ведомств, обязанные особым распоряжением принять участие в похоронах.
В ту же ночь в Юнкерском саду была принесена новая гекатомба мучеников, в том числе освобожденные вместе со мной накануне ген. Росляков и полк. Пеньковский.
Следующее утро уже застало меня в уединенной хибарке садовладельца, на хуторке, близ селения Петровского.
Весною 1918 г. в Архиерейском лесу красноармейским дозором была обнаружена военная палатка и в ней некоторое количество воинского оружия и снаряжения. Арестованные обитатели этой палатки, как большевики выяснили, оказались юнкерами и младшими офицерами.
Лес после этого был пройден лавой красноармейцев и, кроме того, были произведены обыски и аресты на жилых окраинах леса. Всего задержано было около 20 человек, в том числе воинский начальник А. А. Навроцкий и его делопроизводитель, случайно находившиеся в это время на окраине города.
С тех пор производились периодически облавы в лесах, окружающих Ставрополь. У большевиков зародилось подозрение, что существует организация, готовящая выступление против них, и страх перед этим выступлением, особенно когда перед Ставропольскою губернией вырос призрак Добровольческой Армии, все глубже укоренялся в сердцах советской власти.
При одной из облав, когда уже стемнело, в лесу неожиданно раздалось «ура» и по красноармейцам захлопали винтовочные выстрелы. На другое утро создалась паника, развитию которой способствовала драка с выстрелами, разгоревшаяся между двумя солдатами на базаре. Достаточно было кому-то крикнуть «идут казаки», как слова эти перекинулись во все концы базара, оттуда на смежные улицы, и докатились до советских учреждений и лазаретов.
На улицах началось необычайное оживление. Силой захватывались проезжающие подводы и экипажи, многие советские служащие бросились на базар и там обрывали в крестьянской упряжи постромки, чтобы верхом найти спасение за чертой города. Через самое короткое время на улицах, ведущих к сельскому шляху, получились такие заторы, что понадобилось потом, когда начальство очнулось от испуга, много часов, чтобы их распутать.
Паника эта довольно скоро улеглась, и рассерженная власть поторопилась издать суровый декрет, угрожающий всеми доступными карами возможным виновникам такого переполоха в будущем. Но возможность и размеры этого переполоха показали, как силен был страх в эти дни в большевистском сердце перед надвигающимся призраком Добровольческой Армии и как непрочны корни советской власти в среде ставропольского населения.
В неизмеримо большем размере переполох этот повторился, когда в июле того же года, совершавший по губернии пролет, полк. Шкуро[153] прислал большевикам сначала из сел. Кугульты труп повешенного военного комиссара Петрова, а потом из села Донского ультиматум: в течение двух суток покинуть город…
Начавшиеся по почину матросов повальные обыски и массовые расстрелы имели, по-видимому, одной из своих задач спровоцировать преждевременное выступление офицеров, ибо для многих из последних не оставалось выхода: или погибнуть безоружными поодиночке или, перейдя от обороны к нападению, испытать свою судьбу с оружием в руках (выступление офицеров произошло 22 или 23 июня, когда я уже покинул город, и подробности о нем я знаю лишь по рассказам).
Получив приказ собраться глубокою ночью в ограде Варваринской церкви, офицеры должны были двинуться вверх тремя колоннами и по сигнальной ракете внезапно обрушиться на красноармейские казармы, штаб красной армии в Европейской гостинице и советские центры. Но уже первоначальный подсчет сил показал, что по зову приказа не явилась и десятая часть предполагаемого количества участников и это, конечно, не могло не отразиться на порыве выступавших. Тем не менее выступление состоялось в надежде, что в решительный момент сдержит свое обещание интернациональный батальон, обещавший офицерам поддержку, и дружины рабочих, обещавшие ее также.
Сначала офицерам сопутствовала удача. Они почти безболезненно захватили бывшие осетинские казармы и находившиеся в них винтовки и пулеметы, но в решающий момент, когда надо было открыть пулеметный огонь, оказалось, что среди наличных участников восстания нет достаточного числа пулеметчиков, кроме того наличных сил было слишком недостаточно, чтобы обрушиться одновременно на все намеченные пункты.
Между тем красноармейский штаб успел стянуть все наличные силы, двинул грузовики с пулеметами и преградил пути интернациональному батальону и рабочим дружинам для соединения с восставшими.
Когда рассвело, исход боевого выступления стал очевиден. Небольшая группа участников с полковником П. Ф. Ртищевым во главе, отстреливаясь, отступала к лесу, значительная часть офицеров рассеялась по городу, небольшая группа уничтожалась красноармейцами у стен тюрьмы. На многих перекрестках и у самого входа в городской сад долгое время лежали неприбранными тела участников выступления.
Штабу организации удалось, отбиваясь, скрыться в лесу, а оттуда в пригородное село Татарку, но на другой день они были выданы приютившим их мельником. Часть офицеров была тут же перебита, а братья Ртищевы, как главари выступавших, были привезены в город и расстреляны на ярмарочной площади.
Когда их поставили у дороги и ружья были взяты на прицел, П. Ф. Ртищев, указывая на дорогу позади себя, сказал красноармейцам:
— Дурачье, поставьте к стене, ведь сзади проезжая дорога…
Это были его последние слова.
Трагедия этой неудачи усугублялась еще тем, что в эту же ночь отряд Шкуро проходил в 14 верстах от Ставрополя, но лица, посланные для установления с ним связи, были перехвачены большевиками.
Неудавшееся восстание послужило предлогом к новой вспышке усилившегося террора. Впоследствии было зафиксировано 96 жертв, погибших за этот период в Ставрополе, начиная от 13-летнего подростка и кончая такими глубокими старцами, как П. С. Мачканин.
153
Шкуро (Шкура) Андрей Григорьевич, р. 7 фев. 1886 (1887) Из дворян Кубанской области, сын полковника, ст. Пашковской. Окончил 3-й Московский кадетский корпус 1905, Николаевское кавалерийское училище 1907. Полковник, командир 2-го Линейного полка Кубанского казачьего войска, командир Кубанского конного отряда особого назначения. В мае 1918 возглавил восстание против большевиков в районе Кисловодска, в июне сформировал на Кубани добровольческий отряд, в июле 1918 присоединился к Добровольческой армии; начальник Кубанской партизанской отдельной бригады, с 9 нояб. 1918 начальник Кавказской конной дивизии, с 30 нояб. 1918 генерал-майор. До апр. 1919 начальник 1-й Кавказской казачьей дивизии, с 4 мая 1919 командир 3-го Кубанского конного корпуса, 29 янв. — мар. 1920 командующий Кубанской армией. Генерал-лейтенант (4 апр. 1919). В эмиграции во Франции. Участник формирования антисоветских казачьих частей в годы Второй мировой войны. Выдан в 1945 англичанами и казнен 16 янв. 1947 в Москве.