Страница 48 из 108
Объявили фабрики и торговые предприятия собственностью рабочих и приказчиков, но фабрика Месаксуди выбрала хозяина своим комиссаром, а магазины лишь на вывесках указали фамилии приказчиков, в действительности — всё осталось по-старому.
Единственно, на что крепко наложили руку большевики, вернее — матросы, это на пароходство и рыбную ловлю. Все пароходные общества были «национализированы» и управлялись «семеркой» матросов, почему все доходы шли в их личный карман. Пароходы ходили по Азовскому морю и часто — по Черному до Батума. Команда привозила керосин и продукты, и матросы в массе ударились в спекуляцию, забыв про революцию.
Также захватили они богатейшие рыбные ловли на косе, верстах в 9 от Керчи. Промыслы были названы «Черноморский Флот», но хозяйничанье матросов было из рук вон плохо, флот вовсе не получал никакой рыбы, а улов продавался и деньги шли «тройке», управлявшей промыслами.
Хотя убийств не было, но город все время жил в их ожидании. Каждый вечер ходили тревожные слухи, и оказывалось, что Кристи опять убедил «не пачкать революцию», и наступало успокоение.
Несколько раз всей семьей приходилось ночевать в слободке, у старого вахмистра, который прибегал ко мне, приносил платье и говорил, что ночью резня неизбежна. Тогда, одетый таким страшилищем, что мне давали дорогу на улице, пробирался я на слободку, приходили жена и сын, и все мы устраивались вповалку в старой избе, прислушивались к ругани и крику на улицах, ожидая, что вот-вот ворвутся матросы… Но наступал день, и опять приходило успокоение.
Как-то раз около моего дома остановился ночью автомобиль и раздался неистовый стук в двери. «Ну, конец!..» — сверкнуло в голове, когда я пошел открывать. В комнату ввалилось три вооруженных пьяных матроса.
— Это, што ли, дом № 42? — спросил меня один.
— Нет, наш дом 41, а 42 на другой стороне,
— А кто ты такой? — спросил меня другой. — Дай-ка лист бумаги, мы запишем.
— Черт с ним, время нет, пойдем, товарищи… Напугался, брат? — сказал третий. — Ну, свети, счастлив твой Бог…
И вся ватага высыпала на крыльцо…
А на утро я узнал, что арестовали одного офицера, жившего в № 42…
В общем, конечно, было плохо: не было закона, был возможен полный произвол, увеличились грабежи, не было личной безопасности, подорожала жизнь, но все же сравнительно с Севастополем — было тихо.
Феодосия жила особой жизнью. Там была большевистская власть, но ее вовсе не признавали солдаты кавказских полков, которые десятками тысяч возвращались с Кавказа на родину и заставляли трепетать не только феодосийские власти, но и грозный Севастополь.
С ними заигрывали, заискивали и всячески стремились скорее их отправить, но обыкновенно они сидели недели по две, пока не распродавали все казенные и награбленные в Трапезунде вещи.
Базар кишмя кишел солдатами, которые продавали всё, начиная с лошадей и кончая пулеметами и живыми турчанками, которые были их «женами» и бежали из Трапезунда, боясь мести турок. Турчанки котировались от 200 до 2 000 рублей и выше и открыто покупались татарами, чему я лично был свидетель.
Первый транспорт кавказских полков во время последних кровавых событий был остановлен в море миноносцем «Хаджи-бей», откуда предложили сдать всех офицеров.
Солдаты не согласились и даже приготовили пулеметы, на что «Хаджи-бей» пригрозил миной, и тогда солдаты со слезами выдали 63 офицера, и они все были расстреляны на Новороссийском молу.[106] Позже, когда прошла эта кровавая неделя, транспорты возвращались с офицерами, с которыми, как это ни горько, солдаты братски делились деньгами, вырученными от продажи казенного имущества…
В Феодосии солдаты расположились, как у себя дома, заняв роскошные дачи на берегу. Я помню, как из дивной дачи Стамболи выносили изящную мебель красного дерева, тут же ломали и жгли на кострах, где варили себе еду в котелках. Они проходили, как саранча, все покупая и все продавая, шумно, пьяно и весело, но благодаря им — вооруженным до зубов и с артиллерией, в Феодосии было если и не спокойно, то всё же терпимо.
Подходила весна. И вместе с дуновением теплого ветерка, вместе с моментом воскресения природы до Керчи докатился сначала робкий, а потом уже более уверенный слух, что на Крым двигаются украинцы и немцы.
Слухи эти сначала тщательно скрывались, но наконец появились воззвания и приказы на красной бумаге, где говорилось, что «украино-немецкие банды» протягивают свои «хищные руки» к Крыму и что весь пролетариат Крыма и матросы встанут, как один, и уничтожат дерзкого врага, «прихвостней капитала и черной реакции»… Появились реляции о громких победах, однако стала заметна тревога…
И вдруг, в один погожий весенний день, в город на галопе ворвались какие-то конные — около сотни, безжалостно нахлестывавшие лошадей. Оборванные, грязные, кое-как одетые, с веревочными поводьями и стременами, подушками вместо седел, эти всадники оказались кавалерией красной армии. По их словам, немцы катятся непосредственно за ними.
А вслед за конными потекла пехота с нескольких поездов (около 4 000 чел.) и с массой награбленного добра. Всё это бросилось в порт и, давя друг друга, полезло на несколько военных транспортов в состоянии полной паники, когда один выстрел заставил бы их всех сдаться.
Отрядом командовал славившийся своей жестокостью матрос Живодеров, бывший ранее вестовым у адмирала Трегубова,[107] начальника Керченского порта и гарнизона.
Двое суток непрерывно грузились большевики на транспорты, набивая их награбленным добром. Ящики падали, разбивались, шоколад, кофе, сахар, чай, мыло и материи пудами и свертками валялись на берегу, и жители слободки открыто растаскивали на глазах солдат, так как те при всем желании не имели возможности все награбленное нагрузить на транспорта и спешили захватить лишь самое ценное.
Наступал конец — в Керчи собралась вся знаменитая и геройская красная армия, бежавшая без всякого сопротивления от немцев из Перекопа…
Едва большевистские войска стали нагружаться на транспорты, как там уже оказался и керченский Совдеп. В городе поднялось открытое ликование, и власть приняла Городская дума во главе с городским головой Могилевским. Сейчас же сорганизовались дружины из рабочих и фронтовиков (более 3 000 чел.), которые и взяли на себя охрану города и окрестностей, а по предложению Городской думы я сформировал из пограничных солдат конный отряд для дальней разведки и охраны. Всё это совершилось в несколько часов, и приблизительно к 8 час. вечера я со своим отрядом выступил на охрану города.
Отряд имел совершенно необычный для Керчи вид: люди были прекрасно одеты, сидели на хороших строевых лошадях, были отлично вооружены и производили впечатление солдат довоенного времени, идущих на парад.
Едва отряд вышел на главную улицу, как собралась огромная толпа, принявшая отряд за украинцев, люди кричали «ура», целовали солдат и вообще выражали исключительный восторг, и мы не могли их уверить, что всегда находились в Керчи.
В тот момент, когда мы с трудом продвигались через толпу, в нее врезался автомобиль, в котором сидел командующий большевистской «армией» — матрос Живодеров, одетый в матросскую форму, причем слева висел флотский палаш, а справа — офицерская шашка Крымского кон. полка, вся в серебре. Кроме того, два револьвера и две — накрест — ленты с патронами довершали его вооружение.
Увидев стройные ряды конных солдат, он сначала растерялся, а потом, когда ему сказали из толпы, что это не немцы и не украинцы, вскочил на сиденье и схватился за маузер.
— Вы кто такие!.. Как смеете выходить вооруженными!.. Всех расстреляю! — закричал он, обращаясь ко мне и добавляя площадную ругань.
— Городская конная охрана из пограничников, — ответил я, — сформирована для охранения порядка ввиду ухода красных войск…
106
Речь идет о расправе над офицерами 491-го пехотного Варнавинского полка.
107
Имеется в виду генерал-майор флота Аполлон Викторович Трегубов (р. в 1863, офицером с 1883).