Страница 9 из 37
Сюда не ведут никакие дороги – даже «направления», потому что все автомобильные следы слизывает гобийский ветер. По виду Хармэн-Цав напоминает колорадский Гранд-Каньон, но вот только все эти стены, башни, «сфинксы», незаметные проходы среди скал… Заброшенный древний оазис с цветущими деревьями – могли ли люди упустить возможность однажды поселиться в нем? А если не упустили, то почему ушли, оставив его лишь варанам (в нору одного из них я провалилась ногой) и, если верить сказкам, великому Пустынному Червю, который, исчезая одним концом под землей Хармэн-Цава, может другим показаться на поверхности за сотни километров – в Китае?
«Путь Яркенд – Кашгар – Кучары – Карашар – Урумчи взял 74 дня. Первая часть пути была по снежной пустыне, но к Яркенду в начале февраля последние снежные пятна исчезли, снова поднялись удушающие клубы песчаной пыли, но зато радовали первые листы плодовых деревьев».
(Н.К. Рерих «Алтай – Гималаи».)
Мы проделали тот же путь, но в обратном направлении: Урумчи – Корла (Карашар) – Куча (Кучары) – Кашгар – Яркенд. По мусульманскому Синьцзян-Уйгурскому округу КНР разлит странный эклектичный колорит из пространственных, временных и культурных пластов, которые не предполагаешь застать вместе. В Урумчи, на фоне нормальных декораций китайского экономического чуда – широких магистралей, многоуровневых развязок, супермаркетов, пятизвездочных гостиниц – бродят вереницы русских челноков в потрепанных куртках из Поднебесной, штанах из Индии и турецких кроссовках. Шумными перебранками они создают атмосферу блошиного рынка, столь характерную, например, для Москвы начала 1990-х, но ведь тогда наша столица еще не была похожа на большой фешенебельный торговый центр, а синьцзянская – уже похожа. Единственно, чем она может гостеприимно ответить таким гостям, – это написать неоновой кириллицей над входом во вполне манхэттенского вида небоскреб: «Международный центр оптовой торговли».
А в Кашгаре, докуда вьется немецкого качества автобан, – своя песня. Ни в Новом, ни в Старом городе (переход из одного в другой маркирует одна из крупнейших китайских мечетей, ИдКа) невозможно отделаться от ближневосточных ароматов, в диапазоне от розового масла до мочи. Кругом публика в чалмах, бойкая торговля, в ходе которой цена сбивается в десяток раз, интернациональный гам и толкотня, но завернешь за какой-нибудь угол, возле которого выросла в твой рост куча мусора… А там – школа. А во дворе школы – настоящая пионерская линейка, с поднятием звездно-красного знамени, с горнами, со взволнованными маршами, с «кричалками», в которых слышно слово «Мао».
Или в другом закоулке – пошивочная мастерская делит помещение со стоматологическим кабинетом. В витрине выставлены правдоподобный макет челюсти и зубные протезы… Вообще, дантистов в Кашгаре так же много, как гробовщиков в городе N из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова. Меня даже осенило, почему – все дело в уйгурском хлебе. Его пекут таким образом, что он изначально черств, зато хранится месяцами, чем и знаменит.
«Не был ли Тамерлан великим дезинфектором? Он разрушил много городов. Мы знаем, что значит разрушить глиняные городки, полные всякой заразы. Вот мы проехали двенадцать городов. Что можно сделать с ними? Для народного блага их нужно сжечь и рядом распланировать новые селения. Пока догнивают старые, трудно заставить людей обратиться к новым местам».
(Н.К. Рерих. «Алтай – Гималаи».)
Из всех земель, какие преодолела на своем пути наша экспедиция, Синьцзян-Уйгурия в наибольшей степени угрожает человеческому желудку и вообще здоровью. Столкнувшись с последствиями некачественной пищи, мы заправлялись перед каждой трапезой фесталом, протирали руки спиртовыми салфетками, всюду носили свою посуду и головки чеснока. В гостинице последнего перед новым горным хребтом города Яркенд незнакомые нам насекомые сновали по кроватям, так что мы почли за благо устроиться в спальных мешках. Но все это нас закалило: к моменту приезда в Тибет мы уже свыклись с тем, что здесь принято готовить еду руками, одновременно подкидывая ими биологическое топливо в печку, и с прочими экстравагантными правилами такого рода.
После Яркенда китайские сопровождающие запретили даже вынимать фотоаппараты и видеокамеры из сумок. Мы въезжали на спорную с Пакистаном территорию, которая в любой момент может перейти из рук в руки. Сейчас ее оккупируют китайцы, и одно из их суровых требований к проезжающим иностранцам (таковых вообще крайне мало – разрешение получить сверхтрудно) поставило экспедицию под настоящую угрозу. Дело в том, что назад поворачивать отсюда ни при каких условиях нельзя – не выпустят. Пропуска четко обозначают точки въезда и выезда. А между ними – высокогорное бездорожье. Маршрут вначале взмывает от 300-километров до 5 000 над уровнем моря, и этот последний показатель держится на протяжении 800 км. Горная болезнь в разной степени напала на каждого из нас, были попытки от отчаяния и в панике броситься в пропасть, но об этом умолчу. Все обошлось…
«Если бы знал этот китайский пограничный офицер Шин Ло, как мы были тронуты его сердечным приемом. Заброшенный в далекие горы, лишенный всяких сношений, этот офицер своим содействием и любезностью напомнил черты лучшего Китая. … По дружбе даже разбили палатки на пыльном дворе форта».
(Н.К. Рерих. «Алтай – Гималаи».)
Этой ночью, проведенной на «ничьей земле», нас любезно согласились оставить в военной части Мазара. Даже кухню предоставили, а сами удалились – люди, во всяком случае. Остались их псы. В путеводителе Lonely Planet по Тибету сказано: «Опасайтесь тибетских собак, они довольно крупные и кусают исподтишка». Совершенно верно.
«Народ очень понятлив, но в этом большом оазисе, насчитывающем более 200 000 жителей, нет ни госпиталя, ни доктора, ни зубного врача. Мы видели людей, погибавших от самых ужасных заболеваний без всякой помощи. Ближайшая помощь, но и то любительская, в шведской миссии в Яркенде, находится за неделю пути от Хотана». (Н.К. Рерих. «Алтай – Гималаи».)
В Али, последнем пункте Синьцзян-Тибетского тракта, по ночам, похоже, никто не спит. Въехав туда около часа ночи, ревущими моторами мы не внесли в жизнь «тихого» поселка никакого диссонанса. За открытыми дверями забегаловок веселились клиенты во вполне традиционных европейских костюмах. Бильярдные столы, расставленные вдоль главных улиц нескончаемой чередой, были полностью оккупированы игроками, а некоторые еще только ждали своей очереди…
Я назвала улицы главными, но они же являются и единственными. Тибетские городки и деревни строятся так: в зависимости от числа жителей прокладываются один или два (крест-накрест) широких проспекта. Вдоль каждого из них возводят один-единственный двухэтажный дом с общими перекрытиями, внешними стенами и помещениями общего пользования. Причем фронтальная сторона, словно в антиутопиях Замятина и Хаксли, от пола до потолка выполнена из стекла. Каждой семье отведена комната стандартным размером 3 на 4 метра, причем в ней же, как правило, днем каждый зарабатывает себе на жизнь. Жена, например, строчит на швейной машинке, а муж продает то, что у нее получается. То, что в светлое время суток являет собой прилавок, в темное становится кушеткой. Штор и занавесок нет, так что внутренняя жизнь этих человеческих норок – как на ладони у любого зеваки. Идешь мимо больницы – самой настоящей больницы под вывеской с зеленым крестом, которая занимает целых три комнаты, – и видишь: в ней четыре кровати. Пациенты почему-то не спят, а сидят в зеленоватых лучах дневной лампы, поджав под себя ноги, и смотрят в переднюю стеклянную стену, то есть прямо на тебя, но как бы и сквозь тебя. Такое вот довольно жуткое «зазеркалье». К несчастью, той ночью в Али одному из наших спутников случилось порвать губу, и врач экспедиции порекомендовал зашить ее в стационарных условиях. Сказано – сделано: нашли хирурга, но у того не оказалось даже стерильных перчаток, не то что обезболивающего. В конце концов, наш друг предпочел, как рекомендует тибетская медицина, врачевать боль усилием сознания. Тем более что пока суд да дело, наступило раннее утро – а значит, время выезжать. Трудолюбивое население Али, кстати, тоже уже начинало новый день – каждый, присев на корточки перед своим жильем-заведением, чистил зубы. Уже прогресс.