Страница 24 из 29
Теперь я живу здесь, на берегу настоящего соленого моря. 10 метров до воды – это в прилив. А в отлив 30, но все равно – рядом. Кордон лесника, а по-новому – инспектора, стоит на восточном берегу острова Горелый, на лугу, в затишке.
С крыльца я вижу, как шныряет по бухте морской заяц, как кидаются отчаянно с высоты чайки Джонатан Ливингстон, как гаги курсируют вдоль берега с крупными, не летающими еще птенцами. Они едят безостановочно день и ночь, потому что растут.
Вдали в миражной дымке висит мыс Шомбач. Маленькие голые луды будто мчатся против волны. Море загадочно искрится синевой. Западный, открытый простору край острова Горелый монументален и строг. В центре его поднимается каменная гора, заросшая соснами, с обрывами и кручами, спадающими к воде. Берег завален угловатыми глыбами, словно наломанными циклопической, небрежной рукой. Шторм накидал между ними выбеленные и просоленные стволы деревьев. Они четкой линией отмечают буйный характер моря. Ученые утверждают, что это одно из немногих на Земле мест, где сохранились горные породы, образовавшиеся более 3 млрд. лет назад. Только вслушайтесь в имена этих камней: перидотиты, порфириты и карбонатиты, гнейсы с кордиеритом, андалузитом и ставролитом. Особенно мне нравится имя для камня – габбро. Но кто тут есть кто – для меня загадка, хотя вижу, что все они – не простые булыжники. Из каменных боков острова косо торчат гигантские слоеные пласты гранита, переливаясь на солнце белыми и розовыми кристаллами. Здесь все застыло до неизвестного срока…
Невообразимые пространства камня – это каменный щит Фенноскандии. От Белого и Баренцева морей на весь северо-запад тянется он, прихватывая Балтику. Это только в Центральной России считается, что земля – это земля. Здесь земля – это камень. Словно для человека создавалась только экваториальная часть глобуса, а тут готовились эскизы.
…Усилился, загудел в кронах южный ветер, а облака почему-то несутся по небу с северо-запада. Высокая темная туча пролилась вдруг быстрым дождем. Там, на материке, над жирными болотами, наверное, перепила тумана. И снова солнце. Чуть слышно лепечет легкая волна. Тишина и сонный покой в засиневших далях. Словно нет тут времени вовсе в тех суетливых единицах, к которым мы привыкли. Есть только большие числа – лето, весна, осень, которые делятся внутри на хорошую и плохую погоду. Время тут неспешно и обстоятельно.
В отлив сближаются острова и ближе становится горизонт. Спокойно так, что поверишь: не будет конца этому лету с карминными свечками иван-чая, с желтыми созвездиями пижмы и редкими шариками клевера в зеленых травах и мхах. Желтые в черно-белую полоску маленькие шмели шарят по цветам. Как насосы подрагивают при этом мохнатые их смешные брюшки. Утки, крачки, кулики и чайки разомлели, расселись по лудам. Задремали. Спокойно им тут. Не гудят моторки, не маячат теплоходы по горизонту. Ничто не тревожит мир Порьей губы.
С фотоаппаратами и штативом брожу в дальнем конце Горелого острова, там, где небольшие соленые озерца то уменьшаются, то увеличиваются вместе с дыханием большого моря. Полночь – закатное время, когда солнце красит охрой и пурпуром и простой лес превращается в сказочный. Не треснет сук, не хрустнет валежник, не качнется лапа ели. Правда, около залива волновались кулики, тонко кричали, летали над водой. Истина открылась, когда уже возвращался к кордону. Там, где огромная сосна упала поперек тропинки и я обходил ее по топкому мху, прямо на моих свежих следах чернела большая медвежья куча. Блестела маслено и чуть ли не дымилась от свежести. Я обомлел и одновременно возмутился. Неужели вокруг мало места? А если так, то что же это значит? Если так дерзко – то это не иначе, как ультиматум, вызов. Если тут граница медвежьей территории, какая же из сторон острова мне не рекомендована?
Залив до самого Трескового мыса зазолотился в лучах восходящего солнца волшебной тканью. Она волновалась, постреливая бликами, будто возникали и тут же взрывались на поверхности искорки. С острова Сальный прилетела большая чайка и заорала гортанно, отмечая свою территорию. Накричавшись, застыла на ближнем камне совершенным профилем. В голубом распахе небес зефирные облака изображали песчаную косу с легкими замоинами. Разгорался новый день.
После долгих ливней, которые закончились ровно с моим приездом, повыпирали на свет грибы, разрослись и успели состариться. Ветер высушил тайгу и неспешно на солнечных местах начала поспевать черника. Когда она поспеет, то станет видно, что ее много, словно чудесно повсюду объявится. А пока не различишь зеленых ягод среди листьев. Комары и мошка прячутся в тайге до вечера, пока не умирятся жара и ветер. Там без москитной сетки сейчас не побродишь. К вечеру появятся ночные мотыльки, легкие, как пляшущие в воздухе рыбные чешуйки. Они сменят дневных шмелей. Тогда и мошка вылетит из леса моей крови хлебнуть на свежем воздухе. Они меня везде находят. На маленькой круглой луде, не более десяти метров в диаметре, куда меня привез на моторке лесник, в центре растет огромный куст родиолы розовой. Под ним гнездо гаги с четырьмя зеленоватыми яйцами, укутанными невесомым теплым пухом. Рядом в легком углублении камня сидит полярная крачка на единственном яйце. А по кромке воды бегают, пытаясь спрятаться от меня, два подростка кулика-сороки. Голо тут и наломан камень, лишь пучки желтой травы выбиваются из трещин. На остров Меженный решил сплавать после разговора с лесником о медведях.
Острова здесь есть пологие, как черепахи, и вздыбленные, с крутыми бараньими лбами. Чаще же одна сторона сглажена, а другая – горой. Два Меженных острова считаются небольшими. Я решил, что медведям нечего делать на маленьком острове, ведь вокруг просторная тайга на сотню километров. Лесник забросил меня сюда с наказом забрать в полночь.
Правый Меженный начинается невысокой грядой и потом резко набирает высоту. В середине острова лежит долина с хаотически наваленными мертвыми деревьями. Грандиозный западный берег Меженного, скругленный древними ледниками, отвесно уходит в темнеющие глубины моря. В южной части скальный монолит прорезает глубокая трещина, словно кто-то пытался его сломать, перегибая. Длинные гладкие луды завершают остров. Они – совсем как городская набережная, только выгнуты, словно спины «чудоюдо рыбы-кит». Все тут так крепко на вид, так ладно сочетается – и сосны, и лишайниковый узор по камням, и оборки водорослей по краю воды, и утиные стаи цвета того же камня.
Восточный берег более пологий, с небольшими песчаными косами. Лес стоит тут у воды стеной, оставляя в прилив тонкую кромку берега. На мелководье этой стороны птичий разгул. И совсем меня не боятся, словно даже не замечают. Только скандальные кулики сорвались и кружат над головой с писклявым криком. Утки – те лишь чуть головы повернули, но так и остались, кто лежать, а кто стоять на одной ноге. Даже осторожные морские зайцы не шевелятся, прикидываясь камнями. Благодать и доверие, словно в раю.
…Серое утро. Высокие облака никак не решатся на дождь, изредка роняя крупные капли, как слезы. Все вещи уже уложены в лодку. Экспедиция закончилась. Властный мужской пейзаж Кольского рваными своими скалами, допотопным камнем, колючим контуром тайги глубоко, как в податливом воске, отпечатался во мне. Мягко внутри оказалось для Кольского. Он – застывший низкий звук в чистоте. Навсегда останется он неясной тоской, прозвучит из памяти среди приторных лугов и березок. И выкинет из повседневности жесткой рукой. Словно наяву теперь видишь, словно сам помнишь, как кипели, пучились тут базальты, ворочались лавы, сжимались и трещали монолиты. И вдруг кто-то главный сказал – замри. И все застыло в секунду до неизвестного срока, лишь море качается и качается в огромной каменной своей чаше.
Виктор Грицюк | Фото автора